23 марта 1842 г., ушел из жизни выдающийся французский писатель Анри Бейль, известный всему миру под псевдонимом Фредерик Стендаль. А знаете ли вы, что в 1812 г. будущий автор «Пармской обители» и «Красного и черного» в качестве интенданта участвовал в походе наполеоновской армии в Россию, стал свидетелем Бородинского сражения, московского пожара, разгрома и бегства французов?
Этот поход стал поворотным в мировоззрении писателя. Он постоянно оставлял заметки в своих толстых тетрадях. К сожалению, часть этих тетрадей погибла при переправе через Березину.
По мнению Стендаля, у императора была возможность после Бородинской битвы отвести войска на зимние квартиры, занять линию Днепра и восстановить Польшу. Был и другой путь: пользуясь тем, что русская армия отступила влево от Москвы, фланговым движением двинуться вправо и занять беззащитный Петербург, жители которого отнюдь не испытывали желания сжечь город.
«При такой ситуации, – пишет Стендаль в книге «Жизнь Наполеона», – заключение мира было бы обеспечено». И продолжает: « Но одного только разговора об этом плане было бы достаточно, чтобы привести в содрогание наших разбогатевших маршалов и вылощенных бригадных генералов, вращавшихся в придворных сферах». Иначе говоря, Наполеону было не на кого положиться. Стендаль с горечью констатирует, что французская армия уже не обладала энергией, окрылявшей ее в 1794 г., да и Наполеон «уже не был тем полководцем, который предводительствовал армией в Египте и под Маренго».
«Из тщеславия и желания загладить свои испанские неудачи император решил взять Москву. Этот неосторожный шаг не имел бы вредных последствий, если бы он остался в Кремле не более трех недель, но посредственность его политического дарования проявилась и здесь: она была причиной того, что он потерял свою армию».
Вот что он пишет в своем дневнике сразу по вступлению Великой армии в Москву: «В Европе не знали этого города. В нем было 600 или 800 дворцов, каких нет в Париже. Все там было устроено для самого чистого наслаждения. Там были лепные украшения самых свежих тонов, лучшая английская мебель, изящнейшие псише, прелестные кровати, диваны тысячи оригинальных фасонов. В каждой комнате можно было расположиться четырьмя или пятью различными способами и всегда удобно, все было продумано; величайший комфорт соединялся здесь с самым тонким изяществом».
Тем сильнее было впечатление Стендаля, увидевшего, как город полыхает. «Мы ясно видим громадную пирамиду, которую образовали вывезенные из Москвы мебели и фортепьяны (они могли доставить нам столько удовольствия, не будь этой мании поджогов). Этот Растопчин - или негодяй, или Римлянин. Любопытно было бы знать, как будут смотреть на его поступки. Сегодня на одном из дворцов Растопчина нашли афишу; он говорит в ней, что в этом домe движимости на миллион и пр., но что он сожжет его, чтоб он не достался в руки разбойникам. Превосходный дворец его в Москве до сих пор, однако, не сожжен».
Сильно изменилось отношение Стендаля к прежде обожаемому им Наполеону. «Он потерпел поражение – не от людей, а от собственной своей гордыни и от климатических условий, – и Европа начала вести себя по-иному, – пишет Стендаль. – Мелкие государи перестали трепетать, сильные монархи отбросили колебания: все они обратили взоры на Россию: она стала средоточием неодолимого сопротивления».
Во многом именно русскому походу мы обязаны появлением того блестящего автора, которого мы знаем по большим романам Стендаля. Приехав в Париж, Бейль ощущает себя изменившимся человеком: «Вернувшись из Москвы, я не нашел в себе больше тех страстей, которые нарушали однообразие моей жизни. Я, напротив, думал во время отступления из России, что незабываемые впечатления … дадут новую пищу моей душе... За этим путешествием сохранится известное преимущество: оно дало мне возможность видеть такие вещи, каких, полагаю, не видел со времен Сервантеса ни один Мочениго».
****