Аннотация
Джек путешествует по Европе и рисует комиксы о демонах, оборотнях и охотниках. Размеренная жизнь разбивается вдребезги посреди Лондона, где художник узнает, что все сказки, особенно самые мрачные, правдивы. Что теперь выберет Джек – безопасную жизнь отшельника или рискнет погрузиться в угрожающий круговорот из оживших легенд прошлого? Удастся ли ему выжить?
Сделав шаг назад, я оперся о холодный камень и покрепче ухватил посох, надеясь, какое-то время сталкивать им нападающих вниз. Подняв голову, я вдруг, совершенно не к месту, заметил, каким ярким золотом на верхушках деревьев играет солнце. Белоснежные горные пики на фоне розовых облаков в бездонной лазури. Я ощутил не страх приближающейся смерти, нет. Сердце сжала дикая тоска по красоте этого мира, по рассветам и закатам, морскому бризу и шепоту леса, которые я больше не увижу, не услышу, не почувствую. Я тряхнул головой и отбросил все мысли прочь. Проживем следующую минуту, а там еще одну. В случае успеха, повторим. Вот и весь план. Впрочем, как говорил кто-то из великих полководцев: «План битвы живет только до начала битвы»
- Ах, вы крамольники! Бурдюки с козлиной требухой! Клятвопродавцы! Что ж вы, псы шелудивые, творите?! – неожиданно прозвучавший голос старческий и дрожащий, набирал силу и под конец уже звучал громовым набатом. Стая резко остановилась, и если молодняк еще крутился в недоумении на месте, то вожак замер как вкопанный, аж камешки из-под лап полетели. Мне даже почудился визг тормозов и запах паленой резины.
Справа, из-за камней, слегка косолапя, вышел кряжистый колоритный старик. Ростом, не дотягивая и до пяти футов, он добирал внушительности могучими плечами молотобойца и объемистым животом. Последний правда оценить было трудновато, так как окладистая седая борода, опускалась ниже пояса и закрывала его спереди полностью, даже не позволяя разглядеть одежду. Впрочем, хватало и других приметных деталей. Голые мощные руки, похожие на корни дерева, до локтей изукрашены синими полосами и спиралями. Металлическая лента браслета выше бицепса, под самым плечом. Кулаки, каждый с хорошую пинту, густо изукрашены той же синей краской – каждая костяшка обведена, фаланги пальцев пестрят синими рунами. И на обширной лысине извилистые линии и полукружья, опускающиеся к самым кустистым бровям из-под которых ледяными угольями сверкают серебристо-прозрачные глаза. Мясистый красный нос многолетнего любителя эля тонет в уже упомянутых зарослях бороды, которая как бусинами украшена ягодами брусники и совиными перьями. Клетчатые коричневые штаны поддерживает широкий ремень с которого свисают кошельки, мешочки, друидский серп, длинная трубка, со свисающими гроздьями тех же ягод и перьев. В левой руке старик держит плотницкий топор совершенно невообразимых пропорций, не уверен, что смог бы обхватить его рукоять.
- Врвууф? – Вожак по-собачьи склонил голову набок, и мне явственно послышалась вопросительная интонация.
- То есть как это почему? Ты ослеп от старости или остатки совести растерял? – Размахивая руками, лесовик только что не подпрыгивал на месте от возмущения. – У нас был уговор, а ты его нарушил!
- Вррвааау. – То ли зевнул, то ли ответил вожак. Зрелище мелькнувших клыков, размером с короткий нож вернули меня к реальности, и я стал прикидывать, как бы так откланяться не прощаясь. Но единственная дорога вниз была перекрыта мохнатыми тварями. Меж тем, старик подошел к волкам вплотную и нисколько не смущаясь видом стаи голодных хищников, продолжал их отчитывать как нашкодившую шпану.
- Да что ты говоришь? Мы договаривались, что ты не будешь охотиться на моих гостей, которые дошли до камней. Понимаешь, ты, душа ненасытная, до! А они вона где лежат! Ты нарушил свое слово! – Размахивая руками и видимо, совершенно забыв о зажатом в кулаке топоре, старик чуть не задел им по морде молоденькой волчице, что крутилась рядом. И так разгоряченная охотой, громкими звуками и мельтешением чего-то не очень крупного перед самой пастью, она не выдержала и со скоростью молнии бросилась сердитому старцу в горло. Я не успел ни посочувствовать, ни испугаться за него. Страшный удар обухом топора бросил волчицу на землю. Ловким движением старик ухватил ее за хвост, поддернул так, что задние лапы беспомощно забили в воздухе, а здоровенным башмаком, подошедшим бы мужчине раза эдак в два большему, наступил на загривок.
- Так! Мало того, что ты забыл о клятве, так еще и пащенки твои осмелели. На меня кидаются! У моего порога! – И без того громкий, голос лесовика стал напоминать шум водопада. Казалось, он шел отовсюду. Вековые деревья вокруг зашумели, а камень подо мной ощутимо дрогнул.
- Скальд, это сильный дух. Я не знаю кто он, но в нем твое спасение. – Голос Гудрун уже не напугал меня, скорее я ждал ее комментариев. Впрочем, и сам понимал, что это мой единственный выход. Главное ничего не испортить.
- Вуоооууф. – Вожак провыл длинную ноту и склонился, на секунду спрятав морду в лапах. Затем он прорычал уже что-то менее разборчивое и стая как один развернувшись, устремилась к лесу. Старик отпустил свою жертву, и та с визгом бросилась к своему вожаку. Правда, если она рассчитывала на сочувствие и понимание, ее ждало горькое разочарование – недовольный ее самодеятельностью, самец задал ее короткую, но весьма ощутимую взбучку. Видя, как молодая и сильная волчица попросту не успевает не то что бы ответить, на это ее смелости бы точно не хватило, но даже и увернуться от еле уловимых глазом ударов и укусов вожака, я запоздало покрылся холодным потом. Если бы это чудовище добралось до меня, если бы наш с Гудрун план сработал - у меня не было бы не единого шанса.
Волки скрылись в подлеске. Старик, не обращая на меня ни малейшего внимания, пробурчал себе что-то под нос и развернулся с явным намерением отправиться по своим делам. Я же, стоя на валуне с палкой в руках, почувствовал себя совершенно глупо.
- Простите, уважаемый, к сожалению, мы не знакомы, но я бы хотел поблагодарить вас за спасение. – Не оборачиваясь, старик снова что-то пробурчал и махнул рукой, что можно было истолковать и как «не стоит благодарностей» и как «отвали». Я предпочел первое.
- Меня зовут Джек. Джек Спэрроу, сэр. А как мне звать вас?
- А к чему бы тебе вдруг пришлось меня звать? – Старик остановился и даже слегка обернулся, глядя на меня искоса.
Мне показалось, что в голосе его послышалось предостережение, и тут же Гудрун подтвердила мои опасения.
- Будь очень осторожен, скальд. Многие древние не то, что бы скрывают свое имя, но очень не любят, когда у них его выспрашивают.
- Да тут не до жиру, быть бы живу. – Прошептал я, ощущая как кровь стекает по раненной ноге и пытаясь понять от чего кружится голова – от усталости, кровопотери или уже от яда. – Без помощи я долго не протяну. - И уже громче, обращаясь к своему спасителю:
- Ну разве вежливо было бы с моей стороны, не поинтересоваться даже именем того, кто спас мне жизнь, да еще и в гости зазвал? – Одновременные «Ах!» в голове и возмущенное «Что?», рыком прокатившееся по округе показали, что мой выстрел достиг цели.
- Ты что же это мелешь, скудоумный? – Старик набычившись, уже стоял лицом ко мне и двумя руками сжимал рукоять своего топора.
- Проклятье, скальд, ты его разозлил, на что ты надеялся? – Гудрун явно рассердилась.
Я же продолжил гнуть свое.
- Ну как же, добрый сэр, вы ведь сами волков прогнали, потому, что они на вашего гостя – я интонацией выделил последнее слово и для верности даже ткнул себя пальцем в грудь – покуситься посмели. И что ж мне делать, как не принять ваше любезное приглашение, иначе это же будет совершеннейшее оскорбление вам, вашим словам и вообще, черная неблагодарность с моей стороны. – Как можно более искренно сказал я и замолчал, надеясь, что со стороны не заметно как же меня колотит дрожь. Слишком много переживаний выдалось за сегодня, а сейчас я поставил на карту буквально свою жизнь. Исходя из неподдельного возмущения лесовика нарушением данного слова, я рискнул подловить его самого на неосторожном выражении, но вот как он теперь поступит? Разъярится и проломит мне голову? Попросту плюнет и уйдет? Или…
Раскатистый звук, раздавшийся неожиданно, вспугнул стайку птиц, которые вспорхнули над деревьями, заставил вздрогнуть мелкие листочки на ветках, а меня самого, от неожиданности, чуть не сбросил на землю. Сгибаясь пополам, выронив топор, держась за живот и утирая слезы, старик хохотал.
- Ох, уморил, умник. Но как заплел, а? – Новый приступ хохота заставил старика согнуться в три погибели. Отдышавшись, но, все еще улыбаясь в бороду, он продолжил. – Это ж надо, и меня на слове поймал и вежество проявил и сам ни причем остался. Ты случаем, не родня ли Честному Томасу?
- Кому, добрый мастер?
- Да был один такой рифмач, стихоплет, песнопевец. Сам-то я в этом не особо понимаю, но вот Королева Воронов была от него в восторге. – Старик подобрал свой монструозный топор и задумчиво поскреб лысину. Раздался звук, будто стая бобров грызет кору столетнего пня. – Ладно, гостюшко, твоя взяла, заслужил. Вот только неча меня мастерами да сэрами умасливать. Как был отродясь Бодокеном, так им и останусь. Бодокен Совайл, мой дом и все в нем к твоим услугам. – Лесовик слегка склонил голову и сделал витиеватый жест отведенным в сторону топором, что с натяжкой можно было бы признать за поклон с размахиванием шляпой.
- А старик-то не так прост, в миг скальда распознал. – Голос Гудрун, как всегда неожиданно раздался у меня в голове. – И имя его мне вроде знакомо, была легенда про одного боггана или по местному, брауни, который во исполнение долга, приходил по ночам к паре стариков и молол им зерно в амбаре. Даже стишок такой был.
«Когда от росы седеет трава, и черные тянутся тени,
И Каллум усталый храпит уж давно со старухой своею в постели,
Приходит амбарный старик-домовик,
И молотит впотьмах он у ночи в зубах,
Тот амбарный старик-домовик»[1] .
Ну, ничего себе! Легенда, понимаешь ли, была. И когда?
- Я с благодарностью принимаю ваше щедрое предложение, мастер Бодокен.
Я стал спускаться со своего спасительного укрепления, пытаясь удержать посох и не очень нагружать раненую ногу. Когда до меня дошло, что палка вполне может проделать путь до земли самостоятельно, дело пошло быстрее, и я смог отвлечься, что бы прошептать пару слов Гудрун.
- Вряд ли это может быть тот же самый старик, ему же тогда должно быть больше десяти веков. Но идея для разговора вполне подходящая.
- Подожди… - Но я не стал слушать возражений.
- Мастер Бодокен, вы сказали, что не особо стихи жалуете, а я как раз один припомнил. Про амбарного старика-домовика. – Я благополучно спустился наземь и подобрал посох.
- Да неужто его еще помятуют? Поди ж ты! – Бодокен Совайл удивленно поднял брови, а затем разулыбался так, что ягоды брусники, украшающие пышные усы, разъехались и заплясали. – Молод я был тогда и неосторожен. Сказал слово лишнее и вот целых две зимы батрачил по ночам на одну семью. Злился поначалу, все думал пакость, какую сотворить по концу срока службы. – Лесовик залихватски подмигнул. – Но со временем и успокоился, сам виноват, да и стариков пожалел. Хоть уже тогда я был старше их обоих, но они прожили достойную жизнь, обычаи блюли, богам молились да о Малом народце никогда не забывали. И наказать их за свое же слово было бы, как это ты давеча сказал? Оскорблением и черной неблагодарностью? Вот-вот. А до такого я и сам не дойду и другим закажу. – Старик махнул рукой в сторону кустов, в которых скрылись волки и, развернувшись, широко зашагал вверх по холму. Мне ничего не оставалось, как поспешить вслед за ним. Впрочем, Бодокен заметил, что я хромаю и сбавил шаг.
- Мельчают английские волки. – С усмешкой произнес мой хозяин, глядя на мою многострадальную штанину. – В былые времена они бы тебе ногу не оцарапали, а отхватили бы начисто. Уж со второго раза точно.
- Так первый раз, мастер Совайл, это паук был.
- Эт который? С Седой опушки?
- Так я же не отсюда и названий местных не знаю. – От слабости начала кружиться голова и предательски подрагивать ноги.
- Дык ее все знают. Ну, самая окраина леса, заплетенная паутиной как сарай ленивой хозяйки, а пауки там с доброго пса и каждый на свой манер окрашен.
- Да, все верно. – Я на секунду остановился перевести дух и утереть холодный пот, который вдруг выступил по всему телу и даже стал заливать глаза.
- Эге, гостюшко, да ты никак потравлен. – Бодокен схватил меня своею лапищей за плечо и встряхнул. Голова на мгновение прояснилась, но затем дурнота стала вновь накрывать меня. – Ты держись, тут недолго осталось, сделаю тебе отвару, как новенький будешь, раз уж сразу не помер.
Как на буксире, могучий старик потащил меня за собой. Я был не против, так как передвигать ноги становилось все тяжелее, и я попросту старался не потерять сознание.
- Поспеши, скальд, скоро я не смогу сдерживать яд. Рвется к сердцу. – В голосе Гудрун отчетливо прозвучало напряжение, будто она удерживала немалый груз.
Перевалив через вершину холма, я увидел широкий лог, по дну которого бежала речушка. На берегу, у самой стены деревьев, подступающих к самому холму, высились разнокалиберные постройки – сараи, амбары и даже водяная мельница. Они окружали приземистый двухэтажный дом, втиснутый между двумя могучими дубами, в каждом из которых уместился бы мой номер в гостинице вместе с ванной и коридором. Угасающим взглядом я еще успел заметить полное отсутствие всякой ограды или забора, казалось, усадьба является частью леса и не столько построена, сколько попросту выросла на этом месте. Деревянные срубы поросли мхом, крыша крыта дерном и кое-где на нем растет трава, и даже кустарник. Прямо из стен мельницы растут ветви цветущей яблони. Впрочем, за истинность виденного я бы не поручился – голова кружилась все сильнее, ноги подкашивались. Преодолев с помощью хозяина ступени высокого крыльца, я переступил порог дома и с чувством выполненного долга, провалился в беспамятство.
Мне снился сон. Я знал это совершенно точно. Во сне бывает, что ты просто знаешь откуда-то, что вот этот человек твой друг, а вот это место ждало тебя всю жизнь. И до самого пробуждения, твою веру не омрачает ни тени сомнения. Так было и на этот раз, идя по скользким камням, с пробивающейся кое-где редкой травой, я чувствовал себя в безопасности настолько, что даже не смотрел под ноги. Наоборот, я вглядывался в низкое северное небо, в клубы серо-голубых туч, несущиеся над самой головой. Подойдя к краю утеса, так резко обрывающемуся в море, словно его обрубили исполинским мечом, я безо всякой боязни уселся, свесив ноги в пропасть. Далеко внизу, свинцовые волны в белопенных коронах, ряд за рядом, идут на свой вековечный приступ прибрежных скал. На помощь гибнущим сестрам, из-за горизонта, отовсюду, куда падал взор, спешат мириады валов, у самого берега набирая и силу и разбег.
Посвист ветра и крики чаек погребальным плачем вплетаются в гулкий ритм холодных вод, и вот ты уже растворяешься в этом тусклом сиянии северного дня. Ты становишься единым с этим морем, скалами у берега и кручами позади, с ледяными ручьями и редкими козами, что пасутся у кромки снегов. Но это твой сон. Ты вспоминаешь, что это такое я. Кто такой я. Да, это сон и сон мой.
С усилием и чуть ли не хрустом закостеневшей шеи, словно пробыл недвижимо не один десяток лет, поворачиваю голову к той, что сидит на камне-троне поодаль. Наклонившись вперед, оперевшись подбородком на сжатые кулаки сидит она в зеленом плаще с откинутым капюшоном. На ней красная рубаха до пят с выцветшим до белизны, когда-то голубым сарафаном. Подол и рубахи и сарафана истрепан и заляпан черными и бурыми пятнами. На плечах одежду придерживают две овальные серебряные фибулы, с оскаленными мордами волков. Левое запястье туго обмотано сыромятным ремнем. Из-под легкого кожаного шлема с нашитыми кольчужными звеньями, серебристым потоком спадающими на спину, спускаются до самого пояса две толстые косы цвета спелой пшеницы. К камню прислонен иссеченный круглый щит с двумя стилизованными летящими воронами и лежат обломки некогда могучего копья.
Женщина тихонько поет:
«Мы ткем, мы ткем
стяг боевой;
был он в руках
у конунга юного:
выйдем вперед.
ринемся в бой,
где наши друзья
удары наносят!
Мы ткем, мы ткем
стяг боевой;
конунгу вслед
пора нам скакать!
Гендуль и Гунн
за ним помчались,
кровь на щитах
увидят они.
Мы ткем, мы ткем
стяг боевой;
рвутся вперед
смелые воины.
Конунга жизнь
мы защитим,-
нам выбирать,
кто в сече погибнет»[2] .
Я встаю и, не обращая внимания на разверстую бездну под боком, по самому краю подхожу к воительнице. Она поднимает на меня глаза изменчивого серо-зеленого цвета, словно море, то освещаемое солнцем, то снова накрываемое облачной тенью. В былые годы и статную и пригожую, ее можно было бы смело назвать красавицей, но теперь какая-то ноша тяготит ее плечи, сгибает спину. Тени пролегли по ее лицу, глаза покраснели. Крепкие руки, привычные и к работе и к ратоборству сцеплены так, что костяшки побелели.
- Ну, здравствуй.
- Здравствуй и ты, скальд, коль не шутишь. – Гудрун криво усмехнулась и немного расслабилась. – Вот и свиделись, я и позабыла тебя упредить, доколе я бодрствую, а ты напротив уснешь, можем мы увидеться. Но для того надо было бы или тебе попросить или мне пожелать, а тут и я не чаяла, да и ты, судя по всему, удивлен.
- Мало ли… - Я удивился собственному равнодушию. – Одной тайной больше, одной меньше. Рад видеть тебя. – Я уселся рядом на землю и снова стал смотреть на набегающие волны. – По идее мне надо бы возмущаться тому, что теперь я сам себе не хозяин и не факт, что доживу до Рождества, но ведь не ты в этом виновата. Наоборот, без тебя я уже был бы мертв. Благодарю.
- Не стоит. Выбора у меня не было. Но ты в этом не повинен тож. – Гудрун усмехнулась. – Коль удастся найти способ тебе выжить, а мне удержаться от падения, – она вздрогнула и запахнулась в плащ, как будто ветер стал ее донимать – то стоит разыскать того кто сделал нам такой подарок. И вот уж его-то поблагодарить, мыслю, нужно будет так, что б никто не назвал Гудрун Иггдоттир нещедрой.
Тучи потемнели и понеслись с устрашающей скоростью, словно высоко в небе стал зарождаться сильнейший ураган. Снизу, от бушующих у подножия утеса волн, потянуло холодом. Я решил сменить тему разговора, пока меня не снесло ко всем чертям с продуваемой всеми ветрами скалы.
- Ты права, дел, за один только день, насыпалось больше, чем раньше за год. И как к ним подступаться непонятно совершенно. Так что, и тут ты права снова, вначале хорошо бы просто выжить, а там уж будем думать кого найти и как отплатить. Но одна вещь все же не дает мне покоя.
- Какая? Спрашивай, если то будет в моей власти, отвечу. Уж ответ на вопрос, своею доблестью ты верно заслужил.
Гудрун улыбнулась и вдруг показалась куда моложе, чем выглядела в своем неказистом наряде да с мозолистыми натруженными руками. Просто крепкая девчонка, которой пришлось повидать в жизни некоторое дерьмо. А некоторое даже и выбивать.
- Ну, вот это все. – Я махнул рукой, обводя северный простор, поросший мхом камень и самою валькирию. – По твоим словам, ты была ангелом, извини, что опять напоминаю, ты видела не просто зарождение человеческой цивилизации, наверное - в эту мысль я пока даже вдумываться не хочу, ты даже присутствовала при зарождении вселенной и видела Творца, так почему ты выглядишь как дева битвы родом с одного из северных фьордов десятивековой давности? Зачем тебе это?
- А как, по-твоему, я должна выглядеть? С рогами, копытами и хвостом? В рубище с перепончатыми крыльями и красными глазами? Огненным кустом? Змеем?
- Нет, ну что ты, я понимаю, что все это глупости. Но я бы хотел понять, почему ты выбрала такой образ, имея в распоряжении совершенно любой из человеческой истории, а то и за ее пределами. Так уж вышло, что уживаться нам с тобой надо и неизвестно на какой срок. И если мы с тобой не договоримся или друг друга не поймем, то на всех далекоидущих планах можно смело ставить крест.
- Я понимаю твои опасения, хотя, если ты по-настоящему испугаешься за свою жизнь и захочешь ее сохранить, то договоришься с кем угодно. Хоть с чертом. – Гудрун ядовито усмехнулась. – Так что не стоит пытаться познать то, что тебе не дано. Однако, я обещала ответить на вопрос и негоже теперь отмалчиваться. Да и доля правды в том, что лучше б узнать друг друга, есть. – Она вздохнула и обхватила перемотанное ремнем запястье другой рукой, как будто то заболело. – Я ничего не выбирала. От начала времен, мы были не просто строителями, смотрителями и проводниками воли Его, мы и были этой волей. А так же светом, тьмою, волнами, огнем, звездами, деревьями и зверьем с птицами. Одновременно, приглядывая за свершением той части творения, что была доверена, каждый из нас и был этой частью. Одновременно мы могли и иметь свое тело и в то же время быть бурлящим потоком, горной вершиной или волчьей стаей и даже могли стать концепцией, идеей света, глубины, охоты или неостановимого роста из семени. И так было многие и многие эоны, пока Он не привел тех, чей удел был вне нашего знания, вне нашей работы. Смертных. Ни один из нас не был еще вами, но каждый из нас ощущал в первых людях частицу его, а значит и частицу всего Творения. Сказано было: «Принесите плоды с ветвей своих деяний». И каждый из нас, из каждого Дома, каждого чина Воинства, от Престолов и Сил до Муравьиного Шепота из Дома Диких, сотворенного одним из последних, все принесли и вложили частицу звездного света, рассветов, запаха травы, гула морских глубин, частицу себя, частицу вселенной. И заповедано было, и любить вас как Его самого и поклониться как Ему, но и таиться от вас бесконечно. Любить вас, своих детищ, чад своих, саму квинтэссенцию творения нам было легко, и наказ сей показался нам излишним, но простым. Поклониться же было сложнее, но и это не вызывало особого нарекания, ведь было даровано вам то, в чем нам, силам, истокам и принципам творения было отказано изначально – душа и свобода воли. А вот с последней заповедью вышло иначе. Многим из нас было больно смотреть, как любимые чада Господа и наши, в бесконечной, полной чудес вселенной мнят себя одинокими и покинутыми. Любовь, желание помочь и уберечь, боль от невозможности это сделать, непонимание, возмущение… Как же все это нас изменило. Конечно, столетия Первой войны, поражение, Падение, тысячелетия в Бездне, ненависть, предательства, мучения переменили нас гораздо сильнее, но то, первое, не забудется никогда. Изменившись сами, мы изменили себе, изменили Закону. И в конечном итоге потому я оказалась здесь. И выгляжу я так, не от того, что выбирала что-то, а от того, что познав, что-то, изменившее меня снова, я становилась им. В Уре я представала пламенем и львиноголовым великаном, в Бездне я была тенью пепла, шелестом старой паутины. Меж молодых же асов, пред йотунами и цвергами, проносясь над пиром воронов и провожая павших героев к вратам Вальхаллы, я была и остаюсь девой битв. Отец Дружин впервые за бессчетные тысячелетия дал мне не только цель. Он дал мне дом. Дом, который ныне утрачен и который я не оплакиваю лишь потому, что не первая это моя потеря. Не оплакиваю, но и иного не имею.
Подчеркнуто спокойным, каким-то очень по-женски естественным движением, Гудрун огладила сарафан, расправляя его на коленях. Я был ошеломлен той пропастью лет и бездной переживаний, что приоткрылась мне лишь краешком. Волна сочувствия поднялась из груди и мягко ударила в голову, но я одернул себя. Вторая волна, на этот раз ледяная, прокатилась вдоль позвоночника. Все эти истории, эмоции, образ простой, но сильной духом женщины… а есть ли все это на самом деле? Передо мной падший ангел, демон из глубин Ада и я нахожусь в его сне. Стоп! Ведь это мой сон. Я встал, поднял камень и, размахнувшись, бросил его далеко в море.
- Асы, а кем были они?
Гудрун удивленно посмотрела на меня.
- Что значит кем? Асы были асами.
- Я понимаю, но они тоже были падшими, которые притворялись или…
- Мы не притворяемся! – На секунду мне показалось, что я увижу деву битв в гневе, но она смогла взять себя в руки. Я посмотрел на горизонт. – Мы являемся тем, что составляет нашу суть и вера людей только помогает, но не заставляет… - Она осеклась.
- Подожди, - я подошел к краю скалы и как бы в задумчивости стал следить за парящей под темными облаками чайкой. – Значит, вы можете что-то выбрать, что-то, что будет соответствовать вашей природе, но затем вам нужна людская вера, и она способна внести свои коррективы?
- Не природы, - голос Гудрун впервые прозвучал устало – у нас ее нет. Мы созданы для одной и только одной цели. Миссии если хочешь. Я могу позволить себе толковать ее по разному, но, в конечном счете, создавать буду то же, что и в начале времен.
- Или разрушать? – Мысль была неожиданной, но отчего бы и нет, противоположности сходятся. Я внимательно посмотрел в глаза собеседнице, пытаясь уловить любую возможную фальшь. Впрочем, поглядывать время от времени на горизонт я не забывал.
- Или разрушать. – Гудрун кивнула с каким-то удовлетворением. Наклонилась и подняла обломки копья. – Светлый некогда дух, пройдя через горнило войн, предательств и разочарований изменится. Не как человек, который может ожесточиться, озлобиться, ополчиться на весь мир, стать чудовищем, но в душе продолжать любить свою собаку. Или мать. Или даже цветок в горшке, не важно. И путь назад, к свету, доброте и всепрощению для него не заказан. Более того, этот путь может занять у него всего одну ночь покаянных раздумий. И такое бывало. Но то человек. Смертный. Для древних, былых, изначальных возможность измениться такова же, что и для остальной вселенной. Может ли измениться звезда? О да, за миллиарды эпох. И когда это изменение произошло, оно необратимо. Но люди, переменчивые люди, созданные по образу и подобию Его из всех аспектов творения, несущие в себе и свет, и тьму и лед, и пламень, но главное Веру, о, вы способны не просто дать бессмертному ощутить огонь божественного присутствия. Нет, гораздо больше. Вы, любимые чада Творца, имеете ключи к вратам новых реальностей. Вера это еще не знание, еще не умение и даже еще не сила, но возможность и обещание обрести их.
- То есть, ты хочешь убедить меня, что тысячу лет назад, произошло что-то, сделавшее тебя девой битв, валькирией, дочерью Одноглазого?
- Я ничего не хочу. Такова реальность.
- Но что же случилось? Куда делись асы? Как ты снова оказалась в аду? – На самом горизонте вел свое сражение с могучими валами драккар под черным с желтым парусом. То, зарываясь носом в пену, то взмывая на гребень очередной волны, казалось он вот-вот пойдет ко дну.
- Бездна существовала задолго до появления людей и уж тем более, ваши богословы, придумавшие котлы для грешников, круги наказаний и Рогатого, что ожидает грешников, не могли знать и доли истины. Богу богово, а кесарю кесарево. В бездне мы были совершенно одни. Одни настолько, что даже лидеры наши покинули нас. Величайшие покинули Бездну и более в нее не вернулись. Первый же Осознавший, поднявший нас, Утренняя Звезда не был с нами и одного мгновения. И если судьба Герцогов Ада – Гудрун поморщилась – стала впоследствии известна тем из нас, кто бывал вызван вашими малефиками, то Денница исчез. Оказавшись вновь в пределах Творения, я многие годы незримо присутствовала на полях сражений, собирая эйнхериев в Вальгаллу. Я не просто была счастлива - зов Бездны ослабел настолько, что я поверила, будто он надо мною больше не властен. Будто я переродилась. А потом… - Плечи Гудрун опустились, она бережно стала раскладывать обломки копья на коленях – потом пришла новая вера. Вера в бога единого. Ревнивого. Строгого. Жестокого. Боги древних времен тоже были не пряник сахарный, но у каждого из них были свои пределы. Этот же претендовал на окончательную истинность, словно Творец. Все сущее должно было или подчиниться или быть уничтожено. Изгнано. Предано огню, железу и забвению. Те из нас, кто пытался сопротивляться, кто дерзнул вспомнить о своей древней власти, будучи лишенными защиты человеческой плоти, знания и веры, те были вновь затянуты Бездной, вековечной тюрьмой Творца. Теперь ты понимаешь, почему я вынуждена тратить свои нынешние, и без того невеликие силы с оглядкой? Моя помощь может оказаться бедою и для тебя и для меня. Лишь здесь, внутри твоего сознания, в твоем сне, могу позволить я себе говорить с тобою свободно. Но ты уже просыпаешься.
- Да-да, конечно, я понимаю. – Несколько невпопад ответил я. Меня, во всем этом великолепии старого Севера занимал лишь борющийся со штормом корабль. Всеми фибрами души я желал, что бы он выплыл и, пробуждаясь ото сна, все же своего сна, я знал, что он все еще борется с волнами. Драккар под черным парусом с желтым овалом, и легко узнаваемым черным силуэтом летучей мыши.
[1] Народное шотландское стихотворение.
[2] «Старшая Эдда - Песнь валькирий»
Дорогие читатели, подписывайтесь, оставляйте свои вопросы и комментарии.
Моя страница в VK https://vk.com/alexdutch