История Англии в середине XI века совершила резкий и болезненный для общества поворот, и он привел к расколу, осмысление которого было отложено на века. В течение этого времени успела сформироваться нация в ее теперешнем виде. Как и любая нация, английская взросла на почве определенных мифов. Долгое время эти мифы табуировали сам вопрос о правомочности вторжения Гийома (Вильгельма) Нормандского и его претензий на престол. Всякий, кто от учебника истории Средних веков перешел к Вальтеру Скотту, а потом отполировал впечатление романами Элизабет Чедвик, сочтет сам вопрос о праве Завоевателя оскорбительным. Действительно, разве можно надругаться над памятью гордых саксов и признать, пусть чисто теоретически, что нормандский бастард пришел взять свое по праву? К тому же все помнят о нормандской железной руке, еще не облаченной в бархат Плантагенетов, о бедствиях и лишениях англосаксов, о двух веках, в течение которых короли попросту не считали нужным знать язык своего (завоеванного) народа. (Первым, о ком известно, что он, вероятно, мог говорить на староанглийском, был Эдуард Длинноногий Плантагенет. Между прочим, не Первый, по факту, а Третий, но завоеватели попросту обрубили всю историю Англии до 1066 года, и отсчет пошел заново.)
Однако нам, чтоб попытаться разобраться, придется начать со Второго Уэссекского, потому что, как мне видится, в этой истории борьбы за престол он — ключевая фигура на дедуктивной доске, пусть на момент решающего сражения он с лишком десять месяцев находился в местах значительно более отдаленных, чем Гастингс, и извлечь его оттуда никоим образом нельзя было. Свое дело он уже свершил.
Итак, Эдуард Уэссекский был младшим (по некоторым версиям, старшим) из двух сыновей короля Этельреда, который, по общему мнению, слыл Неразумным – решил позадираться к датчанам, устроил этническую резню, за что поплатилась вся страна. Викинги Свена Вилобородого, получив такой повод позаняться «военным туризмом», его не упустили. Пограбили знатно, отступные получили сполна, с лихвой перекрыв те немалые 16 000 серебром, из-за которых начался весь сыр-бор. А под завязку всей истории Этельреду Уэссексу пришлось уступить трон Альфреда Великого сначала датскому викингу Свену, а потом и его сыну Кнуду. Усилия Эдмунда Железнобокого, сына Этельреда от первого брака, успехом тоже не увенчались: он был убит.
И тогда выяснилось, что Неразумный король в свое время поступил очень даже разумно, женившись на сестре Ричарда II Нормандского (Доброго), тоже потомка викингов, — Эмме. За зятя нормандец «вписываться» не стал, но семью сестры принял. Так, англосакс по отцу и норманн по матери, Эдуард почти тридцать лет (полноценная жизнь по тем временам) прожил на родине Эммы. Сама же она вернулась в Англию, поскольку датский король Кнуд оказался не глупее Неразумного англосакса и тоже пожелал заключить выгодный династический брак, который обеспечивал ему союз с Нормандией. Статус «вдовы средних лет» его не смущал.
Как жилось Гарольду и его брату Альфреду у дяди? Видимо, неплохо. Гарольда не могла не впечатлить процветающая Нормандия с ее городами и замками, со вполне сложившейся феодальной и церковной системами и относительным порядком, который нарушали, конечно, феодальные свары, но до середины 30-х годов ничего такого, что творилось на родине, за проливом. А за проливом творилось всякое…
Как ни странно, вся эта датская камарилья у власти не очень-то смущала местную английскую знать. Все давно приспособились. Правители Мерсии, Нортумбрии, обширных областей Датского права занимались своими делами, и Уэссекс им это позволял. Шотландия под шумок окончательно «докушали» Стратклайд (1018) – никто из соседей не чухнулся. А Уэльс вообще жил наособицу и будет жить так еще очень долго. Англосакские магнаты вполне приспособились ловить рыбку в мутной воде междоусобиц и получали дивиденды, глядя, как у панов чубы трещат, а то и сами не гнушались за чуб оттаскать. Именно в это время, говоря языком беллетристики, взошла звезда эрла Годвина, который станет злым гением Эдуарда.
Трагедия произошла в самом начале 1036 года. После смерти Кнуда Великого власть в стране захватил его сын Гарольд Заячья Лапа – от первой жены, дамы весьма воинственной и конфликтной. Причем активно способствовал этому эрл Годвин — отец будущего национального героя, полудатчанина, между прочим (жена Годвина Гита не просто датчанка, а золовка сестры короля Кнуда, если кто-то не в курсе). Разумеется, все происходило в обход воли покойного монарха, желавшего видеть на престоле своего сына от Эммы Нормандской. Только кто б их, покойников, спрашивал! Да и сын этот, Хардекнуд, был тогда в Дании. Что могли Эмма и несколько уэссекских танов, ее поддержавших?
И тут, на беду свою, в Англии высаживается принц (этелинг) Альфред, брат Гарольда. То ли по маме Эмме соскучился, то ли единоутробного брата поддержать, то ли о себе заявить, чтоб не забывали: есть еще на свете потомки Альфреда Великого. Если последнее, возникает вопрос, почему не старший, Эдуард? Болен ли был, или совсем никак не совместим с властью, пока ее можно было переложить на плечи другого (для меня правдоподобная версия), то ли и впрямь старший как раз Альфред (А.Я. Хелемский, например, так полагает, и тогда понятно, почему мальчику дали такое имя — с дальним прицелом, как наследнику по старшинству). Беда в том, что вопросов этелингу никто не задавал. Его перехватили, едва он ступил на английскую землю, а спустя некоторое время был обнаружен труп со следами пыток и выколотыми глазами. Причастность Годвина к зверскому убийству для современников была очевидной, неясным осталось только, по его ли приказу замучили этелинга или по приказу Заячьей Лапы. А может, и сам эрл руку приложил — времена были шокирующе незатейливые, к «чистоплюйству» не располагали.
Очевидно, для Эдуарда эти детали были ясны, а расхождения в них ничего не решали. Недобрая родина, погрязшая в клановых разборках, родина, которую он не помнил мирной и процветающей (а может, и вовсе не помнил) и которую, Бог миловал, успел покинуть в далеком детстве живым, зверски расправилась с его братом, не постеснявшись матери, вдовствующей королевы. Да что там – Эмма в 1037 сама еле ноги унесла с острова. И воплощение этой злой воли — Годвин. Вот такая «старая добрая Англия».
Конечно, и у Нормандии к тому времени поднакопились свои «скелеты» в шкафу, политические нестроения: и подозрительная смерть Ричарда III , которую спустя сто лет припишут козням Роберта Великолепного (Дьявола), и особенно жестокая смута, которая началась после смерти самого Роберта в 1035 году, — не самый оптимистичный фон, словом. Но, судя по всему, в этой распре Эдуард сумел не только выжить, но и найти свое место, а верность воле покойного кузена Роберта, признавшего права своего сына-бастарда принародно, вкупе с непомерной удачей и волей к власти юного Гийома (Вильгельма) и усилиями людей, в нем заинтересованных, в том числе короля Франции, заложило прочную основу отношениям герцога Нормандии с будущим «последним англосакским» королем Англии.
В 1041 году, когда из Англии пришло приглашение Эдуарду прибыть ко двору захватившего-таки престол Хардекнуда, в жизни юного Гийома все еще было зыбко. А в год воцарения Эдуарда (1042) король Франции Генрих I лично посвятил 15-летнего бастарда в рыцари, тем самым свидетельствуя, что признает его права и готов оказать поддержку. Конечно, юный герцог (кстати, хронисты его как только не титулуют – и графом, и герцогом, и принцепсом, и даже маркизом – само по себе детектив) еще полтора десятка лет будет упорно подавлять сопротивление непокорных вассалов. Но это как раз обычная «работа» средневекового сюзерена. Он и умрет спустя десятки лет, получив ранение при падении с лошади, подавляя очередной мятеж в Нормандии.
А что же Эдуард? Ему предстояло пережить еще один серьезный предупреждающий удар. Да, Хардекнуд был непопулярен, и вустерское восстание 1041 года, в связи с непомерными поборами на содержание датской дружины, напоминает некоторые страницы нашей древней истории. Но для Эдуарда он был свой, родной, и внезапная смерть 23-летнего короля во время пира (мало кто сомневался, что датчанина отравили) должна была потрясти будущего короля: оба его брата убиты на земле Англии людьми, которыми ему предстояло править.
Вопрос любого детектива: «Кому выгодно?» Хардекнуд был успешным воином, вождем – молодым, здоровым и сильным. У него была преданная ему дружина датских викингов, а это по тем временам сила немалая (вспомните, как выручала его современника Новгородского князя Ярослава Владимировича скандинавская дружина тестя). Попытки манипулировать, запугивать, диктовать свою волю или делить «английский пирог» по своим и нашим при таком короле ох как опасно. Да и просто невозможно, если принять во внимание датское окружение короля (как в анекдоте: «У генерала есть свой сын»). К тому же Хардекнуд начал правление с того, что принялся расследовать убийство своего единоутробного брата – этелинга Альфреда, и для Годвина ощутимо запахло жареным. Да, Годвин сумел заручиться клятвами ведущих магнатов страны (а кто б ему перечил?), что, мол, чист он в этом деле аки агнец. Хардекнуд вроде сделал вид, что поверил, но своеобразную виру за смерть брата (отряд воинов, прежде служивших магнату) принял. Знаков доверия, впрочем, не выказывал. А это было чревато при случае серьезными последствиями, которых опытный Годвин не мог не осознавать.
В то же время бездетный холостяк Хардекнуд объявил своим преемником и соправителем Эдуарда, тоже холостого и бездетного (странно, почему он в Нормандии не женился почти до сорока, но факт). Ради того, чтобы сделать карманным королем этакого «тюфяка», одновременно устранив ретивого датчанина, имело смысл начать рискованную игру.
Итак, июньским днем 1042 года Хардекнуд «грибков поел и преставился». Немолодой, по тем временам, считай, пожилой, не стяжавший ни воинской славы, ни авторитета среди англосаксов (его королю припишут посмертно, канонизировав при правнуке Завоевателя Генрихе II Плантагенете), ни политического веса, ни маломальской опоры в кругах англо-датской знати и служилого люда, Эдуард слез, наконец, со скамьи запасных и… оказался в положении живого символа власти. А Годвин сделал все, чтобы стать незаменимым посредником между чужаком королем и чуждым ему народом (порой это напоминает насильственную опеку).
Вопрос: насколько вероятно, что в лице Эдуарда Исповедника мы имеем дело с англосакским правителем? Все, что я знаю об этелинге Эдуарде, помимо позднейших мифов, говорит мне, что нет. Сын нормандки, изгнанный в раннем детстве, он был нормандцем по воспитанию и тем, кого с древних времен у нас принято именовать «варягом» во власти. Просто по Шекспиру: «Ту речь, которой сорок лет учился, — родную речь, — оставить должен я»?