Пошёл дождь. Всё усиливался, усиливался, пока не превратился в сплошной поток, и не стало видно дорожной разметки. Где-то впереди расплывались фары попутной машины. Снаружи хлестали струи, внутри стёкла запотели, и от греха решили съехать на обочину, переждать, когда ливень ослабеет. Остановились на Вельяминовой горе, навстречу двигалась вереница расплывающихся огней и сзади за нами шла такая же вереница. Я включила аварийку и стала изнутри протирать стёкла.
Перед нами была дорога, как река, и на ней, в центре, в нескольких метрах впереди от нас на разделительной полосе лежал какой-то странный предмет. Моя спутница воскликнула: котик, смотри, уши торчат! Я вгляделась и в промежутках между машинами увидела живого кота. Даже под струями было видно, как он испуганно вжался в асфальт между двумя транспортными потоками, и как с обеих сторон его обдают волны грязной воды.
Кот попал в ловушку, успев перебежать половину дороги. И ему теперь ничего не оставалось делать, как сидеть на разделительной полосе и молить Бога, чтоб Он прервал эти бесконечные потоки с какой-нибудь стороны.
Схватив зонтик, я выскочила из машины, и стала махать водителям зонтом, руками, чтоб остановились. В одно мгновение промокла.
С трудом различив, что это за водяное привидение машет перед ней крыльями, остановилась женщина, за ней встал весь долгий золотой шлейф размазанных дождём фар. Я добежала до кота, схватила его под передние лапы одной рукой. Он был тощенький, с него текло, как с мокрой тряпки. И мы с ним, кланяясь водительнице, полезли в нашу машину.
Он измазал всё, что можно – мою одежду, одежду моей спутницы, сиденья. Хотя никуда и не лез, а терпеливо сидел внизу, чуть придерживаемый Галиной рукой.
Доехали до Городка; там, пока Галя выходила по делам, я вытащила из багажника свою старую юбку и завернула в неё кота. Он лежал, закутанный у меня на коленях и дрожал как трактор. Но дрожал – это понятно – он завёл такое громкое мурлыканье, что вернувшаяся Галя подумала, что я завела мотор.
Поехали обратно в Истру. Кот смирно лежал на Галиных коленях, как будто понимал, что надо подождать, пока это всё кончится чем-нибудь более приятным. Я заметила, что ему немного ссадили правый бок и поранили лапу. Как только он жив остался?
Н-да, приключение. Не подумайте, пожалуйста, что я собираю всех уличных котов, тащу их домой... Но этого было так жалко – куда ему теперь – перепуганному, грязному, раненому?
…Одной рукой держала кота, другой наливала тёплую воду в таз, посадила его туда, взяла первый попавшийся под руку шампунь, вымыла кота, вытащила из таза в ванну, прям под струю. Ополоснула и завернула в полотенце. Он и не пикнул, а только стал ещё сильнее дрожать.
По возможности вытерев, обработала перекисью водорода его несчастную лапу и бок, намазала синтомицином и стала перевязывать. Тут он не выдержал, мякнул, и довольно крепко куснул меня за палец. Но кожу не прорвал. Шлёпнула его по носу и прикрикнула.
Всё это издали наблюдала наша Ума. И всё это ей явно не нравилось.
Страдальца, завёрнутого в полотенце, положили к обогревателю, но он всё норовил залезть то на диван, то ко мне на руки. Я взяла газету и помахала перед его носом: сиди, куда посадили. Попытался стянуть с лапы повязку, но горькая синтомициновая эмульсия не позволила. Сел, подсох, свалился и заснул. Ума подошла поближе, понюхала. Не проснулся.
Вымыла с хлоркой ванну, положила в стирку тряпки. Позвонила знакомым – никому кот не нужен. Дождь кончится, подсохнет, отвезу его куда-нибудь подальше в район, в какую-нибудь деревню. А может, нужен кому? Умный кот-то, хороший. И блох, как ни странно нет. Полгодика ему, может побольше. Ласковый, уши большие, наверное, крупный будет. Самой красивой кошачьей раскраски – барсиковой, серо-полосатой с белыми лапками, грудкой и пузиком.