Первая любовь. К Люське она пришла в кабинете зубного хирурга.
Нижний левый восьмой или зуб мудрости не задался с самого начала. Вернее, сначала он скачкообразно и долго рос, при этом щека всякий раз немела и распухала. А когда, наконец, вырос, стал больно давить на седьмой коренной.
Люська, ненавидевшая бормашину, терпела сколько могла. Но, когда по вине злосчастного зуба она чуть не провалила свое поступление в институт культуры, пришлось идти к стоматологу, а тот без разговоров отправил на рентген и к хирургу.
— Тяжелый случай, — изрек, глядя на снимок зуба, молодой доктор, невысокий стройный синеглазый брюнет Валерий Валерьевич Курочкин (его имя и отчество были аккуратно вышиты синими нитками по краю нагрудного кармашка халата). — Сестра, готовьте больную к операции!
Люська трусливо пролепетала:
— А может, не надо? Может, я лучше домой, а зуб сам пройдет?
— Куда это он у вас пройдет, Люсенька, — приободрил пациентку Валерий Валерьевич, пролистывая ее амбулаторную карту. Курочкин был молод, но уже отлично знал: больной, что собака, реагирует лишь на интонации и легче идет на контакт, если его окликать ласково.
И Люська, охваченная животным страхом перед операцией, живо откликнулась, но лишь для того, чтобы навсегда утонуть в глазах красавца.
— Видите, — Курочкин протянул Люське снимок, — зуб ваш лежит на боку, травмирует соседний. Корни петлей срослись, к тому же пульпит явный. Боли у вас чаще ночные или дневные?
Доктор велел Люське сесть в кресло, открыть рот и звонко стукнул по больному зубу металлической «козьей ножкой».
— Ночные! — взвыла от боли Люська и залилась слезами.
— Ну, я же говорю — пульпит!
В операционной Люське сделали пару уколов в десну, дождались действия заморозки, и началось…
Мертвая хватка клещей… треск ломающейся кости… жужжание ненавистной бормашины… неуместное здесь слово «экскаватор». Три часа пыток, развороченная десна, треснувшие губы и рот, полный крови и осколков…
Когда дома у Люськи поднялась температура и разнесло левую щеку, мать сказала, что подаст на живодера-стоматолога в суд за надругательство над ребенком и непрофессионализм. Но Люська так ласково называла садиста по имени, что родители решили приплюсовать к обвинениям и совращение и уж было собрались звонить участковому. Но дочь им напомнила, что уже не ребенок — ей семнадцать в апреле исполнилось! И потом, она читала на стенде в поликлинике! Это зуб такой сложный попался и по-другому с ним быть не могло! А руки у «Валерика» золотые, и сам он такой добрый, и…
Две недели Люська глотала антибиотики и моталась в поликлинику, упивалась возможностью видеть, слышать и ощущать прикосновения Курочкина. На заключительную процедуру явилась к концу дежурства. Письмо В.В. написала с признанием в любви, но отдать так и не решилась… И уйти сил не было. Спряталась за дверью, пошла следом, села незаметно в его трамвай, доехала до его остановки… Увидела в окошко, как радостно повис на «Валерике» маленький мальчик и как обнял доктор высокую пышную блондинку, ту, которая ему, наверное, и вышивала на халате…
Ревела Люська долго — целый месяц. Мать понять не могла — что не ладно с ребенком? А отец догадался и велел жене все честно рассказать Люське. В общем, оказалось, это у них семейное — по женской линии. Мать покаялась:
— Не знаю, что там у бабушки было, но я, доченька, как родила тебя — начала геморроем страдать. И направили меня к проктологу. А он, ну копия твоего зубного — такой же красавец синеглазый да ласковый. Я голову и потеряй: что ни день — на процедуры к нему бегать стала. А папка наш и тогда догадливым был! Как собралась в последний-то раз, он встал в дверях, тебя грудную держит на руках и говорит мне:
— Что ж ты, мать, без цветов-то к любимому мылишься. Возьми денег — купи. Доктор к тебе с процедурой, а у тебя там роза. И ты ему так томно: «Доктор, а это вам!»
Ох и смеялись мы тогда, и глупую любовь мою ну как отрезало. И ты посмейся да забудь!
Люська и посмеялась, и вроде бы забыла, а потом первое сентября — институт, новые знакомства, скоропалительный брак, беременность. И кто бы когда вспомнил того доктора с золотыми руками…
На диспансеризации перед родами стоматолог велел Люське удалить второй нижний зуб мудрости — мол, что толку пломбировать, и проку с тех зубов никакого.
Но Люська вдруг вспомнила и первую любовь свою, и то, что в поликлиннике у них лишь один зубной хирург, и наотрез отказалась от удаления, настояв на пломбе.
***
Так и прожила Людмила Павловна с этим зубом еще тридцать лет. Характер-то он свой временами показывал, реагируя и на гормональные всплески, и на полнолуние, и на магнитные бури, но было терпимо. И только этой ночью дал такого жара, что она едва дождалась утра.
Врачиха в стоматологии глянула на зуб и лечить отказалась — отправила к хирургу.
Людмила Павловна, изнывая от боли, вошла в кабинет, увидела пожилого, полноватого и абсолютно седого мужчину в белом халате и протянула ему свою амбулаторную карту.
— Ну, и зачем вы ко мне пожаловали? — раздраженно выпалил доктор.
— Зуб мудрости болит сильно. Лечить отказываются…
— Зуб мудрости? Нет, вам не сюда, Людмила Павловна, — врач наконец-то соизволил глянуть в карту. — У меня тут никаких условий для вашей операции. И ассистентка уволилась вчера.
— Как уволилась, почему? — разочарованно воскликнула Людмила Павловна.
— На пенсию ушла, один я остался, — пригорюнился хозяин кабинета. — Ладно, давайте снимок и садитесь в кресло — гляну я ваш зуб.
Доктор надел очки, посмотрел на просвет снимок зуба, потом подошел к креслу, в котором полулежала пациентка. Велел ей открыть рот пошире и так долбанул по больной мудрости «козьей ножкой», что Людмила Павловна залилась слезами.
— Знакомый ротик, Люсенька. Ладно, за то, что заплакали, вырву я ваше несчастье.
Пятнадцать минут на заморозку, и снова кресло.
Людмила Павловна вжалась как можно глубже, открыла рот и замерла.
— Так, сидим спокойно, не шевелимся, и, если повезет, все пройдет без осложнений, —
сказал доктор и наложил щипцы. Покрутил, потянул, посопел. Полминуты и зуб в лотке.
И она вдруг вспомнила и свои девичьи переживания, и руки, и голос, и запах его:
— Валерий Валерьевич, вы? — Сердце Люськи учащенно забилось. – Неужели научились?
— Ну, наконец-то узнала, — перешел на «ты» Валерий Валерьевич. — Обижаешь, Люсенька, тебе просто повезло — корни срослись вместе, наподобие морковки, видишь? Хочешь, подарю на память?
— Нет, лучше я вас обниму, если позволите!
— А валяй, я теперь мужчина холостой.
— Вот совпадение, а я не только холостая, но еще и безработная. Из отпуска вернулась, а в почтовом ящике повестка в суд о разводе и пустые шкафы. Вот так, не по-людски…
Люська, боясь, что ее оборвут на полуслове или, что она онемеет, как только заморозка скует ей рот полностью, затараторила... О том, что только недавно вернулась в родной город, и о том, как выскочила от несчастной первой любви, на первом же курсе, за слушателя военной академии, и через год родила сына. А потом с мужем по гарнизонам моталась и сына растила, и так и не работала официально ни одного дня. Даже трудовой книжки у нее нет, а через восемь лет на пенсию. А муж в дом отдыха ее сплавил, а сам вещички собрал… и к молодой! И сын, как оказалось, давно в курсе был. Совсем взрослый уже и жизнь у него своя. Он и дома-то бывает набегами.
— А ты расцвела, Люсек! Вон, какая пышечка стала, а была-то кузнечик кузнечком. Помощницей ко мне пойдешь?
— А возьмете? — уже с трудом произнесла Людмила Павловна, — у нас при институте было что-то вроде курсов санинструкторов. У меня и корочка имеется.
— Да без проблем — и на работу и замуж! — рассмеялся доктор. — Ты не смотри, что я седенький — руки-то у меня еще крепкие, ты ж сама только что на себе испытала. Да и не только руки. А я помню, как ты за мной кралась тогда. Смешная была, зеленая, наивная, но верила в меня — это главное!
— Все бы вам шутить, доктор, — еле выговорила Люська, — все бы шутить.
В дверь кабинета заглянул очередной больной:
— Можно?
— Минуточку, я вас вызову, — строго ответил Курочкин, а потом повернулся к Людмиле Павловне:
— Какие шутки, я, может, всю жизнь тебя вспоминал. Соглашайся, Люсенька! Один я остался. Сын давно живет за границей, жена его еще ребенком увезла — замуж там вышла за патологоанатома. Сказала, что устала ревновать меня к персоналу и пациенткам.
А тебе зачем ревновать, если ты сама будешь моей пациенткой и медсестрой. И потом, еще тридцать лет я вряд ли смогу тебя ждать…
— А моэт и сог'ашусь, Ваеик, — весело прошамкала окончательно замороженная Людмила Павловна. — Шо м'е с вами теять, к'оме зубов...
20.08.2012