Маша смотрела на меня с некоторым изумлением. Мы двинулись случайным шагом в парк. Я напрягался и старался держаться естественно, вероятно от чего вскоре во мне начало нарастать усталое раздражение. Я был шутлив и навязчиво весел, и на каждую шутку свою ожидал ее ответа. "Она очень серьезно относится к жизни". Билось беспорядочное в голове, не переставая выстраивались фантазии. Я подмечал ее дородную фигуру, мощные ноги, словно у советской статуи. Но больше всего мне привлекали ее пунцовые щеки, которые горели на морозе в парковой темноте, они были высоки и плоски, что я мечтал покрывать их бесконечными жадными поцелуями. Реальность же явно вырывала между нами яму, почва из-под ног уходила тропками и пошла лесом, потому что на моем лице уже проявлялось это ужасное отрешенное выражение, которое я всегда обретаю с чужими людьми, и иногда со своими, когда хочу погрузиться в себя, потому что мне становится невыносима физическая бренность всего и вся. К жизни я отношусь порой презрительно, и во всех живых лицах вижу их скорую смерть, все их скоротечное счастье мелькает в их ярких глазах, все слова их тают в дыхании. Любая телесность тяготит и утомляет. Мне хочется лететь, хочется легкости, но я вижу только тяжесть и несовершенство в этих грузных телах, будто они мертвые хватают меня за ноги и тянут к земле. То же я видел в Маше. К тому же вечер припозднился. Фонари таяли. На снегу кто-то пошутил и вылепил фаллос. Мы посмеялись. Я узнал, что у нее в планах уехать в Болгарию на постоянное место жительства. Позже я узнал, что у нее уже и ребенок. Конечно, я наполнился праведной злобой и презрением, завистью и ревностью, но отпустил с Богом. В тот вечер она пришла поглядеть на меня, как на какое-то чудо. Ей было странно, что такой вроде бы необразованный мальчик так играется слогом и парирует классиков. Она вступала в словесные игры на тему Передонова и недотыкомки. А я шел неуклюже по неровному снегу, на подкашивающихся ножках, полных плотского страха, и, дрожа голосом, что-то непрестанно старался сказать, чтобы заткнуть дыры нашего молчания. И ее близость казалась для меня чем-то ирреальным и вымученно вымышленным. Когда мы подошли к метро, я совсем устал. Она внимательно изучала мое лицо, и оно ее напугало. На ее лице отразилось мое выражение. Щеки побледнели. "Что с тобой?", — спросила она. Я знал, что мы прощаемся навсегда.