– Николай, а карьера балетмейстера как у вас пошла? Вы что-нибудь поставили?
– Ой, очень много всего поставил. Во-первых, все, что идет в школе, – все идет в моих постановках. В Большом театре я восстанавливал «Шопениану».
Дело в том, что сейчас очень модно реанимировать старую классику. Я этим занимался и делал это для детей. Ну, в основном, потому что меня до театра не допускают, потому что слишком много успеха будет, опять шум, Цискаридзе громкое имя, а надо деньги уводить в другую сторону.
Ну, я делал для Театра Сац, я сделал свою версию «Щелкунчика» в свое время. Но опять же на основе Вайнонена. Просто многие вещи, которые я восстанавливал для юбилея Петипа, я говорил, что это Петипа, конечно, это мои выдумки на тему. Там было несколько комбинаций исторических, но все остальное надо же было как-то свести.
– А вечный вопрос, как вы записываете? Невозможно же...
– Нет, сейчас есть камеры. А остальное все выдумка. Это знаете как, разве можно перевести какую-либо литературу? Вы же замечательно знаете английский язык.
– Знаю, перевести можно.
– Все равно это произведение Пастернака.
– Ну хорошо. Вот танец вам надо записать, что вы пишете: поворот, фуэте?
– Никак. Могу записать, но расшифровать смогу только я. Потому что я записывал в определенный момент, в определенном настроении и половина из этого, то, что я записывал...
– А исполнителям вы просто показываете?
– Конечно.
– И ничего, кроме этого?
– Нет. А потом этому исполнителю подходит так, а этому так, потому надо немножко видоизменить, чтобы человеку, который пришел в зал, было интересно.
– Слушайте, любимая история моя – это бегство Годунова, в котором помогал Бродский. Бегство Нуреева. Вы бы сбежали в 70-е годы?
– Я думаю, что меня бы кокнули до этого.
– Почему? Что, такие нравы были прямо в 70-е годы?
– Да. Во-первых, я бы не дошел бы до сцены. Думаю, что...
– Ну, почему?
– Моя эстетика была враждебна Советскому Союзу, меня бы до сцены не довели никогда.
– А вы бы сделать себе советскую эстетику не смогли?
– Ну куда? Знаете, это гениальная фраза моего педагога. Тогда шло два спектакля в московском училище. «Тщетная предосторожность» и «Коппелия». «Коппелия» происходит в городе, а «Тщетная» в деревне. И я танцевал «Коппелию» И кто-то из педагогов говорит: Петр Антонович, а почему Коля не приготовит «Тщетную»? Тот повернулся сказал: Коля крестьянин?
– Ну разные бывают крестьяне...
– Ну не бывают такие крестьяне, ну что вы? С этой внешностью. Какие крестьяне? Но я говорю о театре в наивысшей степени. Тогда, когда амплуа в этой стране существовало.
– Ну так вы сбежали бы?
– Я вам еще раз говорю, я наверное до заграницы не доехал бы.
– Ну, допустим, вы доехали в кордебалете.
– Думаю, да.
– Сбежали бы?
– Да. Потому что советская эстетика была не моя.
– И там бы все сложилось?
– Никто не знает. Сложилось-то не у всех. Многие сбежали, но у Годунова, например, ничего не сложилось.
– А у Барышникова видите как?
– А потому что он абсолютно их персонаж.
– В чем это выражается?
– Менталитет.
– То есть он все считает?
– Все.
Из разговора с Дмитрием Быковым