Иногда ей хочется петь от любви. Хочется, но не получается, нечем. Язык у нее большой и мягкий, человечий, но толку от него никакого – одно только мычание, забавляющее окрестных мальчишек. Уж лучше бы ведьма вырвала его с корнем, чем оставила таким. Лучше бы убила ее прямо там, в пещере, размазав густую рыбью кровь по высоким мрачным сводам. Тогда не было бы так… Больно. Так это, кажется, зовется у людей? Боль.
Русалочка улыбается во сне и обнимает подол подвенечного платья, представляя, хотя бы во снах, в одних только снах, что свадьба – ее. Что Принц рядом, и глаза его не горят яростным, злым огнем, что он любит, но не ту, что пришла с севера, из самого пекла ледяного ада, а свою Русалочку, родную, теплую и живую. Все еще любит.
Русалочка просыпается в слезах, содрогаясь в беззвучных рыданиях. Она теряет Принца даже во сне, словно хочет слишком многого, словно он – не ее судьба. Подол влажный от слез, но ей все равно. Платье, такое прекрасное и совершенное, какое могут сотворить только руки дочери морского государя, почти готово. Платье, достойное Принцессы, Королевы и его жены.
Русалочка скользит ладонью по тяжелым самоцветам и жемчугам, похожим на капельки слез или застывшие на ветру льдинки, с трудом сдерживаясь, чтобы не разорвать все в клочья. Взять ножницы, слишком тяжелые, громоздкие и острые, и раскроить все, разорвать на лоскуты. Прекратить хотя бы так.
Почему все длится? Почему не кончилось в момент, когда Принц сказал той, другой, что любит?
Ведьма тешится, ждет чего-то, тянет время. Пьет ее голос, саму жизнь по капельке, словно самое вкусное из вин.
Русалочка чувствует, как жизнь пульсирует в ней. Острее – с каждым шагом, каждым крохотным, болезненным шажочком, словно по раскаленным углям, по разбитому стеклу. Больно и больно, а потом –больнее, и так без конца.
«Забери, забери», – беззвучно, одними губами шепчет она, словно таинственное и древнее заклинание набегающим морским волнам.
Только на берегу ей спокойно и хорошо, только там она дома. Краем глаза может взглянуть на мир, от которого отказалась, не ведая.
Мир стонет, зовет блудную дочь, но отозваться ей нечем, и только и можно, что смотреть – то плавник промелькнет, сверкнув в холодном свете, то голова, знакомая, косматая, выглянет.
Глупая, глупая девчонка.
Платье ей великовато, недаром с чужого плеча, но Русалочка все равно надевает его. Тихонько, пока никто не слышит и не смотрит, выскальзывает из комнат прислуги и дальше, через кухню и конюшни, идет на улицу, на террасу, гранитными ступенями уходящую в море. Спускается чинно и медленно, будто невеста. Не дышит совсем. Все внутри нее поет от боли, жгучей и чужой. Холодная вода – какая же чудовищно холодная! – щекочет ступни, колени, мягко обволакивает бедра. Объятия, крепче которых нет. Не разжать.
Удушливо пахнет солью. И как она раньше не замечала эту жуткую вонь, как терпела ее годами?
Шаг, еще шаг и один. Пожалуйста, только один остался.
Платье оплывает саваном, раздувается большим белым пятном, опухолью, и самоцветы тянут ко дну. Как же тяжело.
«Где ты, ведьма? Я жду так долго», – Русалочка почти что слышит свой голос, былой, забытый.
Вода добирается ей до шеи. Русалочка пытается плыть, перебирает ногами, но с горечью понимает, что они – не крепкий, гибкий и сильный хвост, с ними не выгребешь.
Она делает шаг назад, еще один. Ждет, пока платье как следует промокнет, напитается морской солью, будто ядом. Пусть новобрачная его надевает, пусть, теперь не жалко.
Яростная волна окатывает Русалочку, накрывает с головой. Она невольно глотает воды и страшно кашляет. Мир суши не хочет ее принимать, но теперь она не нужна и в мире морском. Везде чужая.
Русалочка тяжело забирается на верхнюю ступеньку, стягивает с себя платье, потерявшее былые шик и блеск, беззвучно хохочет, словно полоумная. Как ведьма, восставшая со дна морского.
Рассветное солнце согревает ей кожу, но Русалочка все равно дрожит, как тонкий парус на ветру. Мысли ее путаются, заплетаются одна за другую.
Она приходит на свадьбу последней и сидит в самой уголку. Все еще дрожит и все еще – думает, так много, что не сразу замечает красную невестину фату и платье, наколдованное взамен того, что она испортила. Красивые.
Даже тут – не справилась, не смогла.
Раковина блестит промеж хрустальных бокалов и пышного убранства стола.
Русалочка моргает. Сердце ее стучит так громко, что она боится – ведьма услышит.
Русалочка тянет руку, позабыв о холоде, пепельной грусти и боли. Раковина в ее руках отливает мягким белым светом. Как подводное солнце сквозь толщу воды. Она точно знает, что внутри. Не верит, но знает.
Вот он какой – последний подарок от сестер, ведьмы или самой пены морской.
Дрожащими руками Русалочка подносит раковину к губам и выпивает жидкий свет до капли. Чувствует, как руки ее наливаются силой, как растут когти, зубы, выгибается дугой спина.
Так – хорошо.
До дна, за здоровье молодых.
Послесловие,
Люблю я сказки, особенно мрачные, без счастливого конца и полцарства в придачу. Такие, чтобы немного страшно и немного – грустно, не по себе, с послевкусием. Надеюсь, тут получилось.
Всего вам доброго.
С любовью и благодарностью, К.