«Ах, Таня, Таня, Танечка, с ней случай был такой: служила наша Танечка в столовой заводской». Какая светлая песенка! И как уважаемы были все эти люди – и Танечка, и слесари заводские… Трудно избавиться от ностальгии по временам, когда главным в жизни были не деньги, а множество иных смыслов. И как-то связано было с этой песенкой, что даже в области балета мы впереди планеты всей.
Было что-то волшебное в том, как поет морзянка за стеной веселым дискантом, кругом тайга, хоть сотни верст исколеси, четвертый день пурга качается над Диксоном… Но что-то случилось с нами, ушли в небытие физики и лирики, а бородатые романтики с рюкзаками исчезли в тайге. Костер, переплетенный с интимной звездной бездной и гитарной мелодией, заменило лазерное шоу, а сами гитары истлели на чердаках и в кладовках.
Воронеж, бывший городом инженеров, знавших досконально закон Ома и шахматные эндшпили, читавших по ночам Булгакова и Солженицына, оккупировали мерчендайзеры, и человека стали измерять не порядочностью, а кошельком. Раньше здесь вставали, когда входит женщина, и могли дать пощечину хаму, а теперь толкаются на дорогах боками своих иномарок и возят в багажниках бейсбольные биты.
Завет «будьте, как дети» забыт, и теперь даже юные мечтают кощеями чахнуть над златом, а прекрасные дамы, оставшись без рыцарей и стихов в их честь, тянутся разменять одиночество на заграницу.
Стала Танечка старушкой («где ты, Мисюсь?»), считающей мелочь трясущимися руками, нет прежних слесарей, на месте заводов с их цехами и столовыми стоят торговые центры, и спутники осыпаются из космоса, как яблоки в заброшенном саду.
Осень в стране. На падающие звезды и спутники еще можно загадывать желания, но исполнения их придется подождать: зима грозит быть долгой. Однако весна обязательно наступит.