– Как новенькая? – спросила Александра Васильевна, вытирая руки о белое вафельное полотенце.
– Плачет… – буднично ответила дежурная медсестра Соня.
– А ты ей объяснила, что от слез будет только хуже? Причем не столько ей, сколько ребенку?..
– Ой, да сто раз уже, Саннвасинна!
– И что?
– Я же говорю – плачет!..
Доктор Тарусина укоризненно посмотрела Соне в глаза. Та не выдержала взгляда, опустила голову.
– Не надо, Сонечка, просто повторять сто раз. Надо сказать один раз, но так, чтобы она поняла. Так ведь?
Соня кивнула, взяла поднос с медикаментами, разложенными по мензуркам, и отправилась на пост. А Тарусина поправила белую шапочку на знаменитой своей длиннокосой прическе и вышла из кабинета. Шагая по коридору мимо дверей с номерами палат, она вспоминала лица и проблемы лежащих за ними женщин.
«Четвертая… Серко… вторые роды… давление… В сроки, вроде, укладываемся. Главное, чтобы посетители не волновали, а то муж идет – на дочь жалуется. Дочь приходит – на отца. А у неё давление. Надо бы прекратить эти хождения, по крайней мере, до родов. Что-то слишком долго решались на второго. Чуть не семнадцать лет разница.
Тихомирова… третьи роды… кажется, неожиданностей не предвидится… хотя, расслабляться еще рано… Завьялова… смотрела вчера… еще походит… Живикова… До пятницы смотрим, а там, если что, переводим на второй. Пусть кесарят.
Пятая… Как ее фамилия?.. Еще плохо помню… Кажется, Бегичева… или Бердичева...».
– Здравствуйте… Напомните мне, пожалуйста, как ваша фамилия?
Женщина, сидящая на кровати у окна, положила голову на руки и смотрела, как за исчерченным дождевыми струями стеклом колышется густая сочно–зеленая крона насквозь промокшего тополя. На приветствие доктора она оглянулась, и лицо ее оказалось таким же мокрым, как тополь за окном.
– Кажется, ваша фамилия Бегичева? – спросила Александра Васильевна. Женщина, на вид ей было лет двадцать пять, кивнула и снова отвернулась к окну.
– А зовут? – не отставала доктор.
– Надежда…
– И о чем мы, Надя, так горько плачем?
Надя уткнулась лицом в подоконник и бесшумно затряслась всем телом.
– Ну, и о чем же мы, все-таки, льем эти обильные слезы?
– Не знаю… Боюсь…
– Чего боитесь? Рожать?..
Плачущая размазывала слезы по щекам.
– Нет, вы объясните, чего конкретно вы боитесь? Боли?.. Или что родится ребенок не того пола, который вы ожидаете? Ну, например, ждете мальчика, а родится девочка или наоборот? Или вообще никто…
– Как это – никто?! – громко и оторопело спросила вдруг переставшая плакать Бегичева Надежда.
– А так! Ты боишься, – вдруг Александра Васильевна перешла на «ты», – а он сидит там и думает: «А может, она меня боится?!. Так чего я пойду к ней? Я лучше здесь останусь… Или вообще… рассосусь…». Кстати, такие чудесные рассасывания беременности известны науке.
– Как – это «рассосусь»?! Не может он рассосаться!.. Нам уже и кроватку от сестры привезли. Сын Димка у них уже в детсад ходит. Ему побольше купили. А эту нам отдали… – говорила Бегичева, округлив глаза и оживленно жестикулируя так, будто это самые убедительные аргументы того, почему ребёнок обречён родиться. Потом помолчала, глядя в окно. А поразмышляв как бы сама с собой, заключила:
– Никуда он не денется! – и тут же, повернувшись к доктору, укоризненно произнесла, – вы доктор, а такую ересь несете! Такие здесь глупости говорите! Да как вы можете? – пациентка, чем дальше, тем сильнее нажимала на металл в голосе. Слезы просохли. Зареванное и растерянное лицо с каждой минутой и с каждым словом становились все увереннее. Обличительная интонация в голосе набирала силу.
Александра Васильевна с интересом наблюдала за переменами, будто ввела слабому больному сильнодействующее лекарство и теперь наблюдала за реакцией. Было очень заметно, что действием «препарата» она вполне довольна.
Когда пациентка Бегичева стала срываться на крик, Тарусина взяла ее правой рукой за запястье и, глядя в глаза, стала считать пульс.
– Чш – чш – чш… Тихо… Не мешайте мне считать…
Надя снова стала растерянной. Она, молча, переводила взгляд с собственного запястья на Тарусину и обратно. Но плакать ей совсем расхотелось. С таким доктором надо быть начеку…
Уже у самой двери, выходя из палаты, Тарусина повернулась к Наде и тихо, с улыбкой, сказала:
– Мы еще поговорим…
Но если бы она вдруг узнала, что перед ней - дочь того самого младенца, который родился в далеком 1913 году, несмотря на то, что они с Нютой оставили его без помощи повитухи, конечно же, не нарочно, но все же... все же... Ей было бы не до улыбок.
Продолжение: Взыграние младенца
Подпишитесь на канал, чтобы ничего не пропустить