Андрей стал просыпаться все реже и реже. Но каждое его пробуждение сопровождалось криками, судорогами, посинением конечностей и подбородка. Такое случалось примерно каждые два-три часа. Ребёнок был голодный. Ему подключили подачу кислорода в носик, капельницы и уколы ставили повсюду во всем теле. А большой пальчик на левой ножке выглядел как наболдажник, был опухшим и синим, от постоянного забора крови каждый час. Я билась в истерике вместе со своим сыном, так как понимала, что ребёнок голоден, обессилел и я вместе с ним. Я понимала, что нужно что-то делать, нужно спасать свою кровиночку. Я вышла из палаты и стала требовать у дежурной медсестры позвать ко мне главного врача, либо дежурного врача, ответственного по смене. На меня пытались не обращать внимания, тогда я пошла искать сама хоть кого-то, кто обратит внимание на меня и моего погибающего сына. В конце длинного коридора перинатального центра я увидела того самого хирурга, который проводил мне кесарево сечение. Я взмолила его о помощи, ведь понимала, что остальным наплевать на меня и моего сынишку. Врач стремительно прошёл в мою палату, взглянул на сына, который уже не плакал, а всего лишь постанывал от бессилия, и быстро выбежал из палаты. Через минуту в палату вбежала неонатолог, тот самый хирург и ещё какая-то женщина-врач, которая покатила люльку с сыном быстрым шагом в лифт. Я испугалась, хотела пойти за своим ребёнком, но меня не пустили и сказали, что скоро его вновь привезут ко мне. Но скоро Андрея не привезли... На следующий день ко мне в палату пришла неонатолог, следующая по дежурной смене, и сообщила, что у Андрея развивается тяжелейшая гипоксия головного мозга, идёт стремительная потеря в весе и развивается дистрофия. Неонатолог спросила меня кормили ли Андрея моим молоком, на что я разъяснила, что молока у меня нет, оно не пришло, а смесью ребёнка кормить запретила предыдущая врач-неонатолог. Врач пришла в недоумение, очень долго рассуждала, как моему сыну сознательно ухудшили состояние. Я только лишь молчала и по моим щекам рекой текли слёзы. Я была готова разорвать всех, кто так отнёсся ко мне и моему сыну, на кусочки, забрать своего Андрюшеньку и сбежать. Врач сказала, что Андрей дня три побудет в реанимации, врачи сделают все возможное, но на нормальное развитие надеяться не стоит, поскольку головной мозг пострадал очень серьезно. Все три дня я находилась в неизвестности и ожидании встречи с Андреем. И вот, наступил тот долгожданный день, ко мне в палату привезли Андрея. Он был весь в следах от капельниц, в лейкопластыре, с трубочкой в носу. В общем, от вида своего сына у меня разрывалось сердце, болела душа. Врач, которая привезла сына, сказала мне собираться на выписку, на следующий день нас выписывали домой. Я была счастлива, что увижу скоро свою доченьку, мужа и остальных родных. И раз нас выписывают домой, значит, опасность миновала и с Андреем все хорошо. Но, я очень сильно ошибалась. Вечером того же дня ко мне зашла дежурная медсестра и сообщила, что завтра мы с Андреем поедем не домой, а в детскую больницу в отделение выхаживания детей, родившихся с патологиями. И это было для меня очередной неожиданностью. Медсестра сказала мне, что Андрей находится в тяжелом состоянии и помощь врачей ему нужна как никогда, чтобы сохранить ему жизнь. Наступило утро, в перинатальный центр приехал мой муж, чтобы встретить нас с сыном на выписке и перевезти в детскую больницу. Но в отличие от Андрея, мне с мужем встретиться не пришлось.
Продолжение следует...