Найчоров Марат лежал на диванчике в своей комнате на втором «мезонинном» этаже их дома, когда к нему в комнату вошел его дядя.
Марата с «поля боя» в полубессознательном состоянии доставила в больницу «скорая», он провел в травматологии пару дней, пока его не перевели на амбулаторное лечение и отпустили домой. Сейчас у него было перевязано бинтами правое, пораненное ножом, плечо, а левая рука белела от локтя тяжелой трубой неровного ребристого гипса.
- Ас-самяму алейкум, Мурат!..
- Салям, дядя Камиль.
- Нет, Мурат, отвечать нужно полностью: уа алейкум ас-салям…. От приветствия мусульманин духовно очищается, и Аллах вознаграждает его за это. Тому, кто говорит брату своему «ас-саляму алейкум» великое благо будет, а кто добавляет «уа рахмату-лла», то есть «и милость Аллаха» - вдвойне ему благо будет, а кто произносит еще и «уа баракяту», что значит: «и Его благословение», втройне воздастся ему…
Дядя Камиль, чуть поправив ремешок на просторной горской рубахе без воротника, присел на небольшой, вышитый арабесками, пуфик недалеко от дивана; в руке он держал какую-то зеленоватую книжицу. Какое-то время они молчали; чуть слышно было, как в однообразно настойчивом ритме бьются капли воды о желоб водосточной трубы. За окном шел то ли дождь, то ли снег – крупные сероватые хлопья перемежались маслянистыми «соплями» воды и холодной мокрой пылью.
- Ты зачем, вообще, туда встрял? – спросил дядя Камиль, сделав акцент на слове «туда» - так что без долгих слово стало понятно, куда.
- Я не хотел, но так получилось…. Мне… - Марат хотел еще что-то добавить, до замялся.
- Прежде чем идти в бой, нужно стать моджахедом, нужно хорошо знать, за что ты идешь в бой и за что готов отдать свою жизнь. Разве ты был готов?..
Задав вопрос, дядя Камиль как-то очень внимательно посмотрел на Марата, сощурив глаза и словно весь уйдя в глубину своей растущей чуть не от этих самых глаз бороды.
- Я?.. Я не знаю… - неуверенно ответил Марат, и его дядя после этих слов как-то чуть заметно оживился и даже придвинулся ближе.
- Нас еще пока немного, но за нами будущее – помни, Мурат. Кяфиры сами себя пожирают и долго не продержатся – время работает на нас. Ты сам видишь, как они разлагаются. Едят свинину и сами стали свиньями. Их женщины – не женщины, а проститутки…. Посмотри, как они одеваются, как ходят, как они бесстыдны…. То, что должны видеть только мужья, видят все, кому не лень. Среди них нет девственниц, а это значит, что они больше не будут рожать воинов. Среди русских большинство уже – это алкоголики и наркоманы. А остальные не мужчины – они трусливы и изнеженны. И даже более – многие из них уже не мужчины и в прямом смысле, они извращенцы, они творят мерзости друг с другом, и чаша гнева Аллаха за это на них уже переполнена…
Он остановился и снова и еще раз внимательно посмотрел на Марата. Тот не очень естественно изогнулся на своем диване, поджав под себя ноги и свернув длинное тело на бок. Видно было, как одеревенело напряглись пальцы, впившиеся в диванную обивку на свободной от гипса правой руке.
- Но разве со свиньями сражаются?.. – неожиданно и то ли Марату, то ли самому себе задал его дядя новый вопрос. – Пойми, Мурат, выходить на улицу и схватываться с ними – это значит, подпитывать их умирающий дух. Сражаются с быками, а свиней режут и рубят на куски…. (Он снова как-то очень внимательно взглянул на Марата.) Драться вот так кулаками на улице – это значит, унижать боевой дух моджахеда, это значит, опускаться на уровень пьяных русских алкоголиков, машущих кулаками в уличной драке…. Это недостойно воинов Аллаха.
Марат как-то глубоко и судорожно вздохнул на эти слова. Дядя Камиль, видимо, расценил этот вздох как свидетельство глубокого сожаления.
- Ну, хорошо, Мурат. Время к очередному намазу – давай продолжим изучение молитвы. Ты запомнил, как совершается намаз-витр?
- Да, – С готовностью ответил тот. – Сначала необходимо мысленно выразить намерение, то есть ният, то есть проговорить: намереваюсь ради Аллаха совершить намаз витр, затем необходимо произнести такбир: «Аллаху акбар» и встать для совершения намаза…
Марат проговорил все это хоть и уверенным, но каким-то безжизненным голосом, как давно выученный урок, но в то же время с желанием наконец «сдать его». Но дядя его словно не впечатлился этой «сдачей» и внимательно вглядываясь в Марата, дал ему еще одно задание:
- Расскажи порядок совершения послеполуденной молитвы.
- Первый ракаат…
- Не забывай: вначале ният и такбират аль-ихрам…
Мурат вздохнул и снова начал перечисление:
- Первый ракаат: дуа-сана, чтение «Аль-Фатихи», чтение дополнительной суры, поклон-руку, подьем-кыям, поклон-суджуд, сидение каада, второй суджуд, подьем кыям…
Прочти молитву дуа-сана… - вновь перебил его дядя Камиль.
- Субханака Аллахума ва бихамдика ва табарака смука ва та аля джаддука ва ля иляха гайрук… - оттарабанил Мурат.
- Хорошо, а как происходит переход ко второму ракаату?
Вопрос поставил Мурата в тупик. Он заморгал, потом вытаращил глаза и замолчал.
- Мурат, мусульманин не может небрежно относиться к молитве… - с упреком сказал дядя Камиль. – Это нужно знать твердо. Смотри…
Дядя, хрустнув суставами, опустился на колени и затем стал говорить, показывая на себе все молитвенные положения и движения:
- После второго суджуда молящийся поднимается на ноги со словами «Аллаху акбар» и приступает к совершению второго ракаата…. Смотри: кладет свою правую руку на тыльную сторону левой руки, расположив их на животе и приступает к чтению «аль-Фатихи». И только после этого наступает время совершения второго ракаата…
Марат хотел сосредоточиться, но его почему-то отвлекала расстегнутая последняя пуговица на рубашке дяди Камиля. Сделанная из какого-то желтого металла она то пропадала в складках материи, то вновь выглядывала желтым глазком, как будто приглядывалась или подмигивала Марату.
От внимательного взгляда дяди не укрылась недостаточная сконцентрированность племянника.
- Мурат… - дядя сделал паузу, как будто решая, стоит ли говорить дальше. – Мурат, давно вижу в тебе этот…, этот недостаток (дядя, видимо, хотел сказать: «грех»). Ты несобран и несосредоточен. Помнишь, я тебе говорил, что такое итикяф?..
Марат кивнул, но больше механически – чтобы только не углубляться, и это тоже оказалось понятным для проницательного дяди.
- … Это означает целеустремленное, сосредоточенное исполнение богоугодного дела. Ложные толкователи нашей веры, которые, к сожалению, сейчас правят мусульманами, относят это понятие только к пребыванию в мечети, но это не так. Сейчас главное богоугодное дело – это борьба с неверными, как и во времена Мухаммада, да будет благословенно имя его!.. Борьба мечем и огнем… Моджахед должен быть сосредоточен и целеустремленен. Иначе он не превозможет неверных, от которых по воле Аллаха, нужно очистить землю. А ты…
Он снова как бы слегка стал колебаться, что говорить дальше…
- Вот, Мурат… Почитай это. Здесь ты увидишь, что должен знать настоящий моджахед, к чему он должен готовиться, чтобы стать воином Аллаха.
Он положил рядом с Маратом книжицу, слегка коснулся его головы и вышел. Снег за окном неожиданно сменился крупными дождевыми каплями, которые все сильнее барабанили по стеклу и металлическому водостоку.
Марат взял небольшую зеленоватую брошюру, на которой в стиле арабской вязи было выведено название – «Салафия ». Какое-то время, словно чуть колеблясь, он держал ее в руке, как бы раздумывая раскрывать или не раскрывать. Наконец отвернул хрустнувшую новенькой обложкой первую страницу, где под заголовком «Всемирный халифат» была помещена карта государства, за которое призывалось бороться каждому мусульманину. Зеленая краска начиналась в Китае, захватывала большую часть средней Азии, российские Поволжье и Северный Кавказ, перекидывалась через Ближний Восток в Африку и даже, перемахнул через Гибралтар, захватывала Испанию и Южное побережье Франции.
Марат смотрел на эту карту, и почувствовал, как его охватывает странное волнение. Эта зеленая краска, залившая границы пока еще существующих государств, это еще только воображаемое государство вполне явственно манили и звали его, и внутри что-то откликалось на этот зов. Это была словно чающая воплощения высокая идея, которой можно и нужно было посвятить свою жизнь, которая наполняла эту самую жизнь смыслом и давала силы для борьбы и для самой жизни…
Вообще, религиозная судьба Марата была запутанной и в прямом смысле слова уникальной. Его мама была русской и православной, а папа дагестанцем (даргинцем по национальности) и мусульманином. Скорее, правда, номинальным. Он не придерживался никаких внутренних убеждений, но, впрочем, не прочь был сохранить внешнюю видимость мусульманской культуры. Мама же, напротив, внешне мало проявляла себя как христианка (у нее даже иконы стояли в отдельном закрытом шкафчике-киоте, запирающемся на замочек), но внутри хранила христианские убеждения и веру. Поэтому она сделала все, чтобы втайне от отца и всей его родни окрестить ребенка. И вот однажды, взяв Марата к своим родственникам, жившим в селе Надежда недалеко от Ставрополя, она и покрестила годовалого Марата.
С этого времени и началась его судьба как «крещеного мусульманина». Мурат сам об этом узнал всего полтора года назад, как раз перед тем, как его дядя взялся за активное «омусульманивание» своего племянника. Мама Марата, открыв ему тайну крещения, умоляла никому об этом не говорить, и для него началась мучительная двойная жизнь. Марат любил и уважал свою маму, но в то же время чувствовал «кровное родство» со своими мусульманскими родственниками. Перед дядей Камилем же просто благоговел. Точнее, это было какое-то сложное чувство уважения, благодарности, почитания и…. страха.
Марат мучительно пытался соединить в своей душе обе «религиозные половинки». Первое время ему это удавалось под своеобразным «эзотерическим соусом», где все религии признавались одинаково истинными и отличались только собственным путем к Богу. Ему нравилась вычитанная в эзотерических книгах (Блаватская, Рерихи, Андреев и др.) формула, точнее, художественный образ, согласно которому на вершине горы стоит храм, где обитает божество, а религии – это разные «альпинистские» маршруты к этой вершине. Ему даже приносило внутреннее удовлетворение сознание того, что он причастен как минимум к двум таким «тропкам» и может сравнивать степени трудности по ним восхождения. В христианстве его привлекал образ страдающего и прощающего Христа, он манил его своим несравненным благородством и каким-то мучительным трагизмом, где-то перекликающимся с духовным трагизмом его собственной жизни. А в мусульманстве его влекла подкупающая простота и определенность, которые казались ему несомненными признаками истины. Образ Бога, в отличие от близкого Христа, терялся где-то в заоблачных далях недоступности, зато человеческий путь был однозначен и определен – в полном предании себя воле Аллаха. Причем, в отличие от христианства, где эту волю еще ой как не просто было познать, в исламе – все расписано «по полочкам»: что делать, как, когда, сколько раз молиться, какие слова при этом произносить и какими движениями их сопровождать…
Но в последние год-полтора эта искусственно им созданная гармония перестала удовлетворять его. Он сначала почувствовал, а потом и понял на уровне разума – несовместимость обоих религиозных путей и тех своих душевных «половинок», которые этим путям соответствовали. Сначала он увидел это на примере своей матери, когда однажды стал свидетелем сцены между родителями. Его равнодушный к вере отец решил как-то показать, кто в доме хозяин и выбросить из него всю «атрибутику неверных». Речь шла о шкафе с иконами в материнской комнатке. Но когда он уже вознамерился это сделать, мать встретила его на пороге этой комнаты. Она сказала, что он может это сделать, только переступив через ее труп, и спокойно протянула ему большой кухонный нож, который сама же использовала для разделки мяса. И в этом спокойствии была такая ужасающая убежденность в своей правоте и в то же время такое потрясающее смирение, что его отец смешался, неловко попробовал перевести все в шутку и больше никогда не возобновлял подобных попыток.
Мать никогда напрямую не пыталась переубедить ни отца Марата, ни его самого, не настаивала на истинности христианства, не опровергала ислам, но этого и не требовалось, ибо само ее поведение говорило гораздо больше слов. Он несколько раз оказывался невольным свидетелем ее горячих молитв о нем самом и о хранении в нем христианской веры. В то же время она никогда открыто не противоречила мужу, старалась соблюсти все предписанные горскими и мусульманские обычаями правила поведения женщины. Например, никогда не садилась за общий стол с мужчинами. И когда к мужу приходила его родня или друзья, смиренно их обслуживала, закутанная чуть ли не до глаз платком-хиджабом. Она действительно готова была пожертвовать собой ради мужа, но только не своей верой. Она ставила веру выше своей жизни, и Марат видел, что это все «по-настоящему».
Но и с другой, «мусульманской стороны», была не меньшая убежденность и искренность, только не со стороны отца, а со стороны дяди и другой родни по отцовской линии. В образе дяди Камиля Марат видел не меньшую, чем у своей матери, преданность вере и готовность к самопожертвованию ради нее. Причем, в нем не было того надрыва и страдания, которые так мучили его в своей матери. И эта абсолютная цельность, полное отсутствие каких-либо сомнений и колебаний, какая-то нечеловеческая сила воли и в то же время простота неудержимо влекли его, влекли его израненную и истерзанную противоречиями душу, как чистый холодный родник манит измученного жаждой путника.
На стороне дяди Камиля и мусульманства в целом была и объективная повседневная реальность, чего Марат не мог не видеть и не признавать. Побывав в родном ауле дяди во время поста Рамадан, Марат увидел, как неукоснительно он соблюдается, как взрослым в дневном «неядении и непитии» стараются подражать даже дети, чью неумеренную ревность тем же взрослым приходилось ограничивать строгими мерами. А то, что он видел в среде так называемых «христиан», не могло не сжимать его душу и не ожесточать ее. Гульбища во времена постов, почти повсеместные пьянство и разврат, женская, даже подростковая и детская распущенность сначала горько щемили его душу, но в последнее время не без влияния дядя он начинал чувствовать пугавшие его самого злорадство и мстительное упоение. Какие-то стальные роднички стали пробиваться в его душе, холодящие сердце горчащей, но и горделивой радостью…
(продолжение следует... здесь)
начало романа - здесь