Смутное, затененное временем и отдаленное малостью возраста детское впечатление: мы с бабушкой покупаем хлеб. Небольшой поселковый магазинчик, почти ларек. Деревянный, искромсанный ножом, которым разрезался хлеб, прилавок. Несколько деревянных же, стоящих друг над другом лотков с батонами «белого» и буханками «черного». Но больше всего помнится хлебный дух… Это не был запах только хлеба, но именно — хлебного ларька. Сладковатый и смешанный, когда размашистый и мягкий аромат «белого» перебивается кисловатым и горьким привкусом «черного». А какую-то небывалую густоту и домашность хлебному духу придавало дерево прилавка, годами впитавшее в себя многообразное хлебное разновкусие…
Хлеб в наш поселок привозили горячий, только-только выпеченный. Бабушка обычно брала «один белый» и «половинку черного», чтобы хлеб не успевал зачерстветь. И всегда, еще у прилавка, бабушка отламывала мне горячую духовитую корочку «белого», и на ходу, пока мы шли домой, я ее съедал. Помню, у меня сложился целый ритуал. Сначала я подносил корочку к носу и какое-то время вдыхал в себя свежесть хлебного духа. Потом, не торопясь, выскабливал пальцами белую, немного липкую и парную мякоть. Я не спешил и не запихивал в рот большие куски, потому знал — бабушка научила — горячий хлеб вреден для желудка. Но все же моя неторопливость объяснялась другим: я хотел растянуть удовольствие ожидания самого главного лакомства — корочки. И вот, когда выскабливать уже было нечего, я с затаенным восторгом, опять же без спешки и торопливости, погружал (именно погружал!) зубы в хрустящую бесконечность корочки… Бабушка еще выговаривала мне: «Ну что ты мусолишь этот кусок!» А я не «мусолил», я наслаждался…
Корочки «черного» хлеба у нас звались «горбушками» и за эти горбушки мы с братом вели настоящую войну. Две полные горбушки нам доставались только в том случае, когда собирались гости — тогда покупали целую буханку и сразу же ее разрезали. Но у «половинки черного» ведь всего одна горбушка. Вот мы и воевали — кто первый схватит. Но бабушка, как всегда, нашла мудрое решение — она делила эту горбушку пополам.
Дома, вернувшись из магазина, бабушка вынимала хлеб из матерчатой сумки, «белый» завертывала в целлофановый пакет, а «черный» укладывала на разделочную доску. Она доставала из стола большой нож и несколько раз проводила им по точилу — тупой нож мог только испортить, проломить округло-кубическую красоту твердой хлебной горбушки. Зато отточенное лезвие после небольшого усилия входило в хлебное нутро легко, быстро и с каким-то вздохом — мне казалось, что это было горячее дыхание самого хлеба, раскрывающего перед нами свое естество. Горбушка у бабушки получалась ровненькой и в меру толстой. А мы ревностно следили, чтобы и половинки горбушки были одинаковыми — ни больше, ни меньше одна другой.
Бабушка, зная нашу страсть к горбушкам, поливала их подсолнечным маслом и посыпала солью. Мы с братом стояли возле бабушки и в радостном предвкушении смотрели, как масло, пузырясь, впитывается в черную хлебную мякоть, а соль — темнеет и растворяется в масле маленькими горочками. Бабушка протягивала нам заветные горбушки и говорила: «Не запачкайтесь!» Мы осторожно брали намасленные и посоленные горбушки и, глядя друг на друга — кто дольше растянет удовольствие! — начинали их грызть. Наши губы и пальцы вскоре уже блестели от масла, на зубах похрустывали не успевшие растаять крупинки соли. А ноздреватая хлебная корка была настолько тугой, что не откусывалась, а отламывалась…
Детская любовь к хлебным корочкам и горбушкам сохранилась надолго. Став постарше, я полюбил черный хлеб с молоком. Молоко продавалось в разлив, и за ним я ходил уже сам, с большим трехлитровым алюминиевым бидоном. В молочном магазине меня знали, и потому продавщица наливала мне всегда чуть больше молока, чем положено — под самую крышку. Поэтому полный молоком бидон я нес осторожно, стараясь не расплескать. Деревянная ручка бидона поскрипывала об алюминиевые ушки… А дома я наливал молоко в большую, почти литровую чашку, отрезал себе горбушку хлеба, купленного по дороге, садился за стол и… Густое, тягучее, сладкое и холодное молоко… Пахучая, упругая горбушка…
В студенческие годы пришлось жить в общежитии, и черный хлеб в иные моменты был единственной пищей. На два рубля в день особо не разгуляешься, а они приходились и «на попить», и «на погулять», и «на книжки». Потому экономия творилась на еде. И вот тогда спасением становился хлеб, простой черный хлеб со сладким, а нередко и с пустым, без сахара, чаем. И было уже не до свежести и хлебного духа — слава Богу, хоть какой-то кусок находился в нашей комнате. До сих пор памятен этот кисловатый вкус черного хлеба, разбавленный чайной крепостью…
Хлеб сопровождает меня всю жизнь. В разные годы и он был разным. Были и пышные булки, и сдобы, и кренделя с бубликами… И тяжелые, большие, с запеченной надорванностью верхней блестящей корочки оковалки «московского круглого», и продолговатые, волглые, пряные полешки «рижского», и укороченные, неровные кирпичики крымского «серого»… Но и горбатые, слипшиеся и заветренные корки тоже бывали. Однако хлеб всегда был хорош, всегда был нужен, всегда оказывался необходим и любой кусок приходился к месту.
И в этом есть удивительная и глубинная тайна хлеба, к которой я прикоснулся еще в детстве. Казалось бы, что проще и доступнее — хлеб. Он был, есть и будет всегда. Но со временем я понял, что в этом «всегда» и кроется хлебная тайна. «Всегда» — это вечность и бесконечность жизни. И как без хлеба немыслима никакая русская трапеза, так без хлеба невозможна и сама русская жизнь. А хлебные корочки и горбушки — это тот остов, та крепь, та мощнейшая твердыня, которая держит нас всех на земле. «Жито» — называли наши пращуры хлеб в древности. «Жито» — от «жизни».
Автор: Сергей Перевезенцев
Другие рассказы можно почитать здесь:
Осенний сон человека, которого никогда не было