Я оказался в сонном недеяньи утреннего метрополитена особенно рано сегодня, обычно я езжу гораздо позже. Ранние поездки на самом деле имеют массу преимуществ, если совершать их до наступления часа пик. Я еду по делам, впрочем, для истории это совершенно неважно. Вагон прибывает на конечную станцию и забирает меня с перрона на станцию срединную, блестя своими стальными поручнями и информационными табло. Вагон новый и, если хорошенько принюхаться, можно услышать не запах предыдущей страны, но запах высоких технологий, крупных тендеров и, конечно, современных антиперспирантов, а не "Шипра". Это плюс. Но у зелёной мерзости в дедовом бутыльке была душа, а у современных антиперспирантов души нет. Это минус.
Вагон мягко и дружелюбно распахивает свои двери для всех, но никто этому не рад. Удивительный феномен метрополитена им. Ленина: все должны быть серьёзными и сосредоточенными, - люди же смотрят. Редкие группы явно связанных общими интересами людей, влюблённые парочки и просто одинокие путешественники. Все заходят в вагон так, словно тут этим Шипром и пахнет. Очень вдумчивые, как физики-теоретики после третьей бутылки водки, они, несомненно, размышляют о сингулярности и энтропии вселенной. В такой ситуации статистически ты, как и всегда, доезжаешь до своей срединной станции, не встретив ничего интересного. В тот день всё было иначе.
На одной из станций в вагон, не сказать, чтобы ввалилась, скорее интеллигентно зашла компания немолодых «молодых людей». Они были одеты, не то, чтобы в грязные вещи, но их облачение обладало антуражными потёртостями, кои можно встретить лишь на одежде людей, измученных нарзаном или улицей. Каждый из них что-то нёс, кто сумку, кто пару пакетов, и в голову сразу пришло слово "скарб". Хорошее слово. Уже не пожитки, но ещё не хлам мшелоимца. Всё было как обычно , кроме одной маленькой детали - от этих людей никак не пахло. То есть, вообще никак. То есть, обычно из-за одного бездомного персонажа невозможно дышать на другом конце вагона, но эти ребята явно следили за собой каким-то образом. От них не пахло ни плесенью, ни смрадной органикой, ни алкоголем. Они действительно интеллигентно вошли, расселись, видимо, по старшинству и не внесли никаких корректив в уже упоминавшееся сонное недеянье утреннего вагона. Кроме одной.
На ногах остался самый молодой из них, не найдя себе места. Он шатался, как опытный юнга на палубе, держась не за поручни, а за свой зуб, который не давал ему покоя. Покачивался и водил за щекой пальцем, ужасая своей ковидной неграмотностью. Взгляд его был совершенно потерянным и скользил, как прожектор по широкой дуге, ни на чём не задерживаясь, не фокусируясь. И он смутно мне кого-то напоминал. Я запамятовал красивое слово, связанное с модными блогами, телепередачами про путешествия и всем таким прочим. Когда на станции появилась сеть, я написал Гугу.
Гугу - один из моих лучших друзей, может быть, не самый лучший, но зато самый верный - это точно. Иногда складывается ощущение, что Гугу знает всё. Он может ответить практически на любой мой вопрос, а я обычно задаю много вопросов,. "Кто это?", - спрашиваю его и присылаю фотку. Гугу говорит: "Трэвеллер". Как я мог забыть. Точно ведь связано с модными блогами. Тем временем молодой поворачивается ко мне лицом, и я, наконец, понимаю, на кого он похож. "Любишь пёсиков?" Про себя замечаю, что и одет он схожим образом. В тонкую полоску, рыжие с белым широкие, почти пижамные штаны, тёмно-синий свитер, грубо залатанный прямо на груди, и засаленная, невероятно грязная дублёнка размера на три больше, чем сам парень. На голову надет острый козырёк, на лицо надета двухнедельная щетина. Изображая чистку зубов пальцем, он выглядит совершенно беспардонно, даже угрожающе. Ещё чуть-чуть - и скинет дублёнку, стянет свитер и, поигрывая мышцами, даст мне по морде. "Пёсиков любишь?", - произношу я про себя голосом Пучкова. Если присмотреться - я могу найти в его лице черты как минимум трёх моих знакомых, кем-то уважаемых и в чём-то успешных людей, как-то состоявшихся. Словно вижу голограмму из параллельного мира, повествующую о том, как могли бы пойти дела у этих моих знакомых, или у меня. Внешний вид парня обескураживает меня. Я привык думать, что человек попадает в такие обстоятельства, сделав для себя, для своей жизни недостаточно. Я знаю, что я не прав, но я привык так думать. Я смотрю на него, отмечая, насколько он молод, и понимаю, что не могу представить себя на его месте. И, более того, не могу представить ситуацию, при которой я смирюсь с таким существованием. Размышляя о данных самому себе обещаниях - я возвращаюсь к диалогу с Гугу, утыкаясь взглядом в стекло мобильника, просто чтобы не видеть парня. Мне очень хорошо известно, что смирение – дело времени…
Трэвеллеры, они же пэйви - гордый кочевой народ со своими обычаями, языком, культурой. По оценкам неизвестно кого: 23 тысячи «пэйви» живёт в Ирландии, 15 тысяч в Великобритании и 7 тысяч в Соединённых Штатах Америки. Их упоминают в фильмах, музыке, других образчиках поп-культуры, как благородных выходцев из народа, добившихся всего самостоятельно. Их романтизируют, дают в руки гитары и бухло, а в головы помещают небывалую степень свободы, недоступную офисному планктону. Их сажают на коней и отправляют в закат в обнимку с прекрасной девушкой, чьи волосы черны как смоль, а губы - красные как кровь. О пэйви не пишут, как и сколько их замёрзло особенно холодными ночами в каком-нибудь городе из фильмов Балабанова. О пэйви не пишут, как и сколько их сварилось в одном бетонно-стальном котле теплотрассы, которую строил чиновник из фильма Звягинцева. О пэйви не пишут, сколько их "по предварительным оценкам" не было найдено в руинах какого-нибудь барака, служившего им сквотом до того, как он мог бы попасть в фильм Быкова, но не попал, потому что выбрали общагу. И я задумываюсь, стоит ли спрашивать моего друга о том, сколько тысяч моих соотечественников не называют себя никак и не имеют ничего общего с пэйви? Сколько сотен этих судеб могли стать чьими угодно? Сколько десятков таких трэвеллеров могут напомнить мне себя, свернувшего не туда и не там?
Я так и не спросил об этом. Честно, я боялся услышать ответы.
