Анна Бескровных (специально для Большой Ялтинской Энциклопедии)
Мама родилась 4 июня 1919 года. Она была врачом от Бога. Ее помнят в Ялте тысячи женщин, которых лечила, помогла узнать радость материнства. В день маминых похорон (8 марта 2000 года) цветочницы только разводили руками над пустыми ведрами с водой: «Цветов нет. Все раскупили… Сегодня хоронят нашего доктора Крынскую».
Передо мной подборка пожелтевших вырезок из «Курортной газеты»: 1962 – «Оперируйте Наталия Борисовна»; 1968 – «Теплоход меняет курс»; 1969 – «Признательность». В каждой статье – слова бесконечной благодарности. Из книги отзывов Ялтинского родильного дома: «Дорогая Наталия Борисовна! Мы преклоняемся перед Вашим трудолюбием, человечностью и стойкостью… Говорят: одни знания не делают врача. Необходимы еще высокие душевные качества: добросовестность, чуткость, стремление победить недуг, вылечить человека. У врача Крынской эти качества есть. В Ялте ее знают очень многие. Сотни благодарностей получает она от женщин-матерей…».
Жизнь мамы совпала с жизнью страны под названием СССР. Она стала невольным свидетелем ее рождения и смерти. Как обидно, что я мало вслушивалась в ее рассказы. Сегодня хочу поделиться тем, что запомнила.
В детстве у меня были длинные косы. Бабушка Маня расчесывала их медленно, рассказывая истории из их с мамой жизни. Я очень любила слушать «Как мама ездила в Китай к папе», «Как я родилась», «Как родилась моя мама» – но в этой истории бабушка (как я теперь понимаю) много не договаривала и очень редко соглашалась ее рассказывать. О том, что мой родной дед не Борис Маркович Крынский – директор ялтинского дома санпросветработы, а белогвардейский офицер, военный врач, дворянин Николай Антонович Лусканосъ-Жванский – я узнала незадолго до смерти мамы.
Как-то вечером она, молча лежавшая уже несколько суток, попросила меня взять ключик от письменного стола, спрятанный в тайном месте: «Открой верхний ящик и достань сверток, перевязанный шпагатом». Внутри я увидела почти истлевшие, еле читаемые документы и среди них – несколько старинных черно-белых фотографий: мужчина в офицерском мундире, профиль девушки в платке сестры милосердая, красавица в шляпке с пером, а рядом с ней все тот же офицер но уже в военной фуражке и с кортиком. «Какие красивые лица! Кто эти люди?», – спросила я. «Это бабушка и твой родной дед», – спокойно ответила мама. Утаенное бабушкой Маней, я попыталась проявить из расплывшихся чернильных строк документов революционного времени, написанных на клочках бумаги.
Мамина мама – Мария Дмитриевна Клочко родилась в 1883 году в Тифлисе. Окончила специальные курсы сестер милосердия при Надеждинской общине города Тифлиса. В 1918 году волей революции вместе с передвижным госпиталем мой родной дед – старший ординатор Николай Антонович и его молодая жена – сестра милосердия Мария Дмитриевна, оказались в городе Бийске.
Бабушка уже была беременна мамой. Эти скупые сведения из справки, выданной бабушке 1 июня 1919 года уже после смерти деда. Привожу ее полностью: «Краткая записка о службе старшего ординатора 94 сводного эвакуационного госпиталя Коллежского Асессора Николая Лусканос-Жванского. Родился 1884 года 7 декабря. Вероисповедания римско-католического. Из потомственных дворян Витебской губернии. Воспитывался в императорской военно-медицинской академии и Университете Св. Владимира в Киеве. Женат вторым браком на девице, уроженке города Тифлиса, Марии Дмитриевне; имеет дочь, родившуюся после его смерти 1919 года июня 4 дня (пока не крещенная). Жена вероисповедания православного. Получал жалования 500 руб. прибавки на дороговизну 110 руб. и квартирных 125 руб. всего 735 руб. в месяц. В службу вступил в 78-й пехотный Навагинский полк младшим врачом 1911 года февраля 13 дня. Утвержден в чине Титулярного Советника с производством за выслугу в Коллежские Ассесоры со старшинством 1914 года февраля 13. Старшим ординатором -1918 года мая 30. Госпиталь перечислен в войска Сибирской Армии - 1918 года ноября 1. В походных делах против Турции и Австро-Германии: Перешел Русско-Турецкую границу 1914 года октября 20. Перешел на Австрийскую территорию 1915 года мая 12. За боевые отличия имеет: Орден Св. Станислава 3 степени и орден Св. Анны 3 степени. Умер от сыпного тифа и исключен из списков 94 госпиталя 1919 года марта».
Почему так много лет мама молчала? Сегодня это не понятно. Но она пережила времена, когда быть женой и дочерью дворянина, да еще и белогвардейского офицера – означало почти приговор.
Как указано в справке, дед умер от сыпного тифа в марте 1919. Бабушка тоже заразилась. Мама родилась через два месяца после смерти отца в сыпном бараке. Новорожденную забрал священник, пришедший исповедовать умирающую. Как случилось, что бритую наголо, лежащую в забытьи, кашляющую кровью молодую женщину – заметил и полюбил врач Борис Крынский, для меня остается загадкой. (Думаю, что его настоящая фамилия «Кринский» позже была переведена каким-то писцом-украинцем на «Крынский».) Борис Маркович, узнав, что у его Марии забрали ребенка, приказал найти и вернуть девочку матери. Но главной угрозой ее жизни был туберкулез. Доктор Крынский это отчетливо понимал. Последней надеждой оставались: однокашник по мединституту профессор-фтизиатр, живущий в Крыму, и лечебный воздух Южного берега. Борис Маркович стал хлопотать перевода. Чудо свершилось! Он добился направления в Ливадийский туберкулезный госпиталь, размещенный после революции, согласно декрету Ленина, во дворце Николая II . Знакомый деда сделал бабушке первый в стране Советов пневмоторокс, раздув ее безжизненное легкое. Мария Дмитриевна выжила. Ее и мою маму спасла христианская любовь харьковского еврея Бориса Марковича Крынского.
О Ливадии двадцатых годов помню мамино: «Мы жили в свитском корпусе. Ночью я просыпалась от звуков, похожих на глухие удары по дереву. Бум…Бум… В 4 утра приезжал двубортный грузовик. Из подвала, приспособленного под морг, выносили и бросали на днище трупы умерших от туберкулеза строителей коммунизма».
Сегодня я понимаю, что бабушка всю жизнь любила своего первого мужа – Николая Антоновича Лусканос-Жванского. И ее безмерная любовь к маме – продолжение этого чувства. Своему второму мужу Борису Марковичу Крынскому она была смиренно благодарна. Позволила удочерить маму. Вместе с фамилией, девочка унаследовала его пролетарское происхождение и заслуги перед Красными властями. Но Борис Маркович не был «кристальным коммунистом». Он терпеть не мог пролетарский период творчества Маяковского и открыто ругал его. За что перед самой войной по доносу угодил в ялтинское НКВД. Но на фронте нужны были врачи. Дед избежал лагерной участи благодаря войне.
Пела мама всю жизнь. На ее чистый сильный голос еще в школе обратили внимание преподаватели московской консерватории, приехавшие в Ялту в поисках талантов. Она могла стать певицей, но выбрала профессию врача, потому что хотела вылечить свою тяжело больную маму. И Симферопольский мединститут – только потому, что в трех часах езды от Ялты.
Популярная в конце тридцатых годов песня «Чайка», в исполнении Наташи Крынской, стала «визитной карточкой» курса: «Чайка смело пролетела над крутой волной…»…
В ночь с 21 на 22 июня 1941 года выпускники кружились в последнем институтском вальсе. «Завтра была война» – это о них, молодых врачах, ушедших из-за парт на фронт. В керченском десанте из маминых однокурсников не выжил почти никто.
Первая мысль при выборе распределения – не расставаться с мамой, остаться в Крыму, чтобы она могла дышать. Должность врача коклузской районной больницы была принята безоговорочно. Коклуз (сейчас Соколиное) большое татарское поселение в горном Крыму. Собрались за ночь.
Прибыв на место, обнаружили, что больница почти пустая. Кто-то из медперсонала ушел на фронт, кто-то, предвидя скорое наступление немцев, эвакуировался. Горячая пора началась с боями за Севастополь. Машины с тяжелоранеными шли одна за другой. Лекарств не хватало. Оперировали без наркоза. Стакан разбавленного спирта – все, чем могли облегчить боль. Перевязочные материалы кончились раньше, чем пришли немцы. Кипятили простыни. Рвали на полосы. Последних раненых отправляли в тыл на попутках, буквально бросаясь под колеса отступающих на Симферополь машин.
Во время оккупации Крыма мамиными больными стали жители окрестных горных сел. В дверь стучали днем и ночью. Тяжелые роды, экстренные операции – незаменимая практика молодого врача, оставшегося один на один с болью. Возможно тогда, видя, как страдают живущие без медицинской помощи женщины, мама решила навсегда стать их врачом.
Не умереть от голода помогали соседи татары. По местным обычаям самым бедным дарили пирог с брынзой из молока впервые окотившейся козы. «Вкуснее ничего не пробовала», – вспоминала мама. Но еды не хватало, особенно зимой. Она решилась поехать в степной Крым менять вещи на продукты. Собрали все самое ценное, что успели взять из дома.
Мама рассказывала, как висела на подножке товарняка: «руки примерзли к перилам, наверно потому и не упала». Возвращалась пешком, шатаясь от усталости. За плечами мешок с выменянной едой. На встречу бежит соседский мальчик: «Наташа-тита, баба Мария умирает!». Мама бросила мешок и побежала. Она успела. Спасла бабушку. Мешок кто-то подобрал.
В соседней деревне скрывалась не успевшая эвакуироваться еврейка. Мама знала ее по Ялте. Немцы, редко поднимавшиеся в горы, что-то заподозрили или кто-то донес. Ее и маму увезли на допрос в Гестапо. Продержали сутки. Спас их местный староста. Седой татарин подтвердил мамину версию, что арестованная не еврейка, а гречанка.
Бабушка Маня всю ночь простояла на крыльце, вглядываясь в крутой поворот горной дороги, освещенный яркими звездами южной ночи. Всех троих отпустили на рассвете.
Тяжелые годы оккупации подходили к концу. В мае 1944 немцев выбили из Крыма. Ходили слухи, что часть крымских татар сотрудничала с фашистами. Но мама не верила. Простые люди, которых она лечила и которые помогли ей с мамой выжить, никакого отношения к предателям не имели.
Вслед за освобождением в Крым возвращалась Советская власть. Первыми в Коклуз прибыли сотрудники НКВД. На рассвете раздался рев моторов. Выскочившие из машин солдаты бежали к домам мирно спавших людей. Их выгоняли на улицу, не дав взять в руки ничего, кроме перепуганных детей. В кузовах грузовиков стояли, плотно прижавшись друг к другу.
Меньше, чем за час поселок опустел. Ревели недоеные коровы, блеяли овцы, надрываясь, лаяли собаки. Оцепеневшую от увиденного маму привел в чувство плач, раздавшийся за спиной. В углу комнаты стояла на коленях 18-летняя медицинская сестричка-украинка Мария, неистово крестясь как будто на образа, кланялась, ударяясь о пол головой. «Прекрати! – закричала мама – надо подоить коров, закрыть дома. Они скоро вернутся. Это невероятная ошибка».
Маме было 24 года. Две молодые девушки выскочили на крыльцо. Им в глаза ударил луч солнца, отраженный от ордена, висевшего на груди военного. С горы спускался Герой Советского Союза, прибывший домой на побывку. Мама бросилась к нему навстречу, но не успела. Мужчина вошел в свой разоренный дом. Раздался выстрел. (Этот рассказ мамы я подслушала, когда мне было 12 лет.)
Через некоторое время в Коклуз стали переселять русских, украинцев, потерявших свои дома во время войны. Жители степных, равнинных, районов не сразу привыкли к жизни в горах. Больничный коридор с утра наполнялся голосами. На руках у посетителей сидели куры, гуси, верещали маленькие поросята. Кто-то держал бутыль с наливкой. Каждый входящий в кабинет говорил примерно одно и тоже: «Доктор! В грудях жме, голова кружится, климат не пидходит, пиши справку, поедем до дому» и, смущаясь, протягивал врачу дар, который, по его мнению, мог решить судьбу. Выдавать такие справки было категорически запрещено.
В конце 60-х годов к нам на Загородную пришла женщина в красивом крепдешиновом платье. «Вы меня не узнаете?», – улыбнулась она, «я – ваша соседка по Коклузу …», – гостья назвала незнакомое мне имя. Мама и она обнялись. Обе расплакались. Сели обедать. Рассказ Забиры поразил меня: «В то утро переполненные людьми грузовики ползли медленно. Дорога проходила через лес. На повороте я сумела выпрыгнуть и спрятаться в кустах. К вечеру пришла на вокзал в Симферополе. Меня остановил патруль: «Документы!». Я сказала, что отстала от поезда, что окончила курсы медсестер. Я не знала ни одного русского имени, кроме «Наташа». Им и назвалась. Так я стала Наталией Борисовной Крынской.
В комендатуре мне выдали справку и отправили с госпиталем на фронт. Я умела делать перевязки, промывать и зашивать раны. Всему этому еще дома меня научила доктор Крынская», – Заира лукаво улыбнулась, посмотрев на маму, и продолжила: «В госпитале я ухаживала за тяжелораненым генералом. Его жена и сын погибли. Он сделал мне предложение. После войны мы жили в Москве. Но только когда умер Сталин, я осмелилась сказать мужу правду. У нас уже было двое сыновей. Генерал тут же подал в отставку по состоянию здоровья и увез нас в Ташкент. Совсем недавно мы вернулись». Так мамино имя причудливо вплелось в жизнь крымской татарки Заиры.
Мой отец – мамин одноклассник, коренной крымчанин – Бескровных Евгений Тимофеевич всю войну провел в окопах на Дальнем востоке. Ждали нападения японцев. Сразу после войны, получив отпуск, вернулся в Ялту, нашел маму, сделал ей предложение и тут же вернулся в часть.
Мальчик, которого любила мама, погиб в самом начале войны. Она показывала мне его фотографию.
В 1948 году, проехав через всю разоренную войной страну, мама добралась до Порт-Артура, где базировалась часть отца. Революционный Китай поразил нищетой. Вдоль пыльных дорог стояли люди, торгующие разворованными богатствами дворцов местной знати – клондайк для коллекционеров искусства древнего Китая! Но было не до искусства. Первый год к русским было особое отношение: в очередях всегда пропускали вперед, приветствуя, кланялись.
Мама работала в военном госпитале. Лечили в основном местное население. Какие невероятные истории из врачебной практики! Таких запущенных больных мама не встречала никогда.
Я родилась в 1952 году в ялтинском роддоме, где мама работала ординатором. В два года меня перевезли в город Борисоглебск Воронежской области. Отец в звании майора был переведен из Китая в Летное училище им. Чкалова главным инженером авиабазы. Мама через неделю после приезда, уже принимала роды в местном роддоме. И очень скоро почти каждая вторая женщина маленького провинциального городка приветливо улыбалась, здороваясь с нами на улице.
Бабушка Маня умерла дома от инфаркта в декабре 1964 году. Мама до конца жизни не могла простить себе, что ее не было рядом. Мы вернулись в Ялту. Надо было ухаживать за дедом. Борис Маркович Крынский пережил свою Марию на пять лет.
Мамы никогда не было дома. Она спасала своих женщин днем и ночью. Приготовленные бабушкой Раей (папиной мамой, жившей с нами) сырники или блинчики утром исчезали. Среди маминых больных было много одиноких женщин, которые нуждались не только во врачебной помощи. Когда ломался лифт, а санитаров не дозовешься, мама на себе тащила в операционную истекающую кровью женщину.
Десять лет после «Перестройки» мама жила в недоумении и страхе за будущее тех, кому подарила жизнь, их детей и внуков. Мучительный артроз сковывал движения. Добираться до женской консультации, где последние годы работала, становилось с каждым днем тяжелей. Женщины втаскивали своего доктора в троллейбус, провожали до кабинета. Но одев белый халат, мама преображалась. Не было своей боли – была только боль пришедшей за помощью женщины.
Наш дом всегда был полон гостей. К праздникам приходило до 100 поздравительных открыток, ни одна из которых не оставалась без ответа. Мама легко находила общий язык и с академиком и с санитаркой. Светлый, мудрый человек доктор Наталия Борисовна Крынская – моя МАМА.
Умирают мои старики –
Мои Боги, мои педагоги,
Пролагатели торной дороги,
где шаги мои были легки. (Борис Слуцкий)