Ленинград, Стрелка Васильевского острова, сентябрь 1978 года. Я – сотрудник Ленгосуниверситета, только что сдал последний экзамен в аспирантуру, самый для меня сложный – французский, и сдал на отлично. Предыдущие два – специальность и марксистско-ленинскую философию – тоже на отлично. Это означало, что я поступил, и в ближайшие три года меня ждёт комфортная жизнь. Посудите сами: режим совершенно свободный, стипендия 100 рублей, плюс полставки младшего научного сотрудника – 70 рублей, плюс ещё минимум 50 за преподавание и руководство дипломами, и возможность летом зарабатывать большие деньги в стройотрядах, что я с успехом делал до этого в статусе студента и сотрудника. В общем – жизнь прекрасна, настроение отличное. С Петропавловки слышен звук пушечного выстрела – полдень. На улице прохладно, но яркое солнце усиливает хорошее настроение.
Присутствовать на работе нет никакого желания, да в этом и нет острой необходимости, особенно с учётом того, что за трудовой дисциплиной в университете традиционно никто особо не следит. Соответственно настроению принимаю решение – поступление надо немедленно отметить. Сначала самому, потом, понятно, с родственниками, друзьями, сослуживцами и так далее, насколько хватит здоровья. Что до денег – запасы больших стройотрядных зарплат далеко не исчерпаны (для справки – за два прошедших летних месяца в Коми АССР мастером ССО заработал больше 2 тысяч рублей).
На мне длинное модное чёрное пальто, лёгкий шарф, классическая шляпа с полями, костюм и галстук, в руках – дорогой кожаный портфель. В общем – денди эдакий. Где отметить? Ответ очевиден: в культовом кафе на углу Невского и Владимирского, неофицально именуемым Сайгоном, где любит тусовать питерская богема.
Десять минут на троллейбусе – и я у Сайгона. Недалеко от входа, как обычно, дефилируют милиционеры, а перед входом – самая разношёрстная публика.
Вхожу в кафе. Народу немного. Беру на стойке полстакана 7-летнего коньяка (а надо сказать, что у 7–летнего вкус намного приятней, чем у 5-летнего), двойной кофе и что-то шоколадное. Переношу всё это на "стоячий" столик рядом со входом и замираю на несколько секунд для предвкушения и осознания торжественности момента. Хорошее настроение из меня так и прёт, в общем, сияю, как начищенный самовар. И тут начинается то, ради чего я всё это описываю.
Дверь в кафе чуть приоткрывается, и в проёме появляется голова малорослого человека лет пятидесяти. Голова несколько раз поворачивается в разные стороны и затем взгляд останавливается на мне. Через пару секунд предо мной предстаёт мужчина, вид которого никак не согласуется с богемными традициями Сайгона. В общем, типичный бомж, весьма потрёпанный и в меру грязноватый. А росту в нём не более полутора метров. Вид пришибленный, робкий и опасливый. Мужчина обращается ко мне:
– Простите, я только что освободился из колонии, дайте, пожалуйста, хоть немного на булку хлеба.
Он именно так и сказал: "на булку хлеба". Когда говорил, в его рту обнаружилось всего 4 или 5 оставшихся зубов, точнее, тёмно–коричневых огрызков, которые когда-то были зубами.
Я полез в карман пальто за мелочью, но при этом подумал, что это, скорее всего, просто обычный бомж, который сочинил про свою отсидку для пущей жалости. Думаю, надо как–то его проверить: зек или не зек. А часть статей УК РСФСР с их номерами я, благодаря знакомым студентам с юрфака, знал, хоть это и не по моей специальности. Спрашиваю:
– За что сидел?
– За кражу.
– А номер статьи?
– 144-я.
Хм, правильно отвечает... Уже по инерции, без надежды поймать его на вранье, уточняю:
– А где сидел?
– В Коми АССР.
И после такого ответа радости моей не было предела! Я был в стройотрядах в Коми 4 раза, и всю южную часть этой республики, где в основном и располагались лагеря, знал как свои пять пальцев. Ну, думаю, мужичок, тут-то ты и попался! С невинным лицом спрашиваю:
– А посёлок какой?
– Чинворык, – следует мгновенный ответ.
– А район какой?
– Княжпогостский, – так же быстро отвечает мужичок.
Всё сходится! Точно, не врёт. Получается, что мы с ним – как временные земляки были. Вынимаю из кармана горсть мелочи, среди которой есть полтинник. Он, только услышав звон мелочи, протягивает в мою сторону обе соединённые ковшиком маленькие ладони. Кладу в этот «ковшик» полтинник.
Мужичок подносит ладони к глазам, и у него медленно отвисает челюсть. Удивлённо и недоверчиво глядя на меня, он резко двигает ладони в мою сторону и хрипло шепчет:
– Нет, это слишком много!
А просил он, напомню, на «булку хлеба». А обычный большой батон тогда стоил 13 копеек, маленький – 7 копеек. То есть дал я ему в несколько раз больше, чем он хотел. Чего-чего, а такой реакции от него я точно не ожидал. До сих пор не могу понять, почему он сразу не взял этот полтинник, понимал же, что с ним делится человек не бедный. Может, исходя из своего личного опыта, опасался какого-то подвоха с моей стороны. Может, исходил из каких-то неизвестных мне зековских правил. Но поскольку настроение у меня было прекрасное, а мужичок вёл себя на удивление вежливо, я с улыбкой сказал ему:
– Всё нормально, бери.
– Благодарю, – услышал я в ответ. Монета тут же оказалась в его кармане. Мужичок собрался ретироваться, но ситуация получила непредвиденное развитие. Через мгновение после его благодарности в кафе вошёл молодой сержант милиции и стал свидетелем завершения нашего общения. Сопоставив мой внешний вид с обликом моего собеседника, он быстро оценил ситуацию, схватил мужика за локоть и, не скрывая брезгливости, строго спросил:
– Ты что тут делаешь? Почему к людям пристаёшь?
Надо сказать, что короткая беседа с бывшим зеком вызвала во мне сочувствие и даже некоторую симпатию. Кроме того, он дал мне возможность почувствовать себя добрым и отзывчивым, а это, признаться, весьма приятное чувство. Я представил себе, что сержант сейчас ещё крепче сожмёт пальцы на его локте и уведёт куда надо, и отнимет у него вожделенный полтинник, чем сведёт на нет столь ценную моему сердцу благотворительность. Говоря современным языком, я понял, что надо решительно защищать свои инвестиции. Сделав официальное лицо, приличествующее моему внешнему виду, я уверенно сказал:
– Товарищ сержант, всё нормально! У меня к мужчине никаких претензий, полагаю, что и у вас их тоже не будет.
На лице сержанта отразилось явное замешательство. С одной стороны, ему по-прежнему хотелось вытащить «нарушителя» из кафе и разобраться с ним по-своему. С другой – этому препятствовал молодой человек непонятного ему статуса. Судя по уверенному поведению и внешнему виду, я мог быть комсомольским работником, молодым чиновником или сыном влиятельного начальника. Ни один из этих вариантов в случае конфликта со мной не сулил милиционеру ничего хорошего. Подумав пару секунд, он отдал мне честь и двинулся вглубь кафе, демонстрируя наблюдение за общественным порядком. Бывший зек, увидев спину сержанта, мгновенно испарился на просторах Владимирского проспекта.
Я не спеша выпил коньяк и кофе, после чего ощущение того, что жизнь прекрасна, существенно усилилось.