А Женя обратил на себя внимание при первой же встрече. Пухленький, здорово лохматый, со звонким тенорком, в меру шустрый, здесь он был общим любимцем. Наверное, ещё и потому, что обладал характером совершенно детским, наивно-добрым (увы, слабоумие врождённое), но при этом - при неподражаемо лёгком блатном сленге. Похож он был в таком романтическом прикиде на Бальзака, о чём ему, оказывается, не раз говорили. Сирота (об отце и не слыхал, мать-одиночка умерла рано), жил на Тамбовской, в коммуналке, и соседи ему попались хоть и из простых, но участливые, сострадательные. Часто его, в хлам пьяного, раздетого буквально до носков (о, женины носки!), притаскивали домой из самых грязных, несусветных мест - чуть ли не из помоек, затем отмывали, обстирывали, врача вызывали, если надо... Рассказывал, что из своих домашних вещей больше всего был ему по душе игрушечный аквариум с плавающими внутри маленькими пластмассовыми рыбками: "Знаешь, ведь очень красиво, необычно это как-то. Встряхнёшь резко так этот аквариум - и рыбки как живые во все стороны расплываются! Понятно, что ненастоящие они, но всё равно интересно, каждый раз по-новому себя ведут. И ведь придумал кто-то такую вот забаву!"
Любил Женя с получки прогуляться по своей части Лиговки, что поближе к дому, за Обводным. Винный отдел гастронома "Дурдинка" в первом этаже огромного доходного дома пивного фабриканта Ивана Дурдина (угол Обводного и Лиговки; об этом доме - ещё раз попозже), популярное у молодняка кафе "Румянец" (тут название особенно восхищало местных ребят) на углу Курской, пара пирожковых неподалёку - всё исхоженные, родные точки для уютной расслабухи под портвешек, где все тебя знают, любят, и где ты свой абсолютно парень. Иногда он совершал вылазки и в более дальние места, в сторону "Московского бана",- к перекрёстку с Разъезжей улицей, например, близ которого располагался вечерний ресторан "Эльбрус" - заведение по тамошним меркам авторитетное и вполне респектабельное. И обслуживали там всегда весело, с ветерком.
"Пару недель назад, в субботу, я туда зашёл, при денежках был, понятно. Музыка там была - зверь, прямо, знаешь, мозги в клочки разлетались от неё! Принял я винца немножко, тонус появился, так хорошо стало, - и пошёл я плясать. Отрывался от души, уж так выламывался - молоднячку нынешнему дохлому, этой детворе вообще не суметь! А краем уха секу всё же - мол, что это за энергичный кадр такой тут вдруг появился, так мощно вообще шпарит, горланит, всех перекрикивает? И тут же слышу в ответ, что это свой, коренной лиговский пацан, Женя такой, с Тамбовской улицы. В общем, стали после этого все ко мне подходить, наливать, а затем одна официанточка блондинистая, худенькая такая, но с сиськами торчком, подъехала, бочком так потёрлась, и говорит тихонько на ушко - дескать, винцом хорошим, Женя, девушку угости, не пожалеешь. Ну угостил я её, конечно. Сказала, что зовут её Ириной.
Пару стаканов она, знаешь, залпом, по-пролетарски приняла, а потом меня за руку нежно так берёт и ведёт в служебный туалет. Закрывает изнутри дверь на ключ и улыбается так загадочно... В общем, обслужила она меня - восторг: и ласково, и душевно так. И как уж мне при этом приятно было - будто в детстве я оказался, когда мать меня, малыша, в корыте купала. Да, а после этого вдруг взяла и испарилась, исчезла куда-то - и, представь себе, до сих пор с концами. А я ведь хотел её к себе домой привести, с соседями своими познакомить. Понравилось мне очень, что она такая тихая, ласковая, добрая - прямо как кошечка. Жили бы мы вместе душа в душу, ремонт бы я сделал наконец у себя в комнате. Купил бы диван приличный в мебельной комиссионке на Марата. Я там на днях смотрел, выбирал - есть очень даже красивые, комфортные диваны, и не изношенные нисколько, и по цене вполне подходящие. Ну, в крайнем случае деньжат у соседей бы занял, - я думаю, ради такого дела они бы дали. И спали бы мы с ней на этом диване, знаешь, просто наслаждаясь. А старый-то свой диван долбаный на помойку бы выкинул к ё...й матери... Но вот с тех пор Иру эту я не видел, хотя и сам искал, и про неё разных ребят спрашивал".
-----------------------------------------
Боря появился в "Реставраторе" ненадолго. Водитель "Спецтранса" с немалым стажем, на длительный срок лишился прав из-за какой-то сложной дорожной аварии. Был угрюм, малообщителен. Но однажды со мной на перекуре разговорился немного. "Понимаешь, с дружком моим случилась неприятность одна. Он мне об этом на днях рассказал. Живёт он со своей подругой, давно уже, и всё у них вроде бы ничего, в порядке, - а на той неделе вдруг разругался он с ней, да ещё и избил здорово, чуть ли не до полусмерти. И что это на него тогда нашло... А она вот с тех пор всё плачет, переживает. И он тоже места себе найти не может - понимает, что неправ был, слишком уж погорячился. А сказать это ей вслух не получается: вроде как бы мужское самолюбие мешает". Помолчали мы немного, вслед за чем и я счёл нужным высказаться - неспешно, аккуратно выбирая слова: "Знаешь, Борис, я вижу, ты парень серьёзный, домовитый. Вот как ты мог бы здесь, в этом случае поступить - купи своей подруге хорошего вина, и не "портвагена" какого-то, а поприличней выбери, затем подыщи красивый тортик, цветов букет. В общем, оформи стол понарядней и пригласи её отужинать. А там и извинишься: мол, дурь какая-то на меня тогда нашла, больше такого не повторится. Примерно в таком вот плане". Боря коротко глянул на меня, чуть улыбнулся, по плечу хлопнул: "Да, не зря говорят - евреи умные люди. Всё видят, понимают, но в душу не лезут. Спасибо, браток!" И я, признаться, от этих его слов немного расчувствовался. Ведь искренняя лиговская благодарность многого стоит.
===========================================
Вновь посетить те места мне довелось только в начале 1990-х, по делам сугубо творческим. В доме Дурдина (второй корпус, последняя парадная) размещалась тогда редакция популярного в городе еженедельника "Деловое обозрение". Там-то я и начал впервые публиковать свои материалы по истории и изобразительному искусству, поскольку то, что приносили сюда петербургские профессиональные газетчики, редколлегию далеко не всегда устраивало (где-то, впрочем, мне уже случалось упоминать об этом - и достаточно подробно). Так вышло, что здешние ребята проявили живое внимание к моим писаниям, стали заказывать разнообразные искусствоведческие тексты, - да и для меня это новое занятие оказалось весьма к месту. Мало-помалу пошли предложения и из других печатных изданий, а там дошло и до выпуска солидных монографий... Сегодня сложно было бы представить себя вне столь увлекательного, внутренне близкого дела - пусть при этом и очень непростого. Порой и сам не можешь понять, по каким же всё-таки законам живёт-здравствует это явление, называемое творческим процессом (да и существуют ли они, эти законы, вообще?), со всеми своими капризами и нелепостями, - ведь я при нём уж четвёртый десяток лет! И, однако, невозможно при этом избавиться от убеждения, что без того памятного грузового двора на приблатнённой Лиговке 1970-х многое вышло бы у меня совсем по-другому.