Сентябрьские утренники прохладны и окутаны туманами, сквозь которые разливается запах освобожденной от бремени земли. Из года в год, каждую осень, щемящее будоражит этот запах сердце, зовёт к земле усталой, но щедрой. А с годами, словно настаивается, отделяется от ненужного, оставляя в себе самые пронзительные ноты труда крестьянского, который и складывается в человеческую жизнь, дарованную на этой земле ради сохранения и возделывания её.
С детства любила такие утренники. Звон тугих струй молока о подойник, голос мамы, бранящей красно - пёструю кормилицу Марту, строптиво встретившую хозяйку, торопящуюся справить все утренние дела со скотиной. А как же! «Зачинаем» убирать картошку!
Огромный огород в проржавевшей ботве одновременно пугает и манит. Радостно звенят худые, кособокие вёдра, вторя голосам соседей, уже бодро подкапывающих: «Бог в помощь!»
Где-то финики не понарошку
Сами сыплются прямо в рот.
А у нас собирают картошку -
Всей деревней вышел народ.
Эти борозды, эти сотки -
Сердцу тихая благодать.
Разбрелись по полям сельчане,
Урожай бы хороший снять.
(Р. Файзулин)
Матушка подкапывает кусты вилами. Я убираю ботву, стряхивая с неё клубни, и цапкой рою в гнезде. Радуюсь «лаптям»- продолговатым, лоснящимся на солнышке крупным картофелинам. Но, как ни странно, именно такой лапоть чаще всего с хрустом, от коего ёкает сердце, насаживается на остриё вил. «Будь ты проваль, лихоманка»,- то ли вилы, то ли картошку обругнёт матушка. Вырывать лапти одно удовольствие, что не скажешь о «горохе». Год на год не приходится. Бывало, пройдёшь порядочную территорию, а крупной картошки возьмёшь для близира. Зато мелочи, да порченой паршой, корми скотине - не скормишь.
Будучи уже взрослой, прочла у Н. Нелидовой: «Это как среди людей: двух одинаковых кустов не найдёшь. Вытянешь одну ботву- детки мелкие, гниленькие, с паршой. Зато материнская картофелина себя сохранила, будто и не рожала: крепкая, ядрё-ная, хоть опять замуж выдавай. А рядышком другой куст весь усеян клубнями с кулак. Ищешь старую картошку, а её нет, одна сухая шкурка. В землю превратилась, наизнанку вывернулась, всю себя, все соки, всю любовь деткам отдала. Так и у людей…»
Как это точно и ёмко сказано. Вот и моя мама, не знающая другого пути, кроме крестьянского, другой любви, кроме любви к ближнему, всю себя без остатка отдала детям, труду и земле, что вскормила всех нас. Сгорбленная, седая, уже потерявшая былую живость, через боль и усталость взваливает мешок с картошкой на спину. И грузно осев, несёт свой крест одинокой бабьей доли.
– Видно, судьба такая,- начинает мама. - Помню себя маленькой, годков четырёх. Время страшное, послевоенное- голодно. По весне, лишь сойдёт снег, по мёрзлой слякоти, полубосые, шли бабы и ребятишки на колхозные поля искать гнилую картошку.
И Нинушка старалась продрогшими ручонками выгрести из грязи расквашенную за зиму, остро пахнущую картошку, которую перемешивали чуть с мучкой и пекли лепёшки. В поле маленькую девочку затянуло по пояс в ледяную жижу. Увидели, вытащили. А она навзрыд расплакалась от холода, страха, бессилия, а более - от обиды, что не сумела собрать пропитания.
От околицы до околицы
Вся страна расплелась ботвой.
И надежда она, в бескормицу
Горем названная – Судьбой,
И порука в беде – картошка!
И здоровье, и радость в ней.
Без неё сиротеет ложка,
Нету запаха у печей.
(Р. Файзулин)
Ещё один случай, по сей день гложущий сердце неспра-ведливостью, помнится маме. В одной многодетной семье нечего было есть. Мать поднимала детей одна. Ведомая голодом и заботой о них, решила вынести со склада, где колхозницы перебирали картошку, три клубня на похлёбку. Посадили. В заключении она скончалась от туберкулёза, дети осиротели.
Тёмный клубень дороже золота.
Не всё золото, что блестит.
Было холодно, было голодно,
Хлеба нет, так похлёбкой сыт».
( Р. Файзулин)
Не зря говорят, что картофель второй хлеб. Посему с мая по август сельские жители в огородах. Навозу раскидают не одну телегу, ссекают траву, рыхлят почву, окучивают, травят жуков, полют. Заросший огород - «последнее дело». Худославиться на селе не принято.
Мы работаем ходко. «Перекуривать» у нас не принято. Науповодок (ненадолго) сбегаем перекусить. Набузгаешься жирного куриного супа с лапшой до отвороту, и вновь за вилы. Ровные ряды красно - розовых клубней стелются по огороду. Удовольствием ведро за ведром выбирать картошку, кантарить в мешки, расчищая территорию.
Морошно. На притчу выползут на небе тучи и, хмурясь, начнут понужать. Забегаешь с вёдрами. «Пропеткались за чаями –то, - огорчённо заявит мама, - теперь вот и полетаем». Раздухаришься, взопреешь, но с первыми несмелыми каплями дождя, тяжко разгибая натруженную спину, улыбнёшься, глядя на чернеющую прибранную землю.
Клубень к клубню - светлеет поле,
И в душе от того светлей.
Если потом земли не посолишь,
Об отраде мечтать не смей».
( Р. Файзулин)
- Слава Богу, отдыхай, земелюшка. И мы теперь в ус не дуем,- устало, но с чувством удовлетворения подытожит мама, - вот и опять дело справили.
И почему, глядя на эту землю, наворачивается слеза? Наверное, в ней свет души, привыкшей к труду, вынесшей многие перипетии одинокой бабьей доли, и любви ко всему, что потом и усталостью, заботой и ответственностью перед землёй своей. Без чего немыслима жизнь крестьянская, её устои и нравственные законы, основанные на труде.
Татьяна Костырева
2011 г.