Эту историю поведала мне соседка, которой уже несколько лет нет в живых. Баба Таня говорила о своей семье, и о том, что ей пришлось пережить в годы Великой отечественной войны.
За два месяца семью постигло большое горе, умер хозяин. Мать осталась одна на шестом месяце беременности с четырьмя малышами на руках. Женщина из последних сил держалась ради детей и той, которой суждено было родиться в августе. Жили они под Смоленском.
Немцы оккупировали территорию уже в июле, к осени начались страшные черные дни. Мать со старшими детьми старалась собрать с огорода все, что еще было можно. Корову у них увели сразу, кур и свинку немцы сожрали в первые дни.
Наступала зима, лютая, как потом оказалось. Но малыши, словно понимая, что происходит, не капризничали, тихо сидели весь день в углу на драном полушубке и играли. Даже новорожденная девочка мирно спала в колыбели.
Немцы чувствовали себя хозяевами, они сгоняли всех, кто был в состоянии работать на бывшие колхозные фермы, поля, заставляли строить железнодорожную ветку, по которой собирались вывозить из России все, что награбили. В те дни они забирали из хат все, что только могли. Замотанные в женские шали поверх тулупов, бродили они по улицам озлобленные холодом и стойкостью русских.
...Трехлетняя Танечка загнала где-то занозу, мать сразу не заметила, и пальчик распух. Девочке было больно, она все время негромко хныкала, держа ручонку кверху.
Немец зашел в хату, принеся с собой морозный воздух улицы. В слабо натопленном доме сразу стало прохладно.
— Яйка, млеко, — заговорил, разглядывая комнату. Дети в углу прижались друг к другу. Только Танечка замешкалась, держа кверху свой пальчик.
Немец автоматом толкнул ее. Мать тут же бросилась в комнату:
— Не тронь дочку, пусти, она не больная, пальчик, у нее только пальчик, заноза.
В деревне уже были случаи, когда немцы убивали детей лишь заподозрив, что те больны. Женщина опустилась на колени:
— Отдай девочку.
Немец все еще направлял автомат на бедную женщину, Танечка стояла за его спиной и молча вытирала слезки кулачками.
— Матка, матка, — покачал головой немец и достал из кармана фото, — дОчка, мОя.
Потом взял Танечку на руки. Женщина лишь мельком взглянула на фото, девочка с фотографии чем-то напоминала Таню.
— Отдай, — с надеждой и мольбой попросила женщина.
Немец сапогом придвинул к себе табурет, сел и, усадив девочку на колени, стал гладить ее по голове. Затем он взял ее ручонку и посмотрел на пальчик, тот был красен и сильно распух. В том месте, где застряла заноза, образовывался гной.
— Ах, ах, — покачал головой немец, поставил девочку на пол и ушел. Под табуретом осталась лужица от растаявшего с сапог снега. Мать кинулась обнимать дочку, целовала ее и плакала.
Через полчаса немец вернулся. Теперь женщина прижала к себе девочку, готовая в любую минуту кинуться на врага. Но немец спокойно поставил автомат в угол и достал из большой меховой перчатки пузырек и целый бинт. Он подошел к женщине и протянул ей мазь.
— Палец ложи, матка.
Женщина не сразу поняла, чего тот хочет. Немец оторвал кусок бинта, положил на него мазь и сам завязал девочке палец.
... Он приходил еще три дня утром и вечером, сам менял девочке повязку, разглядывая пальчик. Вместе с мазью немец приносил и буханку хлеба.
На четвертый день в дверях появился другой немец, он был совсем еще мальчишка. Огляделся и протянул мешок и пузырек с мазью:
— Ост, шел ост, — проговорил он и вышел. В мешке оказался хлеб и крупа.
Больше немцы к ним не заходили, они ушли «завоевывать русских» дальше, вскоре пальчик Танечки совсем прошел. Много еще горя увидели дети, пока, наконец, не освободили их деревню от фашистов. Много зла. А девочка Таня на всю жизнь запомнила, как немец гладил ее по головке.