Дагон. История. Говард Филипс Лавкрафт
«Невозможно доказать, что,
во что все равно не поверят»
Дагон. Г.Ф.Лавкрафт
Творчество американского писателя Говарда Филипса Лавкрафта оказало огромное влияние на развитие многих сфер современной культуры, литературы, музыки, кинематографа и мира видеоигр. Влияние Лавкрафта можно сравнить с вирусом, незаметно проникшим в наше общество, захватившим его на всех уровнях, однако обнаружить его не всегда легко и подчас лавкрафтианские мотивы могут таиться в самых далеких на первый взгляд произведениях. Сегодня мы с вами попытаем приоткрыть завесу с таинственного морского божества – Дагона.
Дагон в истории
Самые ранние упоминания о Дагоне встречаются в месопотамской мифологии, правда изначально он был известен как Доган. В акадских, шумерских и вавилонских мифах Доган почитался как одно из верховных божеств. В городе Эбла его величали Господином богов, а в древнем Ханаане он был известен как Владыка Ханаана и был почитаем как божество плодородия и земледелия.
Этимологически в имени Доган обычно выделяется корень, означающий «зерно» или «рыба». Изначально оно значило «великая» или «божественная рыба», но позднее было искажено и обрело привычную нам форму – Дагон, что привнесло в его смысл пренебрежительный оттенок – «мелкая рыбешка». И все же для хананеев и филимистян, живших возле моря Дагон сохранял свое изначальное значение – покровитель морской стихии и рыболовства. Отсюда возникло отождествление Дагона с другими морскими божествами Древней Месопотамии, одним из которых был шумерский Оанес. Придя к людям, он научил их письменности, земледелию, законодательству, различным искусствам и наукам.
Изложивший это предание вавилонский историк Берос также оставил описание Оанеса:
«В первый год появилось из моря, в том месте, что вблизи Вавилонии, ужасное существо по имени Оан, тело у него было рыбье, а из под головы, из под рыбьей головы, росла другая голова и подобным же образом человеческие ноги росли с рыбьим хвостом. Голос же у него был человеческий.»
Гораздо позднее почитание филистимлянами Дагона нашло отражение в ветхозаветных историях. В книге Судей Израилевых описаны празднества в честь него. Ниже говорится и о разрушение храма Дагона Самсоном в Газе. В первой книге Маковэя также упоминается храм Дагона в Ашдоде. Его по преданию разрушил Ионатон Хасмоней, но стоит учитывать, что ветхозаветное повествование рассматривает культ Дагона через призму своей направленности, что лишает повествование нейтрального тона и будучи главным источником информации о божестве, оно закрепило за ним негативный и частично карикатурный образ. Подобная оценка бытовала в культурной среде ровно до тех пор, пока на него не обратил внимание Говард Филипс Лавкрафт.
Дагон в творчестве Г.Ф.Лавкрафта
Впервые Дагон упоминается в одноименном рассказе 1917 года. Сюжет этого рассказа отчасти пришел Лавкрафту через сновидения, о чем писатель упомянул в своем эссе в защиту Дагона, отвечая на критику:
«… герой-жертва наполовину засосан в трясину, но он ползёт! Он вытягивает себя из отвратительного ила, но тот крепко удерживает человека. Я знаю, потому что мне приснилась вся эта ужасная попытка ползти, и я все еще чувствую, как ил затягивает меня!»; «Человеку с его нынешним сенсорным и интеллектуальным аппаратом, видимо, невозможно получить знание выше определенного предела».
Рассказ был опубликован в 11-м номере любительского журнала Vagrant за ноябрь 1919 года, являвшегося изданием Пола Кука. Еще в 1917 году Кук прочитал детские сочинения Лавкрафта и настоял на том, чтобы тот не бросал свое начинание, а продолжал писать. Вот что говорил сам Лавкрафт о влиянии Кука на публикацию Дагона: «В 1908, когда мне было 18, я почувствовал отвращение к своей слабой (литературной) технике и сжег все свои рассказы (их число было огромно), кроме двух; решив (забавная мысль!) в будущем превратить в стихи. Затем, годы спустя, я опубликовал оба этих рассказика в любительской прессе, где их так хорошо приняли, что я начал подумывать о продолжении. Наконец, любитель-редактор и критик по имени Пол Кук… действительно уломал меня продолжить писать.»
Вдохновившись теплыми словами редактора Vagrant летом 1917 года Лавкрафт, завершает два своих рассказа. Первый из них – Склеп, повествующий о мальчике Джервосе Дадли который становится одержим случайно обнаруженным им древним фамильным склепом семьи Хайд, окутанным множеством самых зловещих и жутких легенд, в которых юный искатель приключений решает разобраться.
Вторым рассказом как не сложно догадаться был сам Дагон. Его безымянный рассказчик не в силах больше выносить терзающих его воспоминаний, решается на отчаянный шаг, но прежде доверяет свою историю бумаге. Будучи суперкарго на небольшом пакетботе в разгар первой мировой войны он попадает в плен немецкого военного судна, но воспользовавшись невнимательностью охраны – сбегает на маленькой лодке с запасом еды и воды. Отдавшись воле волн лодка рассказчика дрейфует в океане пока ее не выносит на какой то неведомый остров, образовавшийся в результате поднятия части океанского дна, покрытый разлагающимися останками его обитателей, отравлявшим воздух чудовищным смрадом.
Исследовав остров, рассказчик оказался у бездонной пропасти на краю которой высился огромный каменный монолит, покрытый затейливой резьбой, изображавшей странных морских существ, резвившихся в волнах, преклоняющихся перед монолитом, а одно из них даже изображено в смертельной схватке с китом, не уступающим ему в размерах. И пока рассказчик разглядывал эту каменную резьбу из пропасти, словно болезненная галлюцинация или призрачное видение, в свете полной луны поднялось гигантское существо. Обхватив своими чешуйчатыми руками обелиск, оно издало какие-то невероятные звуки, что окончательно ввергло несчастного рассказчика в пучину безумия, заставив его спасаться бегством.
В конце концов его лодку обнаруживает американский корабль и доставляет в больницу в Сан-Франциско, но воспоминание об ужасном видение продолжает преследовать его и сводить с ума предчувствием ужасной беды. Морфий не приносил ему покоя и тогда он записывает свою историю, которая обрывается следующими словами: «Конец близок. Я слышу шум у двери, как будто снаружи об нее бьется какое-то тяжелое скользкое тело. Оно не должно застать меня здесь. Боже, эта рука! Окно! Скорее к окну!».
Вслед за словами мэтра хочется отметить статью Пола Кука – Рассказы Говарда Филипса Лавкрафта, опубликованный в качестве предисловия к Дагону:
«Говард Ф.Лавкрафт широко и лестно известен в мире любительской журналистики как поэт и в меньшей степени - как редактор и автор статей […] В «Дагоне» (в этом номере « Vargant ») м-р Лавкрафт заявляет о себе как автор-беллетрист. При чтении этого рассказа на ум немедленно приходят имена двух или трех авторов. В первую очередь, разумеется, По – и м-р Лавкрафт, полагаю, первым подтвердит свою преданность нашему американскому мастеру. Во-вторых, Мопассан – и я уверен, что м-р Лавкрафт станет отрицать любое сходство с великим французом. Вклад м-р Лавкрафта в любительскую прессу не окончен на «Дагоне». Он никогда не станет столь же плодовитым писателем, как поэтом, но мы с уверенностью можем ждать от него покорения даже более высокой планки, чем заданная в «Дагоне». Мне сложно оценить м-ра Лавкрафта как поэта… Но я могу – и буду ценить его как писателя. На сегодняшний день он единственный автор в самиздате, заслуживающий большего, чем вежливое беглое внимание.»
Сам Лавкрафт относил рассказы Дагон и Склеп к историям об ужасных галлюцинациях. В реальности чудовищный монстр не покидал морского дна, а героя убило собственное безумие. Да и в целом рассказ можно трактовать как галлюцинацию, вызванную одиночеством и страданиями главного персонажа, находящегося посреди моря в пустой шлюпке.
Здесь стоит сделать небольшую литературоведческую ремарку. В американской литературе очень распространен архаический сюжет о драконоборцах. В нем он приобретает ярко выраженный национальный аспект, становясь мифологическим выражением пуританской борьбы с силами зла американского мессианизма. Примеры таких сюжетов знает почти каждый: «Моби Дик» Германа Мелвина, «Старик и море» Хемингуэя, «Медведь» Уильяма Фолкнера.
Однако Лавкрафт не совсем типичный американский писатель. Он вдохновлялся гениями декаданса – Эдгаром По, Шарлем Бэдлером и Жоресом Карлом Гуйсмасом. Его герои слабы, беспомощны, бесцветны и обречены на верную гибель перед лицом невообразимых сил зла. Зло у него грядущее и неминуемое. Можно заметить, насколько Лавкрафт скуп в эпитетах и раскрытии характеров человеческих персонажей и насколько он щедр на метафоры и пугающую лексику в описании зла. Люди в его произведениях не несут в себе печать борьбы и уж подавно победы, они скорее прикорм для могущественных сил. В мире Лавкрафта любое сопротивление злу считается проявлением нерасчетливой заносчивости. Ярким подтверждением тому служит цитата из повести «Кошмар в Рэд Хуке»:
«Кто мы такие, чтобы противостоять злу, появившемуся на Земле во времена, когда не существовало еще ни человеческой истории, ни самого человечества?» .
Поэтому участь героя-человека в Дагоне вполне очевидна.
В письме Роберту Говарду автору небезызвестного Конана от 16 августа 1932 года Лавкрафт пишет:
«Вся моя мысль сводится к одному: мне кажется чертовски маловероятным существование чего-то вроде основополагающей космической воли, духовного мира или вечного скитания личности. Это самые нелепые и необоснованные из всех догадок, которые можно сделать о Вселенной, и я не готов шкурно мелочиться, чтобы притворно не считать их заурядным самодурством. Теоретически я агностик, но до появления радикальных доказательств я должен быть классифицирован, практически и условно, как атеист»
Читатели не случайно связывают Дагон с другими произведениями Лавкрафта, повествующим вовсе не о воображаемых, а вполне реальных монстрах. Он легко воспринимается как строгий отчет столкновения героя с потусторонним злом, угрожающим не только ему самому, но и всем обитателям земли. Дагон также стал первым из множества рассказов, в которых само знание способно свести с ума. В финале рассказчик горько замечает:
«Я не могу без содрогания думать о морских глубинах, о безымянных тварях, которые, возможно, прямо сейчас влачатся и бредут по скользкому морскому дну, поклоняются древним каменным идолам и высекают собственные мерзостные образы на влажном граните подводных обелисков. Я грежу о том дне, когда они восстанут над волнами, чтобы своими зловонными лапами увлечь под воду остатки чахлого, истощенного войной человечества – о дне, когда, суша скроется под водой, а темное дно океана поднимется наверх среди вселенского кромешного хаоса.»
Из цитаты следует что, рассказчика сводит с ума не столько потенциальная опасность нападения чуждой расы, сколько само знание о ее существовании. Разумеется, не стоит делать поспешный вывод об якобы враждебном отношении самого Лавкрафта к самому знанию. Сам писатель был эрудитом и ценил интеллектуальную жизнь, на самом деле проблема в нестойкости нашего душевного состояния. Рационализм склонен уменьшать до минимума ценность и важность жизни и сокращать общую сумму человеческого счастья. Во многих случаях правда может вызвать суицидальную или почти суицидальную депрессию. В Дагоне правда потрясшая героя это не просто существование одного жуткого монстра, но целый чужеродной цивилизации, которая обитает буквально на дне мира. Как давно заметил Мэтью Ондердонк, истинный ужас в рассказе – это «осознание ужасной древности мира и незначительно роли человека в нем». Ондердонк справедливо считал это центральной темой всего творчества Лавкрафта; более глубокое и полное воплощение она получит в дюжине с лишним поздних работ.
Описание Дагона
Спустя 14 лет Лавкрафт вернется к мотивам рассказа Дагон, написав в 1931 году повесть «Тень над Инсмутом». К ней писатель относился критически и даже не собирался выпускать в свет, но в 1936 года она все же была опубликована, и хотя Дагон как таковой в повести не фигурировал, в ней имелось множество отсылок к образам и мотивам рассказа 1917 года. Так в ней упоминался вулканический остров с вырезанными на скалах изображениями морских зрителей и даже статуями, а сам Дагон при этом почитался как отец расы глубоководных, порожденных совместно с матерью Гидрой. Эта раса повторяла облик своего прародителя, описанные еще в рассказе Дагон:
«Поднявший над темными водами и вызвав этим лишь легкое, почти беззвучное вспенивание, какой-то необычный предмет плавно вошел в поле моего зрения. Громадный, напоминающий Полифема и всем своим видом вызывающий чувство отвращения, он устремился, подобно являющемуся в кошмарах чудовищу, к монолиту, обхватив его гигантскими чешуйчатыми руками и склонив к постаменту свою отвратительную голову, издавая при этом какие-то неподдающиеся описанию ритмичные звуки. Наверное, в тот самый момент я и сошел с ума».
Гораздо позднее облик Дагона более подробно описал Дональд Тайсон в своей книге Некрономикон: Странствия Альхазреда.
«В северных землях Гипербореи он известен как Кракен, а в книгах древних евреев как Левиафан. Он спит и видит сны, не заключенный в своей могиле, как Ктулху, поскольку многие километры воды над его головой защищают его от яда звезд, но он лежит в глубочайшей части расщелины, которая служит ему домом под илом, скрывающим его. Иногда он пробуждается и идет по морскому дну, чтобы навестить своих детей и определённые священные места на островах и дальних мысах, где представители его культа среди людей приносят жертвоприношения, которые бросают в волны моря, при этом произнося нараспев его имя. Он может приблизится к берегу до линии самого низкого прилива, но не дальше, поскольку звезды отпугивают его. Отмели он может выдерживать только короткое время, и потом он должен вернуться в глубины. Это не очень большое неудобство, поскольку Глубинные существа служат его руками и глазами в морях, и его почитатели среди людей – его руками и глазами на земле.
Его тело огромно, с большой серебристой чешуей. Его кисти такие же, как у человека, но пальцы более длинные и между ними перепонки. То же самое относится к его стопам, с тонкими и перепончатыми пальцами, которые похожи на огромный хвост, когда он складывает ноги вместе и плывет мощными бросками. Это побудило некоторых комментаторов ошибочно написать, что у него нет ног. Его голова похожа по форме на голову дельфина и посажена на его тело без шеи. В его куполообразном лбу находится единственный глаз, по размеру больший, чем круглый щит война, и лишенный века, он никогда не закрывается, даже когда он спит. Когда он появляется на мелководье, он ходит вертикально и сгибается вперед, волоча по воде длинные руки. Его голос более громкий, чем самый большой колокол, и его можно услышать за много километров, когда он исходит из его рта, широкого и низко посаженного на голове.»
Все это конечно не имеет ничего общего с образом библейского Дагона, да и в самом рассказе Лавкрафта рассказчик лишь ссылается на древнюю филистимлянскую легенду о Дагоне – боге рыб, при этом не утверждая, что увиденное им существо и было легендарным Дагоном. Вопрос о связи описанного Лавкрафтом морского чудовища и мифического морского божества породил многочисленные споры среди поклонников и исследователей творчества американского писателя, о которым мы поговорим более предметно в следующих статьях.
Подписывайтесь на канал, ставьте лайки.