Под ногами хрустит ледяное крошево, вечером подмёрзает, утром подтаивает. Я всё смотрю на ветки. Однажды утром почки набухнут и лопнут зелёными лоскутками. Я всегда пропускаю этот рывок, эту невидимую гонку, готовность проснуться, переход от зимы к лету. Мы оживаем вместе. Наблюдая за деревьями, я наблюдаю за собой. Холодно. За зиму выстудило, вывьюжило, окаменело — готово треснуть, сломаться, рассыпаться. Согреться можно только ожиданием тепла. Деревьям больше ничего не остаётся. Это мне есть где укрыться от мороза. Им же — раз подмеченное Ван Бюрером одиночество: звёзды, просвечивающие сквозь голые ветви. Смотришь вверх, и под ногами становится шатко, провисаешь в пространстве вместе с деревьями и звёздами.
Каждое утро охранники выдают ключи, расписываюсь за них закорючкой в журнале, поднимаюсь по лестнице на пятый этаж, самый последний. Здесь, под крышей, время идёт иначе, чем этажами ниже: чем выше, тем медленнее. Ищу значение слова в «БСЭ». Лестница Иакова, лестница существ, пожарная лестница. Время реакции человека, пространство и время, поясное время. На стеллажах стоят два издания «БСЭ». Ну да, я библиотекарь.
Библиотека в институте. Техническая. Есть отдел художественной литературы, читальный зал, актовый зал. Сначала нас было четверо. Теперь одна я. Главный библиотекарь ушла на пенсию. Другую сократили. Третья умерла. Зал, где размещался отдел художественной литературы, сдан в аренду. Книги снесли на чердак. Я туда не поднимаюсь. Книг становится всё меньше и меньше. Сотрудники увольняются и забывают возвращать книги и отчёты. Одна умудрилась унести семьдесят книг. Читальный зал тоже сдали в аренду. Журналы свалили на пол в углу хранилища, среди них, между прочим, много ценных. Мои владения сжимаются шагреневой кожей. Осталась только холодная комната, где стоят стеллажи с энциклопедией, самыми ценными справочниками, картотека и мой стол — не сидеть же мне в хранилище. Одна радость — актовый зал и пианино. Актовый зал тоже сдали в аренду. По вторникам и четвергам с шести до восьми вечера там пляшут сайентологи. Или не знаю кто, но на стенах появились плакаты с именем Хаббарда. Ну, может, и не пляшут — топают очень громко, и хлопают в ладоши, приговаривая речитативом: «Мы не деревья, мы не растения».
Летом в моей комнате жарко. Кондиционера нет. Зимой холодно. Батареи едва греют. У меня есть обогреватель. Его когда-то выписала со склада главный библиотекарь. Иногда мне кажется, что я заблужусь среди стеллажей в хранилище. Начали ремонтировать туалет. Холодно. У меня отключили батареи. Тем временем появились рабочие с ящиками плитки, в коридоре повисло плотное облако пыли, паркет покрылся толстым слоем извёстки. Я принесла её на своих ногах в библиотеку. Все приносили мне её. Влажная тряпка у входа не помогла. Уборщица сказала, что бессмысленно мыть пол, пока идёт ремонт. Я должна была сказать, что с книгами так нельзя, но какое кому до этого дело. Должна была сказать, но вспомнила о чердаке с поломанным замком, посмотрела на стопки журналов, сваленных на полу.
Обогреватель у меня всё же остался. Масляный. «Каховка». Я села на него вместо стула. Видела, как на рынке продавщицы овощей надевают перчатки с отрезанными пальцами. Сидя на обогревателе, в ватнике, я подумывала о том, чтобы сделать себе такие же. Рука на мышке компьютера замерзает. И в формулярах записи делать надо. Не дуть же на застывающую руку. Хотя что-то в этом есть, беззащитное, обречённое.
Я редко выхожу в мир. Новости мне приносят читатели. А эта новость пришла сама. Новый заместитель директора по хозяйственной части. Он заглянул и готов был отпрянуть назад, но вошёл. Вот что увидел он. Я сидела на обогревателе, ватник на плечах, дула на руку. На стёклах морозными узорами налипла известь. Комната в молочно-белом сиянии. Ветви сосны в вазе, оставшиеся ещё с Нового года, ёлочные игрушки, известь на полу. А вот что увидела я. Немолодой уже человек. Моложавый. Наконец-то я поняла разницу между молодым и моложавым. Седой, волосы поредели, но взгляд серых глаз очень яркий; щёки не повисли. Стройный. В хорошем костюме. Туфли в извёстке. Руки ухожены. Маникюр. А, ещё я собиралась пить кофе.
— Раньше куклы такие были, их на чайники надевали.
— Теплушки, — подсказала я.
— А вам кипяток не нужен, сидя на обогревателе, вы можете нагреть воду внутри себя.
— Наверное, — сказала я.
Он подошёл к холодной батарее, дотронулся до неё. Как будто она могла быть теплой, отрезанная.
— Может, вам лучше перейти на время ремонта в другую комнату? — сказал он. — Здесь холодно, грязно.
— Куда же я перейду? Картотека тут.
— Вот эта? — он отодвинул один ящичек. Или человеку любопытно, что в ящике, до зуда в пальцах, тянущихся поспеть за воображением, рисующим бог весь какие сокровища. Или он искал любой предлог, чтобы задержаться в этой комнате.
— Эта. У нас очень хорошая библиотека. Одна из лучших технических библиотек в городе.
— Я слышал, — сказал он.
— Есть очень редкие издания.
Он покивал головой. Сейчас уйдёт.
— А вы делаете нам ремонт. Наконец-то, — сказала я.
— Завхоз, иными словами, — сказал он. — Я не всегда делал ремонты, раньше занимался тугоплавкими сплавами.
— Я и не думала, что вы завхоз. Я знаю, вы — новый заместитель директора по хозяйственной части.
— Временно. Налажу здесь всё и уйду.
— Опять заниматься тугоплавкими сплавами?
— Там видно будет. С извёсткой придётся потерпеть, с шумом тоже, а пока подключают батарею, мы купим вам второй обогреватель. Будет тепло, — сказал он.
— Правда купите?
— А что тут такого?
— Ничего, холодно просто.
— Но один обогреватель у вас откуда-то появился.
— Этот Катерина Михайловна, бывшая старший библиотекарь, из-под носа увела его у главного бухгалтера.
Ему надо было идти. Он уже и так задержался здесь, хотя вначале не собирался заходить, так, заглянул, есть кто здесь ещё живой или нет.
— К слову, напрасно вы так о завхозе. Я думаю, что когда от завхоза зависит тепло, свет и бумага для принтера — это почти что почта-телеграф-телефон.
Он засмеялся. Надо узнать, как его зовут. И вообще, расспросить о нём. А можно и не расспрашивать — сами придут и расскажут.
У него не было повода задерживаться. И он медлил возле дверей. Я не удивилась бы, если бы он начал сейчас осматривать мебель, или батарею — он ведь прикасался к ней уже. Смотреть, как человек мается, было приятно, как и думать, что заходил он сюда с одними мыслями, а выйдет совсем с другими. Должен же он о чём-то подумать.