– Николай, к вопросу об имени нарицательном. Что мы имеем в виду, говоря «Цискаридзе»? Я могу себе представить, что такое Лиепа, что такое Васильев. Что вкладывается знатоками в понятие «Цискаридзе»?
– А вы что вкладываете? Сначала вы скажите? Потом – я.
– Я вам скажу: трагедия, страстность безумная. Вы всю жизнь танцуете обреченность такую, как мне кажется. Непонятно, из чего это происходит.
– Ну, во-первых, я был артистом, который должен был исполнять в основном главные роли, и моя специфика была «классический принц», а все заканчивается там печально, кроме «Спящей красавицы». В «Раймонде» тоже они женятся.
– Слушайте, вы танцевали отрицательного в «Лебедином...».
– Злого. И отрицательного, и положительного. Но положительный – тоже все плохо заканчивается.
– Нет, почему? Все хорошо. Это вы имеете в виду то старое либретто, в котором все совсем худо.
– Нет, почему. У Григоровича опять все плохо. А он же...
– Был же вариант...
– Был. Но я хэппи-энд станцевал несколько раз в жизни. Я в «Лебедином...» танцевал только трагедии. Трагичную версию.
– На вас это и написано.
– Эти роли меня формировали. Ну, вы понимаете, для меня... что, я считаю, мне больше всего удалось и за что я горд, что для любого человека, который называет мою фамилию, следующее слово будет балет и Большой театр следующее слово. Это самая большая награда, которая мне выпала по жизни, что я стал ассоциироваться с той профессией, которой я служил, и ассоциировался с тем театром, который для меня самое главное в жизни. Вот это, конечно, самое главное.
– Как вы можете объяснить всемирный фанатизм относительно именно русского балета?
– А ничего нет красивее просто. Женщины в белой пачке и когда их много – только русские это могут. Русская хороводность, вот этот русский, так скажем, пляс, когда много девушек одно и то же делают, медленно наложился на французский регулярный парк. Потому что французская хореография – это французский регулярный парк. Плюс итальянская техника. И вдруг на это наложился русский хоровод. И это получилось то, о чем Баланчин гениально сказал, что каждый спектакль для того, чтобы он имел коммерческий успех, надо называть «Лебединым озером» и все. Все хорошо.
– Но этого нигде в мире больше нет.
– А не могут. Нету в традиции. У меня ученик был, он полуеврей, полуяпонец.
– Хорошая смесь. Незавидная.
– Мозги-компьютер. Один из моих самых любимых детей, потому что ничего два раза я не повторял. Но очень интересно, он из-за того, что у него есть японская половинка, он интроверт. Я его заставлял кричать громко, потому что он... Для того, чтобы хоть как-то энергию научиться передавать. Понимаете? И вот этот момент, что я ему все время говорил: пожалуйста, еврейские песни, они такие мелодичные, они такие красивые. Включи еврейскую половину, не надо вот это (имитирует звук японского музыкального инструмента). Не надо. Потому что туда в зал надо отдать вот этот вот, другую энергию. Я могу вам сказать, что вот эти национальные особенности, конечно, очень сильно влияют на то или иное искусство и на ту или иную... Даже на поэзию, на ритм. Вы же разбираете стихи и так далее, как это все написано. И в зависимости от национальности автора это очень важно.
– Слушайте, а атлетизм в какой степени необходим? Все-таки балет...
– А как вы груз должны взять здесь и принести вот сюда, а после этого прыгнуть, опять груз взять туда и понести...
– Знаете, все-таки балерина – она не мешок с мукой. Она как-то помогает ее нести. Она не тяжелая.
– Ну, во-первых, она не легкая. Во-вторых, вы поднимаете не вес, а характер всегда.
– Характер у нее тяжелый.
– Да. Характер, как правило, у всех балерин очень неприятный. И потом еще что, начинается старение, всегда. Потом муж обязательно уходит к молодой. Ходит налево. Это же все отражается в работе, а вы это несете.
– Все вот это.
– Вы что думаете, это так просто? И это все очень часто балерины срывают на своих партнерах.
– Характер ужасный чаще всего?
– Нет. У всех неприятный характер. Просто если вы не умеете пристроиться, понять человека, с ним соединиться... Вы знаете, я один раз очень смешно пошутил. Я же поздний ребенок...
«Да климакс у нее, потерпите немножко». Понимаете, сначала я климакс пережил с мамой и со всеми ее подругами. Ну, когда я уже стал соображать, они вошли в этот возраст. Потом я пережил климакс со всеми своими педагогами.
– Потом с партнерами.
– Потом, когда я пришел в театр, все мои партнерши были очень взрослые балерины. У них началось. А сейчас с подругами переживаю. Если вы в какой-то момент не понимаете... Ну, вот у меня молоденькие ученицы, когда я стал работать педагогом, и вдруг я понимаю, что ребенка подменили. Если ты не умеешь понять, что просто это больные дни и сегодня надо немножко, даже если ребенок капризничает, сделать вид, что ты этого не видишь, потому что каждый эту ситуацию переносит очень тяжело. И тем более партнерша. Это все очень сложно.
Из разговора с Дмитрием Быковым