Ирина Вакар
Номер журнала: Специальный выпуск. БУБНОВЫЙ ВАЛЕТ. 2005 г.
«Бубновый валет» - название скандально известной выставки (1910-1911) и художественного объединения (1911-1917), собравшего под свои знамена ниспровергателей академических канонов и искателей новых путей в искусстве. Своим именем оно обязано инициатору первой выставки Михаилу Ларионову, зачинщику всех художественных «беспорядков» в русском искусстве 1910-х годов.
Ядром объединения стали молодые живописцы Илья Машков, Петр Кончаловский, Аристарх Лентулов, Александр Куприн, Роберт Фальк, Василий Рождественский. Среди них были как москвичи, так и провинциалы, осевшие в Москве - неофициальной столице нового русского искусства. Большинство из них учились в Московском училище живописи, ваяния и зодчества, но были исключены за неподчинение педагогам. Кроме того, все они были поклонниками французской живописи, усердно посещали дом С.И. Щукина, где изучали полотна Сезанна, Ван Гога, Гогена, Матисса.
Но в отличие от Франции, где открытия в искусстве следовали друг за другом в размеренном историческом ритме, Россия около 1910 года переживала ситуацию художественного взрыва. Молодые бунтари разрывали связи с традицией, отвергали знания, полученные от учителей, чувствуя, что незыблемые основы классического искусства уже не способны выразить изменившееся понимание мира. Бесшабашная смелость и воинственный пыл русских новаторов заставили современников окрестить это явление художественным авангардом.
Создателем термина был знаменитый художник и критик Александр Бенуа. Весной 1910 года в рецензии на выставку Союза русских художников он разделил всех участвовавших в ней живописцев на авангард, центр и арьергард. Причислив себя и своих друзей из «Мира искусства» к центру, он иронически назвал авангардом нескольких молодых москвичей во главе с М. Ларионовым, по его мнению, слишком далеко зашедших вперед по пути разрушения принятых норм в искусстве. Прогноз Бенуа оказался верным, а термин утвердился, хотя и спустя много лет. Уже в декабре 1910 года Ларионов, Лентулов, Машков и их друзья организовали в Москве собственную выставку - «Бубновый валет», ошеломившую публику как названием, так и характером экспонировавшихся полотен. «Низкие» сюжеты («Солдаты», «Кабачок» у М. Ларионова, «Прокаженные» у Н. Гончаровой), грубость и, как казалось зрителям, намеренная неумелость рисунка, резкий, кричащий цвет, непонятность многих произведений (например, «Импровизаций» В. Кандинского) стали причиной разразившегося скандала. Впервые в художественной жизни России так ярко проявился давно зревший конфликт между создателями произведений искусства и их «потребителями».
Участники выставки отрицали привычный способ видеть и оценивать прекрасное, высмеивали «хороший вкус», отвергали перспективу и анатомию. Их живопись смахивала на пародию: модели портретов выглядели неодушевленными истуканами с размалеванными лицами, фрукты и овощи натюрмортов пугали чудовищными размерами, фигуры подвергались деформации, здания заваливались. Принцип комического переосмысления, «выворачивания наизнанку» традиций и стереотипов стал объединяющим началом, основой новой эстетики. Азартно «снижались» возвышенно-романтические темы в искусстве: место «прекрасной дамы» заняли пучеглазые, претенциозно одетые, надутые матроны на портретах Машкова или угловатые и посиневшие ларионовские купальщицы. Композиции Гончаровой и Лентулова на религиозную тему шокировали первобытной брутальностью (по требованию цензоров они даже были сняты с выставки 1910 года). Лентулов и Машков в своих автопортретах переосмысляли образ художника: Машков представил себя в качестве богача-судовладельца, Лентулов с комическим нахальством реализовал метафору «светила». Столь же веселыми, в духе простонародных балаганных зрелищ, были и сами выставочные акции, и публичное поведение молодых художников.
Философичности, драматизму, чрезмерной серьезности или лирической созерцательности - всему тому, чем славилось русское искусство XIX и начала XX века, ранний авангард противопоставил кипучую жизнерадостность и душевное здоровье. Картины не должны были копировать действительность, как произведения передвижников, или воплощать фантазии, сны и грезы, подобно живописи символистов. «Нам хотелось своей живописью разгромить весь мертвонаписанный мир, <...> нам тогда важно было, чтобы наш живописный язык звучал, как орган, оркестр, трубный хор голосов здоровых людей», - вспоминал Машков. Художники были увлечены «живописью как таковой» - богатством и разнообразием ее возможностей, самим процессом живописания.
