Я бы хотела нарисовать изгибами тел и звезд
море, где ты живешь, чтоб понимать восторг,
глядя с утра рассвет, медленно думать вдаль,
мыслей оставить след криком души «Прощай»
Между утром и ночью стоит невероятная тишина. Она как будто нависает над тобой огромной скупой горой, которая бескомпромиссна в своих решениях и не даст тебе ни секунды лишнего времени ночи, она стоит и нетерпеливо ждет этих 7:15, когда вся власть переходит солнцу, музыке, суете, городу и утру, и надо лишь быстро смыться со своими мечтами и кошмарами, забыться на целых 12 часов .
Тонкими серыми линиями по белой, как снег, бумаге, с немного царапающим слух звуком, девушка рисовала в парке около сломанного фонтана, в котором оставалось совсем немного воды. Сидела на каменном бортике и рисовала слишком необычно застывшие стальные скульптуры, из которых вода должна будет спускаться бурным водопадом вниз.
Дурацкий звон будильника пренебрежительно был брошен в окно с тринадцатого этажа и разбился где-то глухо вдребезги о мокрый асфальт, в котором отражалось розовое и бескрайнее.
Глаза приняли самое серьезное и взрослое на данный момент решение не открываться, но, и это взрослое решение отвергнув, отправились вместе с телом безысходно пытать себя температурами воды.
Ноги ненавидели физкультуру и холодный пол, пошатывались самосознание и часы на веревочке, длинно тянувшейся красной нитью через жизнь и по совместительству комнату. Безрамочные рисунки с отвращением жмурились и шипели на свет, независимо от принадлежности к виду всего живого и сущего. Цель была одна: пить чай и жить, взаимообратная и прямозависящая. Но стоило облокотиться на подушку…
В сердце была такая глухая пустота, что слезы не могли появиться и перестать хотеть появляться тоже не могли, так и висели, завязанным узлом на горле. Глаза с каждой секундой становились «стекляннее» и «стекляннее», температура в теле повышалась, а руки дрожали, сжимая карандаш.
Внутри было мягко и тепло, хотелось спрятаться внутрь себя, хотя бы в тот кусочек, где продолжался сон, где жили неосознанные фантазии, уже чуть-чуть подпорченные утренним разумом, который вносил желаемые видения в чистую случайность. И вот промелькнула где-то за зрачками ещё одна туманная мечта, где кто-то очень тёплый прижимал к себе замёрзшее колкое тело в этом огромном мире.
Потом, когда линии фонтана совершенно перестали быть похожими на фонтан, а навязчиво приобрели знакомые изгибы лица и улыбку, до такой боли знакомую, что тут же развязавшую узел на горле, слезы моментально появились и медленно покатились по щекам. С тонким и жалостным придыханием вздрагивало хрупкое тело, пальцы выронили карандаш, и он, аккуратно пару раз перевернувшись в воздухе, с громким звоном упал на асфальтовую плитку. Руки обвили себя за пояс и сжали белую мягкую кофту, специально надетую, чтобы немного замерзнуть, ветер приятно дул в лицо, хотелось плакать без остановки, было, наконец-то, все равно на внешний вид и размазанную тушь, дождавшуюся своего часа расплыться стихами по миру. Блокнот, скинутый ногой, постигла еще более печальная участь, чем у карандаша, он упал в то «немного воды», что рабочие парка не успели выкачать из фонтана, контуры нарисованного лица расфокусировывались по мере погружения. Под водой страницы стали листаться, а те, что были вложены или слабо приклеены, расплывались по фонтану бумажными одинаковыми физиономиями со слишком любящим, чтобы быть в настоящем, взглядом, изображенным то на дереве, то на доме, то на троллейбусе. Рисунок этого же отчаянного призрака, проявляющегося в каждой частице маленького города, («Через фонтан» — как он мог бы называться, если б не прервался слезами) никуда не плыл, а остался висеть на глади перед хозяйкой. Острые коленки прижались к груди, и красный нос уткнулся в рваные джинсы. Сердце мотыляло между ребрами.
Полный беспорядок на голове и абсолютно упорядоченное спокойствие внутри, ещё не осознавшее каких-либо мыслей, совершенно не мешали владельцу тела. Это тело было несовершенно и любимо, его все устраивало. Остатки сна и чая сглотнулись и протекли по горлу тёплым ручейком прямиков в сердце, потому что крепкий до горькости, с тремя ложками сахара, отчего очень сладкий, горячий крепкий черный чай может идти только в сердце. Сонные воспоминания продолжались.
Кто-то оказался сзади плачущей у фонтана девушки и замер, не двигаясь, смотря на плавающие повсюду рисунки.
В темно-коричневый, с оттенками багряного, чай упал осенний листик и тихо, немного поплавав по глади кипятка, утонул, кружась призрачным вальсом. На улице была весна, а листья почему-то падали в чай уже вторую неделю. Плед прятал под себя голые белые лодыжки, а небольшую тату на запястье еле-еле прикрывала старая вязаная кофта. В душе что-то скреблось, но не сильно. Бурую прядку волос стеклянные пальцы убрали за ухо привычным бессознательным движением. Два мира спокойно сосуществовали.
Чья-то рука нежно погладила белое, свернутое в комочек тело, телу было все равно, откуда эта рука материализовалась и что конкретно она ждет, слишком давно оно не плакало. И тем не менее рука явно грела бешеное сердце, через спину, желтой солнечной энергией, но только раненая душа вспоминала о..., как снова за секунду проваливалась в ту же пропасть и, задыхаясь, выплескивала солеными брызгами воспоминания. Руки, нам уже знакомая и вторая очень похожая, но другая, настойчиво, уверенно и сильно сжав хрупкие плечи, приподняли их так, что тонкие ноги выпрямились и, дрожа, стояли на земле, все равно пытаясь свернуться в маленький узелок и разорваться на части. Нежно и ласково, но в то же время материально и тепло, очень солнечно и тихо, незаметно и так неожиданно чьи-то губы поцеловали плачущую девушку у фонтана в макушку. Он не отстранился от нее потом, он так и стоял с закрытыми глазами, абсолютно спокойным лицом, закопавшись носом в ее темно каштановые волосы. Она перестала плакать, слезы лились, дыхание замирало и пропадало иногда, но с каждой секундой становилось все спокойнее, она пыталась не дышать, но не могла, красные глаза были потеряны и испуганно метались из стороны в сторону. Мысли даже не пытались появиться. Стало тепло, когда он стоял так близко и когда дышал ее воздухом, когда обнимал ее за плечи, уже нежнее, но по-прежнему крепко, потому что телу очень хотелось упасть в обморок. Очень тепло, даже настолько, что захотелось спать, она крепче сжала себя и случайно наткнулась на его руку на своей талии. Они медленно переплелись пальцами.
Пальцы ног сжались от сквозняка, а легкая волна мурашек пронеслась по телу и утонула в собственной бесполезности. На сердце снова было немного больно без каких-либо причин, просто что-то горячее и круглое прикасалось к чему-то прямо за ребрами, и что-то красное съеживалось внутрь, пытаясь спрятаться от себя самой. Но внешний облик всего этого не изменился, лишь бледная рука рывком поднялась вверх, явно с каким-то намереньем, но, чуть-чуть не дойдя до верхней пуговицы клетчатой мятой рубашки бежевого оттенка, медленно, даже слишком, опустилась и мягко легла на коленку, как ни в чем не бывало. Вторая рука водила по коричневому пледу, перебирая пальцами в такт музыки, глаза были закрыты, а подбородок задран вверх, на горизонте всходило солнце.
Так они и стояли, она спиной к нему, тихонько дыша, перекрещиваясь с ним кое-где пальцами и вздрагиваниями, выборочно отдающими в сердце, как остатки истерики. Он — обняв ее сзади за плечи и пояс, целуя в затылок и прижимаясь щекой. Они стояли час или три, до того момента, как у нее хватило смелости повернуться, а у него — терпения в ожидании встречи глазами.
Сонная улыбка озарила оранжевым светом окно многоэтажного дома и растворилась в тишине утра, обещая себе хорошее настроение на целый день.
Один человек в мире мог осмелиться подойти к ней и поцеловать, один он, который делал это столько раз, что, казалось бы, пора привыкнуть, но лишь день без этого, и все теряется, а наши души прожили без этого 38 ошибочных дней, безобразно не вмещающихся ни в один месяц.
Солнечные лучи ласково наполнили комнату ярко оранжевым и прокатились доброй волной умиления по рисункам на стенах, по холодному полу, по мягкой кровати, по трем чашкам чая на маленьком столике, по мокрым рисункам, сушившимся на батарее, по сломанному карандашу и по хрупкому нежному телу, все еще сладко спящему среди этого утра.
Ксения Слабинская, 2019г