Автор: Игорь Лукьянов
Или не призрак – черт его знает, но нечто всерьез напугавшее. На гильзовый наш пустырь мы пришли засветло, но все же под вечер и копались там, в мерзлой еще земле, разбивая земляные комья, отыскивая что-нибудь стоящее. Мы были втроем – с Антохою и Вороной, а вдали тоже копался парень вроде бы нашего возраста. Мы на него внимания не обращали – место популярное и размером вроде школьного стадиона. Зачастую, рассевшись по пятачкам, здесь одновременно орудовало несколько компаний, но Антоха, непоседливый, плохо приспособленный к поиску на одном месте, потихоньку смещался к этому парню.
Что-то мне мерещилось в земле – как всегда, конечно, целый патрон. И почти как всегда это оказывалась очередная гильза. За все те годы лишь дважды была удача – два целых патрона, и они долго хранились у меня, пока поумнев, не выбросил в речку Сетуньку. И тут раздался жуткий Антохин крик – он бежал в нашу сторону и орал, а незнакомый парень в том конце поля стоял и смотрел ему вслед. Пробегая мимо нас к кустам и мосту, Антоха орал что-то жуткое:
– Лица нет! Лица нет! Без лица! – И матерился как умеют дети – обильно и неизобретательно. Причем было видно – его трясет, неподдельный испуг.
Мы с Вороной встали ошарашенные и смотрели на парня. Если лица у него не было, то скорее в том смысле, что отсюда не видно. Он стоял спокойно, без движения, но, поддавшись Антохиной панике, мы тоже скорей рванули к металлическому мосту. Подстегнутый страхом, Антоха стремительно перебрался через этот трудный, давно сожженный, лишенный настила мост. Мы возились, но тоже наконец перешли и догнали его уже в Аминьеве. Он убегал во дворы, пришлось догонять, на окрики лишь озирался и хода не сбавил.
Наконец вместе мы отдышались. Он уверял, что у парня не было никакого лица – белый блин, плоскость.
– Ну и дал бы ему в блин, – сказал осмелевший Ворона.
Но Антоха болезненно корчился и умолял:
– Не говори так! Не говори!
Пришлось провожать его – он отказывался в одиночку входить в подъезд. Потом спорили с Вороной, как расходиться, кто кого провожать будет? В итоге разошлись под фонарем и даже напоследок осторожно посмеивались – на улице было уже темно, но вполне людно. Однако в подъезде меня накрыло кромешной жутью – обычные, еще сильные тогда страхи утроились. То казалось, что, пока жду лифт, с черной лестницы кто-то выйдет. То, когда приехал спасительный лифт, стало жутко, что сейчас он откроется, а там… лучше бы не приезжал. Но лифт открылся, я вошел, все в порядке. Уже дома, чтоб успокоиться, хотел рассказать отцу, однако вовремя сообразил, что нельзя, поскольку на гильзовое поле запрещено было ходить – в принципе далеко и еще мост этот стремный. «Однако, – думалось, – прилично я испугался, если чуть было себя не сдал, если о запрете почти забыл…».
На следующий день, в школе, на Антохе по-прежнему лица не было. И Ворона подкалывал его, что, мол, теперь он сам без лица – мы можем еще раз на патроны пойти, и парень тот сам слиняет. Однако выяснилось, дело неважно: Антоха-то как раз все рассказал родителям – сила его испуга была такова. И Ворона мне говорил, что вломит Антохе, если теперь и наши родители об этих походах узнают.
То ли нас подслушали шепчущихся, то ли мы сами разболтали, но класс в тот день все узнал и наседали, расспрашивали, так что сейчас в людной школе средь бела дня был соблазн присочинить. Однако убедительней были не наши рассказы, а Антохин подавленный вид. К нему лезли, но даже разговаривать не хотел. И совсем странное – шестой все-таки класс – произошло после школы – вдруг его встретили, на улице ждала бабушка.
Антоха замкнулся, гулять не вышел, ни в этот день, не в следующие и вообще не звонил. Ворона сам пытался его вытянуть, но вернулся напуганный – мать Антохи сказала, чтоб в ближайшее время не заходили, иначе о походах на запретное поле будет рассказано нашим родителям. Дальше больше – мы не заходили, но она все равно рассказала. И дома у меня и у Вороны был разговор – еще раз запретили туда ходить. Раньше запрещали строго, а теперь – строго-настрого. И когда у остывших родителей я все же пытался выяснить, что именно сказала Антохина мать, отец ответил – не знает, но нам видней, кого мы там встретили.
– Ну может, – добавил он, – Котомку видели. Черт вас знает.
Я не понял. Он пояснил с улыбкой, что после войны здесь, в Кунцеве, была во дворах легенда про Котомку, который выглядит как ребенок, но у него лицо, как у кролика. Он попадается людям как потерявшийся мальчик, стоит к ним спиной, просит отвести домой, а, если согласишься, набрасывается и загрызает. Ничего это не объясняло – приметы злодеев не совпадали, но я все равно поинтересовался:
– И ты верил?
– Нет, конечно, – сказал он и, подумав, добавил – хотя Французова Вальку, правда, кто-то загрыз.
Вся возня вокруг этой истории напугала нас, и мы перестали ходить на гильзовое поле, переключившись на электрички. Мяли гвозди – это была наша рельсовая война. Потихоньку и Антоха стал выползать, но изменившийся, какой-то просевший. Кто-то из параллельного класса, то ли Замкин, то ли Сенцов, ходили на гильзовое поле и все было в порядке – подозрительного не видели и у них состоялась находка – нашли целый патрон. Уже стало ясно – все равно мы туда отправимся. Зависть и поисковый дух не дадут позабыть дорогу. И отправились уже под самый конец учебного года – без Антохи, конечно. И ничего не увидели, и напоследок еще в июне сходили, а потом меня угнали на дачу, а Ворону – в лагерь.
На следующий год – седьмой класс – все более-менее восстановилось. Антоха не любил вспоминать свой испуг, но стал оживленный, вполне прежний. Мы с Вороной были на самом деле вполне деликатны – без особенной детской дури. Не дразнили, не напоминали, а бегали на гильзовое поле вдвоем. Однако послевкусие сохранялось. Всегда жутковато было, когда поднявшись по склону, к полю, видел кого-нибудь сидящего на корточках в отдалении. Сразу вспоминался Антоха, пробегающий мимо нас с перекошенным лицом и своим непонятным и жутким криком. И так продолжалось до ноября, зимой же, естественно, не ходили – все укрывало снегом, ничего там нельзя было найти. Опять переключились на электрички, отложив гильзовое поле до новой весны. И вот примерно через год после той странной истории, тоже в марте или в апреле, мы с Вороной снова пошли – уже в последний раз, хотя сами еще об этом не знали.
Было часа четыре, на поле вообще никого. Яркое солнце, то ли мартовское, то ли апрельское. Копаясь в мерзлой земле, разбивая сросшиеся гильзовые комья, мы вдруг увидели нехорошее: компанию человек из четырех – пяти, которая тоже пришла и расселась на корточках. Присмотрелись.
– Фигово, – сказал Ворона, – аминьевские. Это Шиповские пацаны.
– А Шипа самого нет? – уточнил я, опешив.
– Вроде нет. Но надо валить, может прийти.
Однако оказалось – а Ворона их знал всех – что там есть дружок Шипа – Ярый. А это совсем не подарок, хоть и нашего возраста, но борзый, и вообще их было пятеро или четверо. Они явно поглядывали на нас, потом один отделился и стал приближаться в развалку.
– Ярый, – прошептал Ворона, – вон туда побежим.
То, что произошло дальше я запомнил в деталях. Я встал, выпрямился навстречу этому приближавшемуся Ярому, и вдруг он остановился и отступив немного назад, с большой прытью пустился к своим. Они приподнялись, и я услышал жуткое и знакомое:
– Лицо! У него лицо! Нет! Нет! – я не помню точно, но что-то такое.
Он несся мимо них, орал, и они, еще не соображая, но убежденные его ужасом – точно как мы тогда – пустились следом. Я обернулся, ожидая увидеть жуткое у себя за спиной, и увидел – парня. И отшатнулся. И тут же понял, что это Ворона, мой друг, и, кажется, с облегчением выдохнул. Но тут Ворона, увидев мой первоначальный испуг, тоже обернулся и тоже с ужасом – его лицо заметно, помнится, исказилось. И, конечно, у него за спиной опять-таки никого не было. Однако, испуганные до жути самой невнятицей, мы побежали вслед за аминьевскими этими гопниками. А они, в свою очередь, увидев нас, догоняющих, наддали. И когда мы судорожно перебирались через железный мост, они уже были на петляющей тропинке и удирали в район.
Вот и все. Вся история, которую мы долго понять не могли, хоть и пытались, отыскав пару не очень убедительных объяснений. Но с тех пор на поле уже не ходили – бог бы с ними, с патронами. Антохе ничего не сказали и вообще никому – какое-то странное, постыдное дело. А меж собой все списывали на возраст: типа нам туда уже незачем, уже повзрослели.
Отблагодарить автора канала твердой монетой можно здесь: