Забирать Надю из роддома отец приехал на совхозной лошади, запряженной в телегу. Обычно на ней возили сено. И сейчас на ней лежал пласт пахучего сухого разнотравья, сверху накрытый старым отцовским дождевиком. На него и уселась Надя со своим Витюшей. Отец всю дорогу молчал. Только и спросил: «Пацан?».
– Ага. Витюша! Сынок, – обрадовалась Надя. Но разговор тут же и закончился. Что ж, и на том спасибо. А то ведь за этот подарок «в подоле» мог и из дома выставить.
Надя снова вспомнила последние дни в Ангрене. Разговор в отделе кадров действовал недолго. Игорь ходил трезвый, её не трогал, но и не разговаривал, будто обиделся. Приходил молча, уходил молча. Ленка, встречая её где-нибудь в очереди за хлебом, спрашивала:
– Как дела на фронте?
– Пока тихо.
–Небось, плохо твоему ненаглядному. Разгуляться не дают! И как только ты его терпишь?! Я бы давно выперла.
Однажды он как-то слишком уж задержался. В двенадцать вечера его еще не было. Надя сидела за столом, под оранжевым абажуром, шила распашонку из тонкого белого батиста – Ленка подарила отрез. Так и сказала: «На распашонки!».
Время от времени поглядывая на часы, она понимала, что такого еще не было и… что-то случится… Надя не хотела думать: «Страшное!», но другого слова она не находила, и где-то внутри сжималась до предела какая-то пружина. Прислушиваясь к той пружине, Надя легла на кровать, не раздеваясь, и тут же провалилась в тревожный сон.
Удар по лицу оглушил её. В полумраке комнаты она не могла понять, откуда сыплются эти обжигающие пощечины. Как могла, она закрывалась руками, пыталась уворачиваться.
В какой-то миг всё стихло. Она ждала, зажмурившись, закрывшись руками, втянув голову в плечи. Потом тихонько раздвинула ладони, которыми закрывала лицо. Игорь сидел за столом и жадно ел. С вечера она поставила там тарелку с котлетами и хлебом. Ждала его. И вот теперь, в блёклом свете из зарешеченных окон Игорь сидел за столом и жадно ел, будто после трудной работы. Будто собирался с силами. Надя, стараясь не шуметь, не отвлекать его от еды, стянула с дивана свою пуховую серую шаль, которой она укрылась вечером. На цыпочках дошла до двери и босиком бросилась на улицу.
Так и пришла она в шесть утра к Ленке – босиком, укрывшись шалью.
Чемодан и всё необходимое ей и её будущему ребенку Ленка купила на следующий день. А заодно и билет в купейный вагон до Асафьева.
– Езжай, подруга, пока он тебя тут совсем не угробил.
Она посадила её на поезд, снабдила большим пакетом еды в дорогу. Помахала в окно и словно уплыла вместе со среднеазиатским городом, вокзалом и толпой пассажиров в прошлое. А Надя смотрела на мелькающие за окном вагона дороги, дома, холмы, поля, деревья, и думала, что мир такой огромный, в нем столько людей, разных. Есть Игорь, но ведь есть и Ленка! Может быть, в этом мире и ей найдется тихое, безопасное местечко. Ей и её ребенку. Там, где её никогда не найдет Игорь…
Сейчас, в этой тряской телеге, с младенцем на руках, с молчащим отцом, время от времени подхлестывающим лошадь вожжами, ей казалось, что она нашла это тихое безопасное место.
Наде очень хотелось поговорить с отцом о сыне, о своем будущем, и о самом отце, о том, что гнетет его всю жизнь. Но она прекрасно знала, что разговора не получится. Потому тоже молчала.
Дома её ждала целая компания: сестра Люба с мужем Иваном и сыном Димкой. Мама хлопотала на кухне, бегала с тарелками в большую комнату, где раздвинули круглый скрипучий стол, накрыли старенькой, чуть пожелтевшей скатертью, связанной крючком еще прабабушкой. И теперь мама несла на стол большую промасленную фанерку с дымящимся, запашистым рыбным пирогом.
Пристроив пирог в середину стола, она кинулась к Наде.
– Давай, дочка, сюда вот.
Она потащила Надю за занавеску, отделявшую маленький закуток между стенкой и печкой. Там было жарко. Стояла железная, панцирная кровать, застеленная нарядным жаккардовым покрывалом. Рядом, накрытая кисейной занавеской, стояла детская кроватка Витюши. В углу стоял чемодан, подаренный Ленкой. И его мама накрыла белой кружевной салфеткой. Надя заплакала.
– Ну, что, родная? За тебя и твоего Витюху? За прибавление нашего семейства? – Иван поднял стакан с белёсым первачом. – Пусть растет здоровым, работящим… Мамку радует. А вот её, подлую, – он поднял стакан выше и посмотрел сквозь него на свет, – чтоб ни-ни… Только по праздникам.
Чокнулся с согласно кивающим отцом и махом выпил до дна. Отец ничего не сказал. Ограничился кивками. Выпил вслед за Иваном и закусил куском крупно нарезанного соленого огурца. Женщины не пили. Наде кормить ребенка.
– А нам с мамой в полпятого на ферму. Я если выпью, так утром и не встану, – сказала Люба, забирая стаканы у мужа и отца. Мама никогда не пила, хотя исправно и мастерски гнала самогон. Без него на селе никакой серьёзной работы не сделать: ни крышу перекрыть, ни сено с покоса или картошку с поля не привезти, ни свадьбу сыграть. Такая вот разменная монета.
Продолжение: Леспромхоз
Подпишитесь на канал, чтобы не пропустить