Девятнадцатый век - особенный в истории земной цивилизации. Он начался с киверов, треуголок, однозарядных пистолетов, париков с буклями и парусных судов - просто "Остров сокровищ" какой-то! - а закончился электрическим освещением, появлением автомобилей и пулеметами.
Прогресс был уникально быстрым! Эпоха дров быстро сменилась эпохой угля, а та, с появлением автомобиля, перетекла в эпоху нефти. Паровозы и револьверы, воздухоплавание и пароходы... Когда еще человечество с такой верой в себя и так дерзновенно шагало вперед?
Я даже употребляю выражение "большой девятнадцатый век", так как отношу сюда огромный кусок века двадцатого, поскольку самоощущения людей атомного века и века квантовой механики во многом вытекли из века девятнадцатого, образовав причудливый микст. Они вышли из девятнадцатого века и несли на себе отпечаток этого покоренческого века. Все эти расовые и марксистские теории, ялтинские конференции с разделами мира на зоны влияния... все это есть ни что иное, как отпечаток воззрений ушедшего века, а также тех войн за землю, которые вело человечество всегда, включая даже и прогрессистский девятнадцатый век, который заглотнул в себя стереотипы прошлого. Это сейчас, в эпоху аутсорсинга время войн за территории кануло в лету: проще купить ресурс за напечатанные доллары, и пусть на территории работают аборигены, добывая его. И не сказать при этом, что напечатанные доллары будут при этом необеспеченными - они как раз будут обеспечены тем ископаемым ресурсом, который аборигены добудут на своей земле...
Впрочем, мы несколько увлеклись. Я хочу привести вам небольшой отрывок. Прочитайте этот кусочек, почувствуйте в нем дыхание XIX века со всеми его знакомыми нотками, дыхание Диккенса и Маркса. И попробуйте, не прибегая к помощи гугла, угадать, кто автор этих строк, напоминающих неспешное начало какого-то романа XIX века о приключениях.
"Жизнь, которую я до тех пор вел в доме родителей, мало отличалась от обычной. Я жил безбедно и никаких социальных проблем предо мной не стояло. Окружавшие меня сверстники принадлежали к кругам мелкой буржуазии, т. е. к тем кругам, которые очень мало соприкасаются с рабочими чисто физического труда. Ибо, как это на первый взгляд ни странно, пропасть между теми слоями мелкой буржуазии, экономическое положение которых далеко не блестяще, и рабочими физического труда зачастую гораздо глубже, чем это думают. Причиной этой - приходится так выразиться - вражды является опасение этих общественных слоев, - они еще совсем недавно чуть-чуть поднялись над уровнем рабочих физического труда, - опять вернуться к своему старому положению, вернуться к жизни малоуважаемого рабочего сословия или даже только быть вновь причисленными к нему. К этому у многих прибавляются тяжелые воспоминания о неслыханной культурной отсталости низших классов, чудовищной грубости обращения друг с другом. Недавно завоеванное положение мелкого буржуа, само по себе не бог весть какое высокое, заставляет прямо трепетать перед опасностью вновь спуститься на одну ступень ниже и делает невыносимой даже одну мысль об этом.
Отсюда часто получается, что более высоко поставленные люди относятся к самым низшим слоям с гораздо меньшими предрассудками, чем недавние "выскочки". Ибо в конце концов выскочкой является в известном смысле всякий, кто своей собственной энергией несколько выбился в люди и поднялся выше своего прежнего уровня жизни.
Эта зачастую очень тяжкая борьба заглушает всякое чувство сожаления. Отчаянная борьба за существование, которую ты только что вел сам, зачастую убивает в тебе всякое сострадание к тем, кому выбиться в люди не удалось.
Ко мне лично судьба в этом отношении была милостивее. Бросив меня в омут нищеты и необеспеченности, через который в свое время прошел мой отец, выбившийся затем в люди, жизнь сорвала с моих глаз повязку ограниченного мелкобуржуазного воспитания. Только теперь я научился понимать людей, научился отличать видимость и внешнюю скотскую грубость от внутренней сути человека."
