О войне из первых уст
О чём обычно мы разговариваем в глубоком застолье, да часто и по-трезвому? О победах своих личных, конечно, о геройстве своем, о том, как срезал негодяя, сиганул в опасность… и так далее. Самоутверждение в любой компании – первое дело!
А о чем говорят участники той далекой сейчас Великой Отечественной войны 1941-1945-го годов?
…В восьмом классе нам дали задание поговорить с фронтовиками и по результатам написать небольшой рассказ о войне. Великой Отечественной войне.
Первым объектом изучения стал мой дядя – дядя Ваня. Спокойный, добродушный, со скрипучим голосом. Мы, дети, тянулись к нему. Особого желания распинаться передо мной у дяди Вани не оказалось, но – добродушный же – поговорить согласился. Какие-то операции на острове Гогланд, в Кенигсберге почту освобождали, вон альбом с марками – хочешь, бери… Ну, про операции-то и в учебниках есть… Всё какое-то не особо страшное, где геройство, опасности, пальба-стрельба?..
- А, стрельба! Помню, сидели в окопах перед речкой. Мы – на одной стороне, немцы – на другом берегу. Была зима, и прямо посередине реки по льду вдруг летит заяц. Как начали по нему палить и немцы, и наши! Я тоже к своему пулемету. Еще не прицелился стволом, только гашетку нажал – заяц и рухнул. Неужели моих рук дело? Проверили – точно: новый пулемет не пристрелянный прислали, вбок немного бил…
Так ничего и не узнал я о тяготах жизни в окопах и каково оно: жить под пулями и бомбами. И зайца не жалко, и себя… - так, что ли?
Вторым изучаемым был сосед дядя Коля. С тем вообще просто оказалось: «Чего там рассказывать? Нечего, Коль!» Потом уже узнал: схулиганил он маленько в те времена, был наказан. Вот это и было для него главной неприятностью, а то, что воевал - так, все воевали, чего вспоминать…
С ветераном войны – орденоносцем я познакомился во время работы на одном из предприятий Баку. «Какая она, война?» - «Представляешь, наступление, плывем на плоту. Почти берег уже, и тут взрывом плот качнуло. Мой миномет бульк – и нет его. Шестнадцать раз нырял я в холодную воду! Шестнадцать! Но нашел, достали!». Опять ни слова про ощущения, когда смерть может настигнуть в любую минуту… Вроде не пули вокруг, а комары, а миномет утонул – вот горе-то…
Не один я думал, почему фронтовики такие неразговорчивые, если речь заходит об эмоциях во время боевых действий. Знакомый майор, работали вместе, рассказывал, как тоже «пытал» своего тестя. Тесть был сибиряк, настоящий такой: немногословный, кряжистый.
- Пап, ну, как там, на войне?
- На войне-то? Да, как… Зимой – плохо.
Майору удивление: сибиряку – и зимой плохо?
- Я в разведке служил - «языков» брать надо было. Подползешь к часовому, сначала же его убираешь. Рот зажмешь, а заколоть ножом – проблема: на нем и на шинели чего-то теплое, и под ней накутано всего. Пока доберешься до сердца, он обос@ётся, воняет - неприятно…
Вот и все, оказывается, фронтовые неудобства.
Фронтовой лётчик, отец друга, о войне просто посокрушался. Союзники-англичане тогда объявили какие-то супер-пупер ордена тем, кто совершит дюжину боевых вылетов по защите Англии. Он даже статус этого ордена знал и подробно рассказал, как орден должен был храниться в семье героя аж до четвертого поколения, а потом – верни назад! Получить его у фронтовика не получилось: сбили на шестом вылете…
И случай ему ещё запомнился, рассказал. Служил в роте разведки бывший заключенный. Длинный, худой, жилистый. Отличался двумя особенностями. Тем, что мог привести языка даже в тех ситуациях, когда до него не возвращались из вылазок. И – брал за это у старшины килограмм сливочного масла. И вот в очередной раз старшина масло «зажал». Мол, это твоя обязанность – языков таскать. Утром нашли старшину повешенным на берёзе. И шума вокруг это не было. Потери в живой силе, так тогда писали, были значительные, сведения о них в тыл отставали, и лишнее масло было всегда. Почему не дал – непонятно, да и не ел его сам тот лихой разведчик: намазывал себе погуще ломоть, остальное – сослуживцам…
Может, в те времена что-то удерживало участников войны от откровенностей? Но вот не так давно вновь возвращался к этой теме со знакомым ветераном, отцом одного из моих друзей.
- Как же вы переносили всё это: землянки, неудобства?
- Почему - землянки? Нас расквартировывали по домам… Да не, не на полу - нормально спали. Простыни были – одноразовые…
- Ну, страшно ТАМ ведь было?
- Было… Подняли нас неожиданно, я к автомату своему – а его нет. Ору командиру, а тот: «Беги, давай, не задерживайся – потом разберемся!». После боя вызвал и дает автомат. Чужой, убитого бойца. Объяснил, мол, с ним и воюй, а сдавать будешь – напишешь, что в темноте перепутал… Вот и переживал, когда сдавал. Обошлось…
Одного молодого человека, поэта, писателя на встрече с почитателями его таланта спросили, что он думает о войне. Он просто рассказал о двух моментах из своей срочной службы в армии. Первый, когда шли менять часового, а тот вдруг начал стрелять. Второй – когда их «катали» по очереди на реактивном истребителе. «Этих секунд, которые я лежал на земле и ждал, когда у стрелявшего закончится рожок, и этих оглушающих, выворачивающих наизнанку минут простого полета пассажиром мне хватило понять, что такое четыре года войны».
Дорогие мои читательницы и читатели! Ручаюсь за каждое слово своих воспоминаний. Сам комментировать люблю, и вас прошу написать комментарий. («Интересно – скучно, полезно – пустота, длинно – маловато и т.п.»). Если пойму, что зря стараюсь – перестану засорять дзен.