На широкой лужайке лежал глубокий снег, Обрезанный множеством занесенных кучей; Ветер, что пел сквозь сосны Голые сучья вяза метались и качались; В то время как за окном звездчатый морозный, На фоне заката пурпурная решетка, Мы видели мрачный взмах ворона, Ястребиное пятнышко по небу серую, Хохлатая голубая сойка порхает быстро, Белка балансирует на дрейфе, Прямой, настороженный, его широкий серый хвост Ставят на северный ветер, как парус.
Случилось, наша маленькая девочка, Прижавшись лицом к стеклу, И глаза, в которых нежная роса Жалость светилась, стояла и смотрела сквозь Узкое пространство ее розовых губ Растаял от морозного затмения: «О, видите, - воскликнула она, - бедные голубые сойки! Что говорит черная ворона? Белка поднимает ножки Потому что у него нет рук, и он просит; Я знаю, он просит моих орехов; Могу я не кормить их на снегу? » Наполовину потеряна в ее сапогах, ее голова Тепло в ее красном капюшоне, Ее клетчатая юбка плотно прилегает к ней, Она барахталась по зимней лужайке; Теперь пробираюсь сквозь туманную завесу Обдуваемый ею пронзительный шторм; Теперь тону в дрейфе так низко Ее алый капюшон едва мог показать Его цвет на снегу. Она упала из-за несчастных птиц и зверей Ее небольшой запас орехов и кукурузы, Так ее робкие гости говорили: «Приди, белочка, из дупла твоего, - Приди, черная старая ворона, - давай, бедная голубая сойка, Перед тем, как твой ужин сдуется! Не бойтесь, все мы хорошие; А я мамина Красная Шапочка! »
О Ты, чья забота превыше всего, Кому даже падение воробья не придаст, Держи в девичьей груди Жалость, которая сейчас у него в гостях! Пусть ее культурные годы не сделают меньше Детское очарование нежности, Но пусть она чувствует, а не знает, Ни сложнее с ее лаком расти! Не тронутый сентиментальным горем Это плачет на каком-то напечатанном листе, Но подскажите добрым словом и делом Чтобы владеть претензиями всех, кому нужно, Пусть сама взрослая женщина исправит Обещание Красной Шапочки!