Это произошло в День защитника Отечества. Стояло пять часов вечера. На улице один за другим начали загораться фонари. Я неспешно набрасывал тезисы в Word'e для своего следующего поста в дзене, радуясь только что начавшемуся отпуску, как вдруг зазвонил телефон. Это была сестра моего отца, которая взволнованным голосом сообщила мне, что тот перестал поднимать трубку. Для тех, кто не знает, моему отцу 79 лет. Самое забавное в том, что мы с ним живем в одном доме, только у нас разные квартиры. Я тут же поднялся к нему наверх, но на мой стук в дверь никто не ответил. Прекрасно зная о любви своего отца к огненной воде, я сильно не удивился.
В иной ситуации я бы просто развернулся и пошел домой, но мне не давала покоя мысль, что с моим папашей могло что-то случиться. Как-никак ему уже давно не пятьдесят. Ещё где-то час я колебался, пока в итоге, собравшись с духом, не вызвал полицию, а те уже, в свою очередь, пожарных, которые и выбили дверь в квартиру. Мне было очень страшно заходить внутрь. В груди стоял неописуемый страх, что худшее уже случилось, и отец покинул наш свет из-за моей проволочки. Это было малость забавно, потому что при жизни мне на отца было по большому счету все равно. Я жил своей жизнью – он своей. Дрожащим голосом я спросил у одного из медиков перед тем,
как переступить порог квартиры: «он… он жив?». «Жив, – ответил врач, добавив, – но он в очень плачевном состоянии». Когда я, наконец, увидел отца, он лежал на кровати, коротко побритый и совершенно дряхлый. От вида его беспомощности у меня на глаза стали наворачиваться слезы: «Господи, до чего же ты себя довёл…». Тем временем на все вопросы медиков отец нёс какую-то бессвязную чушь, а его глаза косились куда-то в правый верхний угол. Медики светили ему фонариком в лицо, а он даже не обращал на это никакого внимания. В итоге врачи констатировали, что у моего отца воспаление легких и увезли его на карете скорой помощи в больницу.
Первые несколько дней я боялся, что отца убьет пневмония, однако, несмотря на устрашающие заявления врачей о том, что тот никак не может даже толком откашляться (это, кстати, было правдой), моему папаше уже через неделю стало заметно лучше. Но зато нарисовалась другая беда. То, что я надеялся, было всего лишь белочкой, когда отца увезли на карете скорой помощи и он не соображал, что происходит, оказалось чем-то большим. Когда прошло уже два дня, а мой папаша был всё так же дезориентирован и растерян, я понял, что что-то не так. В итоге оказалось, что у него – деменция. На следующий же день после того, как отца госпитализировали,
ко мне наведалась его сестра и под предлогом помочь прибраться в квартире попросила у меня от неё ключ. В глубине души мне казалось неправильным давать ключ от папиной квартиры, но я не прислушался к своему внутреннему голосу. Дело в том, что его сестру я знаю не с самой хорошей стороны – она когда-то лишила свою невестку материнства. Во мне были опасения, что у отца дома могут быть какие-то деньги или ценные документы, которые та потом найдет и обязательно приберёт себе. Искать же их самому, чтобы опередить свою тётю я не стал – мне не хотелось рыться в чужих вещах. На восьмое марта я съездил навестить своего отца в больницу – тот меня даже не узнал.
За те сорок минут, что я там пробыл, он практически не проронил ни слова, лишь один раз поинтересовавшись когда уже наконец домой. Всё же остальное время он просто лежал и безразличным взглядом смотрел в стенку. Видя каким дряхлым стал мой отец, я невольно испытал жалость, ведь когда-то, лет двадцать тому назад он был весьма крепким мужчиной. Через неделю врач сообщил, что его выписывают из психиатрической лечебницы: «вашему отцу нужен в первую очередь уход, а не лечение», сказал он мне по телефону. Я в тот день не мог встретить отца и попросил, чтобы его привезли домой на следующий день, добавив, что покрою все необходимые расходы,
связанные с заминкой. Однако сестре отца почему-то не сиделось на месте: она хотела, чтобы папаша был у себя дома уже в тот день. Мне показалось странным, что она так не может его дождаться, учитывая, что за ним нужен серьезный уход. Дошло до того, что сестра в итоге отпросилась со своей работы, лишь бы его привезли именно в тот день. Мне же повезло: на моей работе одобрили отгул, и я тоже смог присутствовать при встрече отца. К моему большому удивлению, тот не только узнал меня, но и вовсю разговаривал со своей сестрой и медбратом. Как только мы вошли в квартиру, сестра папаши сказала, показывая на своего брата, пытавшегося зажечь газ с помощью губки с ванной:
«ты посмотри на него… надо продавать квартиру и сдавать его в пансионат». Мне совершенно не нравилось, что тётя пытается распоряжаться имуществом чужого человека, пускай, этот человек и болен деменцией. Едва отца привезли домой, мне бросились в глаза его ноги: они были в ужасном состоянии. Однако я не придал этому большого значения, ибо за последние две недели он успел побывать в трех больницах, где у него взяли целый ряд анализов. По крайней мере, коронавирус у него за эти две недели проверяли аж три раза! Спустя еще день моя супруга заметила, что на ноге у отца что-то вроде волдыря. Недолго думая, мы заклеили его пластырем.
На следующий день я обнаружил, что у отца с этого места немного капает кровь. Я подумал, что тот просто содрал пластырь и тем самым открыл уже успевшую запечься рану. Впрочем, мне все равно это показалось немного странным, ибо на травму, когда человек обо что-то разбивает ногу, это не было похоже. Я хотел обработать отцу больное место, но сантехник, который в это время возился с трубами, сказал, что ему надо ненадолго отлучиться и, чтобы я ждал его в квартире. Поскольку никаких средств для обработки раны под рукой у меня не было, я решил, что как только сантехник закончит работу, я спущусь к себе и принесу оттуда всё необходимое,
чтобы обработать болячку отца. Однако в итоге я забыл это сделать, а потом мне уже надо было ехать на работу. На следующий день я попросил супругу взять в аптеке зеленки и предложил зайти вместе со мной к отцу. Увидев, что его нога опухла, жена сказала, что его надо вести к врачу: «мало ли, у него там гангрена какая…». Недолго думая, я набрал номер травматологического центра, где мне сказали, что у них нет хирургов, оперирующих гангрену, и, что если она у него действительно есть, то это нам надо к семейному врачу. Так как до моей работы оставалось всего ничего, я решил отложить решение проблемы до утра, ибо у меня уже попросту не было времени.
На следующее утро я решил не дожидаться визита семейного, и потом ждать ещё пока отец попадёт к хирургу. Вместо этого я вызвал такси и с большим трудом доставил его в больницу. Спустя неделю мне сообщили, что ему нужна ампутация ноги, но тот отказывается (когда я это только узнал, меня как будто ледяным душем обдало). Соответственно, требуется подпись кого-то из близких, а кроме сестры и меня у него никого нет. Судя по телефонному разговору с тётей, она хочет, чтобы эту подпись поставил я. Брат же считает, что они с врачом просто ищут слабое звено, на которого можно было бы скинуть всю ответственность. Ситуация усугубляется еще и тем, что у отца
ишемия, – соответственно, он после этой операции может попросту не проснуться (правда, если посмотреть на все с философской точки зрения, то ещё непонятно что в данной ситуации лучше – спокойно уйти из жизни во время наркоза или же жить с одной ногой и мучаться). В любом случае я чувствую, что не готов к такой ответственности: в лучшем случае я своей подписью лишаю другого человека ноги и делаю из него инвалида, в худшем – обрекаю его на смерть во время операции. Брат, разумеется, посоветовал избавляться от ответственности. Я часто с ним в чем-то не согласен, но это один из тех редких случаев, когда мысли моего брата находят отклик в моей душе.
Я не хочу потом всю оставшуюся жизнь жить с таким моральным грузом. Врач сказал, что если не сделать операцию моему отцу – он 100% умрет. Однако правда такова, что он может умереть и во время операции. Сестра спросила у меня как я собираюсь за ним ухаживать, когда он будет уже без ноги, если и с ногой мне требовалось усилий ему помогать. Я ответил, что не знаю. А вообще я, мягко говоря, в шоке с того, каких от меня требуют решений: я за собой после еды посуду не мою, а тут хотят, чтобы я одобрил лишить человека ноги да еще с возможностью фатального исхода.