Говорить уже было не о чем, да и не особо хотелось. Родилась пауза. Сжимая пространство, она постепенно обрастала тишиной. Мы допивали молча, пока тишина не зазвенела у нас в ушах. Первым не выдержал Макс.
— Достало! Пора заканчивать разливать лирику. Сегодня начнём перевозить «СТУК». Я в душ! Альберт приедет через час. Честно... не хочется его видеть, но куда мы без него? Подъезжай, как выспишься.
Гармонию студии нарушил дребезг дверного звонка. И это в тот самый момент, когда Сол Хадсон был готов нарисовать дождь! Вспомни пидора — и он на пороге! Алик, жри снег! Дай остыть пидорскому пылу и улетучиться мерзкому парфюму!
— О, привет! — Алик вошел самоуверенной поход- кой, наглыми глазенками оценил обстановку и выдал: — Уже почти десять часов, а ты еще трезвый... А, нет! Не подкачал, старик!
— Задел так задел! Молодец! Не переживай, в следующий раз получится.
Разбить бы говнюку лицо и настроение взлетит, но, думаю, при таких обстоятельствах сукин сын откажется платить за халтуру. Слишком обидчивы творческие спекулянты. Наверняка, думают о себе больше, чем являются. Алик не исключение.
— Смотрю, вы всё куражитесь. Может, хватит? — Хватит?.. Что «хватит»?..
— ...Максу задницу лизать! Он уже вполне взрослый мальчик.
Макс, да где же ты! Я его сейчас ударю в лицо, но- гой, несколько раз! Если он не заткнет свою членососальню.
— Альберт, чья бы корова мычала. Это ты в прямом смысле лижешь ему задницу! Анилингвист хренов!
Предъявляешь мне что-то?! Ему сейчас херово. Уверен, это твой креатив! Дам подсказку, раз сам не видишь... Макс похож на человека, который сильно устал.
— Ты пойми! Макси, он же художник, ему сейчас нужны силы! Нам открывать «СТУК» через неделю. Я не хочу очередного загула. Если ты сейчас выбьешь его из колеи, то сорвешь выставку. А это значит, мы окажемся в минусах. Ты, очевидно, тоже не за- работаешь. Порядок вещей ясен?
— Вполне. Пойми, мой голубой пришелец, не я ему достаю! Он знает, что делает, или думает, что знает. Нюхнем по мировой?
— Подъезжай к вечеру в галерею. У тебя всего пять дней. Каталог пора сдавать в печать, а у нас ни фотографий, ни текста, а только куча коробок с разным дерьмом.
Вот тварь! Значит на мировую не хочешь. Война снаружи и внутри. Обстановку разрядил прыгающий под «Космический ковбой» Макс. Художнику нравится ритмичная музыка, он фанат Джей Кея с его перьями и шляпами.
— Подкинете до моста? — утром Алиса выглядит весьма строго.
На фоне стильной компании я в гейском халате, как недоразумение. Через секунду все свалили, и я снова один. Обыденный парадокс. Опустошение приходит вальяжно, зная, что его ожидают. Музыку монотонней — время должно растаять. Следовало думать об аккуратной груди и серых глазах Алисы, но я решил не догоняться. Когда отпускает — наваливаются тяжёлые размышления. Многое отходит на задний план: свидание, выставка, принципы, дружба. Важным становится другое— жалость к себе и презрение к окружающему.
Может, я завидую Максу? Творчество его — дерьмо, но таково время. Похоже, раньше он свято верил в дело. Могу ли я порадовать себя соткой односолодового? Вряд ли... Одной все не ограничится. Все разлетелись по делам: жить, стремиться, радоваться, раздражаться. А я? А мне... мне что прикажете делать? Это у них проблемы (сдать, договориться, сроки, вы- ставки), или у меня проблемы? Это я, открыв глаза, не имею планов дальше чашки кофе! Это меня стороной обходит время и место действительности! За что зацепиться, если ничего не разглядеть?
Сегодня, как и вчера, как и сто лет назад, небо замораживает болото. Петровский монумент отвращения, наполненный ницшеанским браком. Чем холодней воздух, тем мы свежее. Атмосфера разряжена и ничего не остается, кроме как двигаться по траектории дальше, созерцая, ища возможность где-то зацепиться, убеждая себя, что это может быть важно. Общее небытие разрезано миллионами частных реальностей. Кругом прорастают цветы неведения. Впереди ещё один сон, который неизвестно когда закончится. Просыпайся и засыпай, город. Я здесь, я наблюдаю. Мерцайте и светите, вы, далекие свидетели.