А утром шёл дождь, была летняя пахучая гроза. Я сидела в «колидоре», как его называла бабаня, и слушала, как дождик отбивал морзянку по железным вёдрам и тазам, подставленным под стоки с крыши. Воду дождевую все бабанины соседи, да и она сама, собирали для разных нужд – помыться, огород полить, посуду и полы в доме помыть, постирать бельё, ведь водопровода в посёлке не было, а ходить за водой в ручей или в колодец было трудно : и тот, и другой находились под горой.
Я дождевой водой мыла голову у бабани. Волосы росли, как на дрожжах. Они становились шёлковыми, блестящими. А ещё бабаня припасала майской крапивы, сушила её, потом готовила отвар, и волосы им споласкивали – для росту и здоровья головы, как поговаривала бабаня.
Я вообще заметила, что после каникул, проведённых у бабушки в сосновом лесу, я меньше болела, у меня было много энергии на какие- то мои, детские ещё, планы. А ещё именно там я научилась видеть, слышать и чувствовать мир вокруг.
И вот теперь я просто сидела и разглядывала лужицы воды на крыльце, в которые наискосок секли дождевые нити, будто бог воды задумал соткать живую ткань из водяных этих нитей, но ткань эта была призрачно хрупкой и никак не хотела становиться единым полотном. Мелькали только нити дождя на огромном ткацком станке, который работал то быстрее, то замедлялся, и тогда ткань рвалась с громовым треском при вспышках молний.
Дышалось легко и свободно. Воздух был напоён озоном, смолистым сосновым ароматом и запахом отсыревших брёвен старого дома. Не хотелось двигаться, хотелось вечно смотреть на работу бога воды. Вспомнилась фраза отца: «Можно бесконечно долго смотреть на то, как течёт вода, горит огонь и как работает другой человек». Конечно, эти слова придумал не отец, а задолго до него так сказал какой-то мудрец, но как же он был прав. Какое успокоение приносило это наблюдение за дождём! Какое наслаждение было дышать ароматами земли после дождя! Как прекрасен был этот мир, это умытое дождём утро! Хотелось мне выразить эти чувства словами, тетрадка и ручка были в доме, но не хотелось уходить от этих волшебных картин и звуков, поэтому я сочиняла в голове – потом запишу.
Дождь стал утихать. Стайка воробышков расчирикалась, плескаясь в лужицах на каменной дорожке, ведущей к дому. Они были такие потешные - раскрылившиеся, прыгающие по лужицам, прямо как дети.
« Ангелина, наверное, всё ещё спит, - думала я, - И прогулка наша на поляну сорвалась». Хотелось поделиться с подружкой всем тем, что чувствовала я, что поняла о мире к своим одиннадцати годам. Хотелось расспросить о том, как она думает обо всём, что нас окружает. Я задумалась, глядя на дождь, и тут заскрипела дверь и вышла, шаркая галошами, бабаня.
- А ты чего не спишь, доченька?
- На дождик смотрю.
- Вона как? – протянула бабаня и подошла к дверному проёму, выходившему на крыльцо. На ночь две небольшие створки двери закрывались на засов – довольно увесистую доску, которая вставлялась в большие железные петли – засовывалась в них. Утром, тот, кто первым просыпался, вынимал эту доску из петель и ставил в угол у дверного проёма. Кто-то сегодня очень рано поднялся, раньше меня.
В коридоре стояли вдоль стен длинные лавки, которые выносили на улицу, когда в доме-бараке были у кого-то торжественные события: свадьба, день рождения, крестины. А порой соседи просто праздновали вместе какой-нибудь праздник, например, Пасху, Троицу или просто оконченную работу по распиловке дров. Так было принято на Подхозе - все жили, как одна большая семья.
Здесь же стоял и длинный стол, на который по весне жители барака выставляли свои керогазы и готовили на них, чтоб не пахло в доме. Стол покрывался клеёнкой и выглядел довольно нарядно, даже с закопчёнными керогазами.
Порой этот самый «колидор» называли сени, как в любом деревенском доме, ведь это в деревенских избах и в старину в городских домах как раз помещение между жилой частью дома и крыльцом. На одной из стен кто-то когда-то повесил карту мира, кто и для чего, я никогда не спрашивала, но карта эта нас, ребятишек с Подхоза, всегда манила к себе, мы часами проводили около неё, выискивая разные города и страны.
- Не озябла? – поинтересовалась бабаня.- Прохладно тута, в сенях-та. Беги, надень кофтейку-та и носочки, кабы не застудилась.
- Нет, бабань, всё хорошо. А сколько сейчас времени?
- Рано ишшо, ты чаво ни свет ни заря поднялась-та?
- Я ещё не рано, кто-то вон ещё раньше встал - засов вынул.
- Я думала, ты это. Не слыхала я, спала под дожжичек крепко.
Дождь стал утихать, запели петухи, раскудахтались куры у соседей в сарайчике. Подул ветерок, появился кусочек яркого синего неба в прогалинах туч. Бабаня вышла на крыльцо:
- Утих дожжик-та. Подмогни мне, доченька, подай ведёрко вон то.
- Давай я, - предложила я бабане, увидев, что она из старого цинкового тазика с ручками хочет перелить дождевую воду в ведёрко. - Я справлюсь.
- Ну тады коль на, - бабаня отступила в сторону и наблюдала, как у меня получается аккуратно перелить воду.
Словечки бабани меня всегда немного смешили. Она объединяла необъединяемое, но получалось весело и ярко. Фразы и словечки запоминались надолго. Вот и её «тады коль» было ничем иным, как соединением сокращённого и видоизменённого слова «тогда» и устаревшего союза «коль», «коли», сейчас мы говорим вместо «коли», «коль» - если. Современные дети вряд ли поняли бы, о чём речь. Когда я была маленькой, я всё время бабушку поправляла, когда она так говорила: « Я не Коля, а Оля!» Все тогда смеялись над моей рассудительностью. А бабаня отмахивалась: «Не знаю уж, как и сказать-та! Учёная девка растёт не по годам».
Мы с бабаней ещё немного посмотрели на капельки дождя, звонко падающие в пустой цинковый тазик.
- Пойдём в избу, - позвала бабаня. Просохнет маненько - побежишь играть к Линке, а чичас мы с тобой блинцев замесим, напекём.
Я не стала спорить с бабушкой, потому что, хоть дождик был и летний, но после него стало довольно свежо, и мне захотелось в тёплую «переднюю».