Андреевы
Практически все дети Леонида Андреева пошли по его стопам и тоже занялись литературным творчеством. Если можно так сказать, собрались под единым Андреевским флагом.
Старший сын писателя Вадим Леонидович Андреев родился в 1902 году, когда его отцу был тридцать один год. Вслед за ним, через два года родился второй сын писателя – Даниил. Дом, в котором вырос Даниил Андреев, являлся одним из литературных центров тогдашней Москвы, и под влиянием существовавшей в нем атмосферы он рано начал сочинять стихи и прозу.
В 1910 году родилась дочь Леонида Андреева и Анны Ильиничны Вера, как и отец, ставшая писательницей. В 1920 году она вместе с семьей эмигрировала в Германию, затем жила в Италии, Чехословакии, после окончания Русской православной гимназии в Праге переехала во Францию. За свою жизнь ей приходилось работать прислугой, уборщицей, медсестрой, и только после возвращения в Россию в 1960 году, она занялась литературной деятельностью.
Самый младший из детей Леонида Андреева, сын Валентин, родился в 1912 году. Родители назвали его в честь большого друга семьи – художника Валентина Серова. Валентин Леонидович Андреев, единственный, кто воплотил в себе двойной дар отца – стал художником, хореографом, литератором и переводчиком, и до конца дней был хранителем вывезенного за границу архива отца.
Вадим Леонидович Андреев (1902-1976) – поэт и прозаик. Сын Леонида Андреева и Александры Михайловны Андреевой (урожд. Велигорской).
После смерти матери в 1906 году воспитанием ребенка занимались бабушка с материнской стороны Евфросинья Варфоломеевна Велигорская (Шевченко) и гувернантка. Жил на вилле отца в Ваммелсуу (Финляндия). В 1913 году поехал учиться в Санкт-Петербург, жил в семье профессора Михаила Андреевича Рейснера. Учился в гимназии Карла Мая, престижнейшем учебном заведении того времени. Там учились целые поколения Рерихов, Римских-Корсаковых, Семёновых-Тян-Шанских, Бенуа. Более 30 ее выпускников были избраны действительными членами или членами-корреспондентами Академии наук или Академии художеств.
После начала Первой Мировой войны поселился в Москве у Добровых, учился в гимназии Поливанова. Позже вернулся в Петроград, где учился в гимназии Лентовской.
Вадим в октябре 1917 года уехал вместе с отцом в Финляндию, воевал в белой армии (впрочем, по словам сына, Александра Вадимовича, в Белой Армии Вадим не воевал, а лишь несколько дней провел в рядах кубанских «зелёных»). Летом 1921 года вместе со своей частью отплыл в Константинополь, учился в русском лицее в Софии, откуда, получив стипендию комитета Уиттмора (поддержка эмигрантской студенческой молодежи), отправился учиться в Берлин.
Первые стихи Андреев, еще будучи гимназистом, печатал в русской газете в Гельсингфорсе (ныне – Хельсинки); оказавшись в Германии, поэзией занялся всерьез и стал публиковать свои произведения в берлинской газете «Дни». Попали стихи Андреева также в антологию «Из новых поэтов» (1923). Осенью 1923 года Андреев ушел из «Дней» и стал сотрудничать с выходившей в Берлине просоветской газетой «Накануне».
В Берлине Андреев познакомился со многими известными русскими писателями, которые отнеслись к его поэтическому творчеству доброжелательно. Впоследствии Андреев вспоминал, как однажды «принес свои стихи Эренбургу», который «отметил удачный образ, незатасканные эпитеты...» («История одного путешествия»). В другой раз молодой поэт «решился прочесть Пастернаку одно стихотворение. За столом, кроме Бориса Леонидовича, сидели Эренбург и Шкловский. Взволнованный до полного косноязычия, — увы, не пастернаковского, — я кое-как пробормотал мои стихи. Пастернак повторил одну приглянувшуюся ему строчку, Эренбург отметил удачный образ, а Шкловский сказал, что все мы в молодости плаваем под чужими парусами».
Близкие отношения сложились у Андреева с такими мастерами языка, как Андрей Белый, А. Ремизов и многими другими. По инициативе Андреева в Берлине была создана литературная группа «4+1» (Г. Венус, А. Присманова, С. Либерман, Б. Сосинский, В. Андреев), выпустившая в конце 1923 г. стихотворный сборник «Мост на ветру», куда Андреев поместил 6 своих стихотворений. Это была первая большая публикация Андреева, вскоре вышел его первый авторский сборник «Свинцовый час» (1924). Сам Андреев так оценил дебютный сборник: «Для меня книжка не стала однодневной — она скорее стала одногодной, — но уже с первых дней ее появления я почувствовал, что она пройденный этап, что я должен писать не так, как писал в 1923 году. Для меня «Свинцовый час» стал первой ступенькой лестницы, на которую я мечтал выйти».
ПРИСЕЛА НОЧЬ У ОПУШКИ КОСМАТОЙ…
Присела ночь у опушки косматой.
Чернее ночи острозубый тын.
Это ветер за горбатою хатой
Согнул приземистые кусты.
Это рваный бруствер взрезал
Землю осколком доски.
Это смотрит бойничным прорезом
Полусожженный скит.
Это я и не я, это кто-то,
Это слепой двойник —
Взводный мертвого взвода
Считает мертвые дни.
А вверху только темный и тусклый
Выжженный ночью пустырь.
Лицевой перекошенный мускул
И сухие, тугие кусты.
СПЛЕТЕННЫЕ ФАБРИЧНЫЕ ТРУБЫ…
Сплетенные фабричные трубы —
Перевитая огнем коса.
Припаялись асфальтовые губы
К дымным и рыжим волосам.
Улицы — промороженные щели.
Площадь — застиранный лоскут.
Мне кажется, что снег метели
Прикоснулся к моему виску.
Я заблудился в огненных афишах,
Точно в косматом лесу.
И все островерхие крыши
Качаются на весу.
И над городом — тысячи зданий
Взнуздали крутой разбег.
Подымает каменное молчанье
Новый каменный век.
Расщепленность русской литературы на метрополию и диаспору нашла парадоксальную параллель в литературной репутации Вадима Андреева: в то время как в эмигрантской среде он был ценим как поэт, автор пяти стихотворных книг (включая изданную посмертно), в Советском Союзе, с шестидесятых годов начиная, публиковалась почти исключительно его автобиографическая проза. Но парадоксальность места Андреева в литературе этим не исчерпывалась: факторы как чисто биографического, так и мировоззренческого характера осложнили позицию Вадима Андреева и внутри эмигрантской России. Не случайно поэтому ретроспективный сборник его назван «На рубеже». Андреев рано испытал отталкивание от «белого» движения, с которым соприкоснулся волею судеб в семнадцатилетнем возрасте. Участие в гражданской войне свелось для него к мимолетному эпизоду в Грузии, о котором он поведал в повести «История одного путешествия» и в автобиографической поэме «Возвращение» (1936). Последовавшие контакты с остатками врангелевских войск в беженском лагере на Босфоре и в Константинополе обострили в юноше ощущение исторической неправоты белой армии. В «Возвращении» дана «покаянная» формулировка, выразившая существо позиции поэта на протяжении всей его жизни:
Случайному поверив звуку,
Я не услышал голос твой,
Кощунствуя, я поднял руку,
Моя Россия, — над тобой.
Размышляя спустя много лет о жизненной траектории, приведшей его в зарубежье, Андреев рассказывал в своих мемуарах: «Никуда не уезжая из нашего дома, мы оказались за границей. Осенью 1920 года я уехал из Финляндии, но опять-таки я не уезжал за границу, я ехал в Россию, в Крым, путем самым невероятным, но ехал домой. Подхваченный вихрем событий, я облетел всю Европу, долетел до Грузии, вернулся в Константинополь и вот теперь… Теперь я увидел своими глазами константинопольскую белую, главным образом, военную эмиграцию и понял, насколько она чужда всему тому революционному, чем я жил с детства».
«Революционность» Вадима Андреева наиболее проявилась в вошедшем в сборник «Свинцовый час» стихотворение о Ленине – по всей вероятности, единственное в эмиграции лирическое стихотворение о вожде Советской России, созданное при его жизни. Позднее Андреев говорил о своего рода интимной, биографической подоплеке интереса к Ленину, вспоминая случайную встречу с ним в доме Бонч-Бруевича в июне рокового 1917 года. Примечательно, что портрет Ленина, предлагаемый в стихотворении, дан в контексте «доисторического Октября» и «умирающей революции», по отношению к которым автор объявлен «не сыном, а только пасынком».
ЛЕНИН
Весь мир, как лист бумаги, наискось
Это имя тяжелое — Ленин — прожгло.
Желтый ожог и пламя ласкается
И жаром лижет безбровый лоб.
Глаз монгольских не прорезь, а просека —
Шрам и зрачки — ятаган татарвы.
Овраги и рвы и ветер просится
Под ноги лечь на болячки травы.
Прищурь глаза, мой пращур. Вытопчи
Копытами безлесые солончаки.
В праще — прощенье. Ты без запала выучил
омать князей удельных утлые полки.
А над степями тяжелых хлопьев хлопоты
И сквозь метель, над Каспием — заря.
И будит великолепным топотом
Века — твой доисторический октябрь.
Так медленно над мертвой пасекой
Встает весна и оживают мхи.
Не сын, а только пасынок, я только пасынок,
Я слушаю, как третьи прокричали петухи.
Трудный процесс литературного самоопределения во многом происходил путем освобождения от гипнотического влияния отца. В своих мемуарах он свидетельствует: «Понемногу я превратился в тень отца, повторявшую его доводы, его впечатления, даже его жесты. На долгое время он привил мне свои литературные вкусы, и даже теперь, спустя почти сорок лет, я иногда ловлю себя на том, что в основание моих литературных оценок ложатся сказанные отцом слова. Для меня нужны были многие годы, гражданская война, жизнь, совершенно не похожая на ту, которой жил отец, чтобы вновь обрести мое потерянное “я”».
Подтверждает эти терзания отца и сын Вадима Александр Андреев. В интервью, данном журналу «Огонёк», он говорит: «Отец всю жизнь освобождался от тяжелого комплекса старшего сына известного человека, которого безумно любил. И книга "Детство" – тоже попытка избавления от "андреевского комплекса". Вадиму всегда были близки ценности Леонида, его литературные пристрастия. Но, думаю, второй брак отца остался для него душевной травмой на всю жизнь...».
Обращение к стихам (а Леонид Андреев стихов не писал) само по себе было формой такого «освобождения», тем более, что влияние литературной школы, к которой с отрочества тянулся Вадим (русский символизм, Блок), на начинающих поэтов вызывало у отца только саркастическую насмешку. Между тем именно отсюда, из символистского лагеря, и пришла поддержка первым литературным выступлениям юноши. В Берлине, ставшем в те дни центром русской литературной жизни, начинающий поэт встретился с Андреем Белым, редактировавшим отдел поэзии в газете «Дни» и взявшим туда первые стихи Вадима. Эту публикацию он и считал своим литературным дебютом.
Название второго сборника стихов — «Недуг бытия» (1928) — было взято из стихотворения Е. Боратынского, чья поэзия оказала особое влияние на молодого Андреева. Правда, в книге чувствовались и нотки других поэтов — от Тютчева до Мандельштама и Цветаевой.
Рецензируя вторую книгу Андреева, критик Марк Слоним отмечал, что «в его поэзии нет конкретности, слишком часто какая-то поэтическая зыбь оставляет в читателе чувство досады и даже недоумения — и оно усугубляется великим множеством отрицательных эпитетов, которыми пестрят страницы книжки Андреева: «неуловимый, неповторимый, неподкупный, непостижимый, неотвязный, неземной» и т.д. Чуть ли не все прилагательные обессиливает Андреев приставкой отрицания... «Недуг бытия» — вторая книга Андреева, несмотря на все недостатки, показывает и рост молодого поэта, и большую любовь его к слову. Нужно только пожелать, чтобы он освободился и от "недуга бытия", и от тяжелого груза символической литературщины». Положительно оценил «Недуг бытия» и Георгий Адамович.
Модернистские влияния, равно как и вызванные ими стилистические черты, впрочем, быстро, обнаружили свою недолговечность, и, начиная со второй книги, автор возвращается к поэтике, в которой он видел воплощение заветов символизма (точнее, того его крыла, которое представлено было, с одной стороны, Блоком, а с другой — Балтрушайтисом). Это «возвращение» к символизму причудливо совместилось у него с тяготением к «экспрессионизму», не тому, конечно, который воцарился в Германии в те годы, а, скорее, варианту отечественному, восходившему к Леониду Андрееву. При этом в стихах укореняется прямое выражение авторского «я», а вселенские темы первого сборника уступают место бытовым «мелочам».
С этой поры поэт избегает ранее апробированных им «модернистских» форм расшатывания метрических схем, раз и навсегда вернувшись в лоно классической силлаботоники. Симптоматично, что такой поворот, совершившийся в условиях, когда в русской поэзии еще культивировался формальный эксперимент и продолжалось интенсивное формотворчество, Андреев расценивал, как отказ от ученичества и обретение самостоятельного лица.
ПРОМЕТЕЙ
Как черная пена,
Взлохматилась мгла.
Прозрачная сцена,
Кружась, поплыла.
Над волнами кресел,
Над гребнями лож
Классической пьесы
Суровая ложь.
И ветер трагедий
И тьмы набегал,
И плакал и бредил
Растерянный зал,
И клекот орлиный,
Орлиный глагол
Над миром звериным,
Как солнце, расцвел,
И клочьями бури
Взъерошилась мгла —
В смертельной лазури
Два черных крыла.
Мы тоже горели
Небесным огнем.
Россия, ужели
Мы тоже умрем?
ТЬМА НЕ ИСКЛЮЧАЕТ СВЕТА
Ты все же думаешь, что дважды два четыре?
Что логике любовь подчинена?
Что мы живем с тобой и дышим в мире,
Где за волной бежит такая же волна?
Вода, увы, не утолит сердечной жажды.
Гармонию, как червь, подточит шум,
И то же слово, сказанное дважды,
Всегда переиначит расторопный ум.
l
Все равно не повторится никогда
Облаков летучая гряда,
В океане белогривою волной
Не насытишь бездны голубой,
Ни цветов, ни птиц, о, не приучишь ты
Жить среди душевной пустоты.
Все мгновенно, все бесцельно, все темно.
Не надейся, друг, ведь все равно
Не бывало двух сердец на всей земле,
Просиявших на одном стебле.
В 1924 году Вадим Андреев ходатайствовал о возвращении на родину; не дождавшись ответа, переехал в Париж. Во Франции Андреев женится на Ольге Черновой-Федоровой, приёмной дочери председателя Учредительного собрания России Виктора Чернова (у них рождается двое детей — сын Александр (это он вывез за границу рукопись «Архипелага ГУЛаг» Солженицына) и дочь Ольга, в замужестве Андреева-Карлайл).
В 1925 г. Андреев в Париже впервые встретился с Мариной Цветаевой. Постепенно их знакомство переросло в дружбу, и, когда в 1928 г. по инициативе М. Слонима, Б. Сосинского и Андреева возникло содружество «Ковчег», устраивающее литературные вечера, одним из самых частых гостей на них была Цветаева. В 1930 г. на «Вечере романтики» Андреев вместе с ней читал свои стихи, а в 1932-м на докладе Цветаевой «Искусство при свете совести» Андреев был одним из ее оппонентов. Особо тесно их общение происходило во второй половине 1930-х годов, когда Цветаева готовилась к отъезду на родину и часто обращалась к Андрееву за советами и помощью. Об этом интересно повествуют сохранившиеся и недавно опубликованные письма М. Цветаевой к В. Андрееву 1937-38 гг.
НА ПУШКИНСКОЙ ЧЁРНОЙ РЕЧКЕ
Тянуло с Ладоги рассветом.
Крепчал мороз. Из темноты
Вступавшим в новый день предметам
Опять дарила жизнь черты:
Стал домом – дом, санями – сани,
И в речке вмёрзшее бревно
Своей обрубленною дланью
Подпёрло мост.
Ах, всё равно
Нам не исправить нашей жизнью
Того мгновения, когда
На повороте полос взвизгнет
И выйдет из саней вражда,
Беда, тверда, непоправима,
Поднимет пистолет...
Прости
Что я в тот день невозвратимый
Тебя не смог спасти.
В 1932 году по рекомендации М.А. Осоргина Вадим Андреев был посвящен в масонство в парижской русской ложе «Северная звезда», и ставший ее секретарем в 1935—1937 годах, 1-й страж в 1940—1945 годах, 2-й страж в 1945 и в 1947—1949 годах. Одновременно стал одним из инициаторов создания независимой ложи «Северные братья», группировавшейся вокруг М.А. Осоргина.
Во время Второй мировой войны Андреев жил в деревне в оккупированной Франции, занимался сельским хозяйством, а к концу войны вступил в ряды Сопротивления и участвовал в боях. 15 декабря 1944 г. арестован фашистами, отправлен в тюрьму Боярдвиль, затем партизаны добились его освобождения, обменяв на немецких военнопленных. С 1945 года член Союза советских патриотов, за что был исключен из парижского Союза русских писателей и журналистов.
После войны Андреев сотрудничал в выходившей в Париже газете «Советский патриот», участвовал в издании «Русского сборника», посвященного творчеству И. Бунина и А. Бенуа (1946). Приняв советское гражданство в 1948 году, в Советский Союз не переселился, хотя неоднократно бывал там, начиная с 1957 года. В 1949 году уехал в США, жил в Нью-Йорке, получил работу в ООН. Работал в ЮНЕСКО как советский представитель в издательском отделе, в 1959-1961 годах — в издательском отделе Европейского отделения ООН (Женева).
Андреева не покидает желание вернуться на родину. Вот, что вспоминает его сын Александр: «Мы всегда жили на чемоданах. Для отца и дяди весь смысл жизни состоял в том, чтобы вернуться. Победа в войне вселяла в них оптимизм (тогда более пяти тысяч русских парижан оформили советское гражданство). И ничто – ни рассказы о лагерях, ни свидетельства очевидцев – не могло их переубедить. Все усилия русской эмиграции по отношению к детям были направлены на то, чтобы они оставались русскими, чтобы не ассимилировались (даже отказывались записывать малышей, родившихся во Франции, гражданами этой страны, хотя они из-за этого теряли возможность получать пособия, стипендию для учебы и вообще какую-то защиту. Что касается нас – наверное, ангел-хранитель вмешался и шепнул отцу объявить своих детей французами). Я тогда верил в существование далекой, почти идеальной страны...».
Ангел-хранитель (в данном случае в лице брата Даниила) спас Вадима и всю его семью от переезда в советскую Россию. Когда Вадим Андреев совсем уже был готов к переезду, у него оставалась какая-то растерянность – что-то мешало ему решиться (возможно, какое-то внутреннее чувство), но выход подсказала жена брата Даниила, Алла Александровна: «Уезжай к себе в Женеву, тоскуй по родине, очень затоскуешь, в гости приедешь». Вадим Андреев послушался и уехал, порою благополучно печатался в СССР. Впрочем, несколько иначе описывает «невозвращение» Андреева его дочь, Ольгa Андpеева-Каpлайл: «Только через много лет мы узнали […] о том, что Даниил Андреев с женой были арестованы, и о том, что почти все те несчастные эмигранты, которые успели вернуться в СССР сразу после войны, были репрессированы. Нашу семью спасла открытка от Даниила Андреева, которую я, к сожалению, не нашла среди его писем. Она была получена в 1946 году, и в ней говорилось о том, чтобы мы приехали в Москву «как только Олечка кончит Сорбонну», – хотя я тогда была лицеисткой, которой предстояло учиться еще четыре года до начала учебы в Сорбонне. Мой отец пришел в отчаяние, но мы остались в живых – в Париже...». А сын писателя говорит о роковой случайности, предотвратившей их возвращение еще в 1930-х гг.: «Видимо, незадолго до моего рождения это едва не произошло. Но умер Горький, который должен был просить разрешения у Сталина»...
С 1960-х годов произведения Андреева начали появляться в Советском Союзе. Журналы «Звезда» и «Нева» опубликовали подборки его стихов, но в основном на родине Вадим Андреев стал известен как прозаик.
В 1965 г. в Москве вышел его роман «Дикое поле» о движении Сопротивления во Франции, были опубликованы его автобиографические повести. В 1963 г. появилась повесть «Детство», затем — «История одного путешествия» (1966), «Возвращение в жизнь» (1969) о встречах Андреева с А. Белым, А. Ремизовым, В. Маяковским, Б. Пастернаком, И. Эренбургом, В. Ходасевичем, С. Есениным. Завершила цикл повесть «Через двадцать лет» (1974).
В октябре 1964 г., после снятия Н.С. Хрущёва со всех постов, вывез на Запад рулон фотопленок с большей частью архива Солженицына, в том числе и рукопись романа «В круге первом». В пятом дополнении к мемуарам «Бодался теленок с дубом» («Невидимки») А. И. Солженицын перечисляет Вадима Андреевa среди своих 117 тайных помощников, помогавших ему размножать, хранить, прятать, перевозить рукописи и материалы к ним.
Последние годы жил в США, где работал в ООН. Скончался в Женеве, откуда его прах был перенесен на кладбище Сен-Женевьев-де-Буа под Парижем.
В России представительного издания стихов Вадима Андреева до сих пор не опубликовано.
Жена и дети Вадима Леонидовича не стали литераторами, но занимались окололитературной деятельностью.
Так, жена Ольга Викторовна (урожд. Чернова) стала автором мемуаров «Холодная зима». Дочь, тоже Ольга (в замужестве Карлайл) в 1960-1970-е годы переводила на английский «В круге первом» и «Архипелаг ГУЛАГ» А. Солженицына. Сын Александр – переводчик, заведовал русской службой переводчиков ЮНЕСКО.
Подписывайтесь на канал, делайте ссылки на него для своих друзей и знакомых. Ставьте палец вверх, если материал вам понравился. Комментируйте. Спасибо за поддержку.