Перемиловская высота
Перемиловская высота
Рассказ
М ой сосед по лестничной площадке дед Арсений задумал перекрывать в деревне дом. Это на восьмидесятом то году жизни! Отговаривали его всей роднёй, дескать, твой рубленый пятистенок тебя переживёт и ещё сто лет простоит. Куда там! Заупрямился старик, и твердит родным свое:
- Не спорю, простоит, но крыша то - худая! Вот перекрою её, дырявый шифер сниму, а новое железо постелю, и живите в нём ещё сто лет - на здоровье.
Накопил дед Арсений на железо, да на новые стропила и доски, всю зиму пенсию откладывал, а в конце апреля заглянул ко мне, зная, что имею прицеп.
- Ты бы мне, Гордеюшка, привёз железо на дачу, за Яхрому, бензин я оплачу, и ещё сверху накину. Ну, как, по рукам?
Я знал историю пятистенка, поставленного ещё вначале века его отцом, потому отказать пожилому человеку, к тому же, соседу, не смог, ответив по-простецки:
- По рукам, дед Арсений. А когда везти то?
- Так это, если сегодня суббота, то завтра у тебя выходной, вот и запрягай с утреца свою красную кобылку - «четвёрку». - Дед пристально посмотрел мне в глаза, (убедился, что не обману) и протянул широкую руку, да так сдавил мою ладонь, что после ухода старика я ещё долго ощущал его крестьянскую силушку.
Мы заехали на строительный рынок, погрузили железные листы, да и прямиком по МКАДу, повернув затем на Дмитров. По дороге дед Арсений всё рассказывал мне об отцовском пятистенке, чудом уцелевшим в ноябре сорок первого года, когда немцы после неудач на Волоколомском направлении устремились к Дмитрову и Яхроме, чтобы взять их сходу и сомкнуть кольцо блокады вокруг Москвы, а водой из канала «Волга-Москва» затопить столицу. Проехали Шолохово, этот важный передний рубеж обороны, где были остановлены фашистские танковые бригады, готовые выйти на Дмитровское шоссе и двинуться танковой армадой на Москву. Здесь был создан «Музей танка Т-34». Тут дед Арсений спросил меня с особой крестьянской прямотой:
- А знаешь ли ты, школьный историк, как немцам удалось захватить Яхрому?
Отвечаю деду без раздумий:
- Знамо дело, как. У немцев было существенное преимущество в танках, артиллерии и авиации.
- А вот и нет. Они захватили Яхрому военной хитростью. Специально подготовленные диверсанты, переодетые в наше обмундирование, воспользовались темнотой, сняли охрану и захватили мост, что позволило их танкам и пехоте в ночь с двадцать седьмого на двадцать восьмое ноября перейти на восточный берег канала. В конце ноября шли кровопролитные бои в районе Луговой, Лобни и Хлебниково. Немцы захватили Красную Поляну и уже делали разведывательные вылазки в сторону Химок и Речного вокзала. А один немецкий генерал, запамятовал его фамилию, разглядывал в бинокль Москву. Ты должен знать об этом факте, ты же историк, - с упрёком молвил дед.
- Знаю, это командующий группой армий «Центр», генерал-фельдмаршал Мориц Альбрехт Франц Фридрих, - а ещё - Фёдор фон Бок, (тут уж я хвастанул перед соседом своими познаниями) генерал-фельдмаршал с русскими корнями, командующий группой армий «Центр». Это он доложил первого декабря Гитлеру, что до Красной Площади осталось всего около тридцати километров, - «и с крыши крестьянского дома, - сообщал об этом докладе какой-то немецкий источник, - в стереотрубу можно наблюдать жизнь на улицах азиатской столицы». В киноэпопее «Освобождение» режиссера Юрия Озерова этот самый Фёдор фон Бок рассматривает Москву в бинокль с церковной колокольни, и рассуждает, что, быть может, он видит русскую столицу в последний раз. Но это, дед Арсений, явный кинопропагандистский трюк, источник информации даже не дневник фельдмаршала, а сценарий, написанный замечательным военным писателем Юрием Бондаревым.
Мы подъезжали к Яхроме, и мой пожилой сосед вновь поинтересовался у меня:
- А вот что ты знаешь о Перемиловской высоте? Небось, как историк, впервые о ней слышишь?
- Нет, дед Арсений, не впервые. Читал я о Перемиловских высотах. Это место боёв, в полутора километрах от Дмитрова, в восточной части нынешней Яхромы, к которой мы и подъезжаем. Такое название место получило в конце ноября 41-го года, когда здесь шли кровопролитные бои, по названию деревни Перемилово, на левом, восточном берегу канала имени Москвы.
- Ишь ты, какой учёный! Всё правильно. Но дозволь мне дополнить твои учительские знания моим рассказом о тех событиях.
- Очень даже интересно, расскажите, - попросил я.
- Тогда слушай. Немецкое командование бросило на захват Яхромы и Дмитрова две танковые и одну моторизованную дивизию. Я тебе рассказывал, немцы хитростью захватили мост и оказались на левом берегу канала. Часть своих сил, порядка тридцати танков в сопровождении пехоты они бросили к Дмитрову с юга, а другая группа танков устремилась к Перемилову. У них на пути всего с двумя орудиями встал лейтенант Лермонтов, разгорелся ожесточённый бой. У немцев до десятка танков, их орудия бьют со стороны Яхромы, а у лейтенанта только два орудия. В этом неравном бою Лермонтов потерял оба орудия и всех своих бойцов. Немцы захватили лишь часть села Перемилово – дальше их не пустили. А рано утром 29 ноября две наши мотострелковые бригады внезапно перешли в контрнаступление и ворвались на окраину села. Вражеская группировка была разбита и отброшена за канал, а серьёзная угроза Москве с севера была ликвидирована. И ведь не велика территория, всего-то несколько сот метров – от Перемилово до канала, - но это был первый в той войне освобождённый клочок родной земли.
- Дед Арсений, откуда у вас такие познания в военной истории? – любопытство распирало меня. – Вам бы экскурсии проводить в местном музее воинской славы.
- Так местный же я, из Перемилово. В сорок первом мне восемь годков стукнуло, и я помню все события того ноября до мельчайших подробностей. Помню, как наши сапёры взорвали Яхромский мост. Сил у наших, - для развития наступления, - совсем не было, да и удержать мост было затруднительно. Это нам уже рассказывали учителя в школе. Командующий Первой ударной армией генерал-лейтенант Кузнецов принял тогда решение – взорвать мост. В тот же день, 29 ноября к мосту была направлена группа сапёров, но машину с взрывчаткой немцы подбили, и они тащили ящики на себе. Пока добрались до моста, девять из тринадцати погибли, пока укладывали взрывчатку, погибли ещё двое. Подожгли шнур, стали отходить, смертельно ранило лейтенанта, командовавшего операцией. В итоге, в живых остался один. Очень дорогой ценой, но мост был таки взорван.
Тут мне пришли на ум знаменитые строчки из «Бородино», и я счёл нужным процитировать их деду Арсению:
- Да, суровое было время, как сказал о защитниках Москвы великий поэт Лермонтов, «Плохая им досталась доля: Немногие вернулись с поля. Когда б на то не Божья воля, Не отдали б Москвы!»
- Вот - вот, прав русский поэт, провидец. Слушай дальше, Гордеюшка. В той операции наши тоже проявили военную хитрость: чтобы не допустить переправы немцев по льду через канал, часть воды из канала спустили в реку Яхрому и Сестру, подо льдом образовалось безвоздушное пространство, и немецкие танки проваливались под воду. Затем воду пустили вновь, она доломала лёд, и канал стал шириной восемьдесят метров, как преграда атакующим немцам. Все мосты через канал были взорваны, это позволило войскам Первой ударной армии выиграть время, подтянуть силы и подготовиться к решающему наступлению.
Проезжаем Яхрому. Центр города расположенный на склоне холма, как бы ступеньками поднимался вверх. Дед Арсений, глядя в окно, словно дипломированный военный историк, продолжал рассказывать:
- Всеобщее наступление Красной Армии началось, как известно, шестого и седьмого декабря. Нашу Яхрому части Первой ударной армии освободили за два дня. Посмотри, город же расположен на высоком холме, и был, с военной точки зрения, неприступен, как крепость Измаил, которую взял Суворов…
- Извини, дед Арсений, дай слово молвить.
- Говори.
- Турки перед штурмом говорили: «Скорее небо обрушится на землю, и Дунай потечёт вверх, чем сдастся Измаил». Декабрьским утром тысяча семьсот девяностого года у турецкой крепости появилась странная пара – казак на добром коне с поклажей, и старичок в обветшалом мундире на чахлой лошадёнке. Это сам Александр Васильевич выезжал инкогнито осмотреть неприступную цитадель. Вернувшись с рекогносцировки, полководец заметил: «Слабых мест нет». Продолжай, дед Арсений.
- Такой же неприступной крепостью была и Яхрома. На чердаках домов и на колокольне немцы установили пулемёты. В их расположении были ещё танки и большое количество артиллерии; силы врага превосходили наступающие части армии Кузнецова. Тысячи бойцов сложили здесь, на этом склоне, свои головушки, и всё-таки прорвались к центру города. Здесь их прижал к земле пулемёт с ближайшего здания – горсовета. Один яхромский школьник, Коля Васильев, - я знал его, - жил рядом, и путь на чердак здания был подростку хорошо знаком. Он и предложил командиру залёгших солдат свою помощь. Тот поверил ему и дал две гранаты, объяснив, как ими пользоваться. Коля ползком, где перебежками стал продвигаться к зданию исполкома. Он забрался на чердак и гранатами забросал пулеметчиков. Прикрывающий школьника огнём солдат осмотрел пулемет и, развернув его в сторону немцев, открыл огонь. Седьмого декабря была освобождена Яхрома, и наступление наших войск продолжилось. К одиннадцатому декабря территория Дмитровского района была полностью освобождена от немцев. Это был перелом в ходе той войны, именно отсюда наши войска под командованием Рокоссовского и Лелюшенко начали победное контрнаступление. Вот мы и приехали, заворачивай направо и останавливай машину; сейчас открою ворота, и заезжай во двор.
После выгрузки железа, я рассматривал пятистенок деда Арсения. Он имел ещё сносный вид, но нижние венца в нём были уже заменены. Верх дома обветшал, тут сосед прав, необходимо было срочно заменить дерево и по-новому перекрыть крышу.
- Дед Арсений, а кто вам поможет разобрать верх? Специалистов будете приглашать? – интересуюсь у восьмидесятилетнего Арсения.
- Им платить надо, у моей молодёжи на наёмную рабочую силу денег нет, обойдусь своими силами. Сам разберу помаленьку шифер да полусгнившие стропила и доски. До летних дождей, думаю, поставлю верх и успею покрыть железом.
- Один? – удивился я.
- Ну, почему же - один? Раньше дома строили всем миром, в деревне это было событие; все мужики приходили с топорами да пилами, в одиночку никто дом не возводил. Остался у меня ещё один соседушка, Евсей, моего возраста, вот мы вдвоём с ним и управимся, бог даст, месяца за два.
- Какой вы, однако, дед Арсений…
- Какой? Та хотел сказать – настырный или упрямый?
- Что-то вроде этого, пожалуй, непоседа.
- О, да, согласен. Мы – дети войны все непоседы, работаем всю сознательную жизнь, даже на пенсии и, как видишь, в преклонном возрасте, и остановиться уже не можем. А почему? И года не проживём, сложа руки. Что касается лично меня, то я живу за двоих – за себя и Георгия Константиныча, то бишь, Маршала Победы.
- Жукова? – изумленно переспрашиваю у деда.
- Да, Жукова. Ему-то партийные вожди не дали пожить, преждевременно в могилу вогнали, сейчас об этом все знают. А в первых числах декабря сорок первого он спас моего отца от смерти, а нас, семерых детей, от неминуемой голодной смерти. Маму-то нашу убило двадцать девятого ноября, в самый разгар боёв. Вышла она из землянки в три наката по какой-то надобности, - отец сам выкопал тот окоп, и бревнами устлал, я крутился возле него юлой, видел. Вон там он был, - дед указал рукой на то место, где находился земляной окоп. Тут нашу матушку и убило шальной пулей, царствие ей небесное и земля пухом… - Дед перекрестился, вглядываясь куда-то вдаль, может, увидел в этот момент, сквозь время, возникший перед глазами образ матери…
В эту минуту я не смел и слова молвить, не говоря уже о том, чтобы, нарушив его святое молчание, спросить, - как именно Маршал Победы спас его отца и семерых ребятишек?
- Гордей, я тебя не задерживаю своими россказнями? Домой не спешишь?
Сосед внимательно смотрел мне в глаза, казалось, заглядывал в самую душу, пытаясь уяснить её истинную суть. Ответь я «спешу», и дед Арсений отвёл бы свой взгляд, и, возможно, отвернулся от меня, дав понять соседу - историку суть выражения «скатертью дорога». Но послевоенное время слепило меня из того же теста, может, чуток пожиже, чем его, дитя войны.
- Никуда я не спешу, дед Арсений. Я же выходной сегодня, аль забыл?
- Не забыл, проверял тебя, умная твоя башка, захочешь ли услышать, напоследок, несколько слов местного старика-старожила – в дополнение к портрету Маршала Победы?
- Можно было и без проверки, не первый год знаете меня.
- Нет, без проверки, соседушка, никак нельзя. Я людей всегда проверяю - словом, и смотрю им в глаза. Кто не выдерживает моего взгляда, и первым отводит глаза в сторону, тот не проходит проверку, с такими людьми я стараюсь не иметь никаких дел.
- Сурово, ты дед, с людьми, жёстко, я бы сказал.
- Согласен, а по-другому не могу, и не хочу; такое было время, таким меня сформировало. А теперь слушай – о Маршале Победы, дело было так. Как только освободили Яхрому, может, через несколько дней, сюда понаехали тыловики, ну, в прямом смысле, и в переносном – энкаведисты, смершисты и разные там штабные особисты-крысисты. Трое таких «особей» и поселились вот в этом самом отцовском пятистенке, начали вызывать к себе местных жителей, расспрашивать, что да как: кто увиливает из мужчин до пятидесяти лет от армии, кто, будучи под немцем, сотрудничал с ними, окаянными. Вызывали и отца, он, придя от них, молвил в землянке сгоряча про себя: «Пьянствуют, ироды». А самой старшей сестре Груне исполнилось накануне войны семнадцать, видная была красавица, помогала отцу нас, мелюзгу, обхаживать да прокормить, ведь ничегошеньки кушать не было. Увидел как-то её старшой этой «особой троицы», и стал приставать, пытался купить продуктами. Груня не поддавалась уговорам, а тут, однажды, они перепились и затянули ее, плачущую, к себе в дом. В это время я находился во дворе, перепугался за сестру, и в этот момент во двор зашёл отец. Я опрометью к нему, рассказываю, а сам не плачу – ору. Отец бросился в дом, - что уж он говорил этим иродам, я не слышал. Вижу, выводят отца со связанными руками из этого вот пятистенка, и ведут в огород, а плачущая Груня выскочила из дома - да в землянку. Два энкаведиста вернулись в дом, а третий повёл отца подальше в огород - расстреливать. А я кричал не своим голосом, громко и неистово. Проезжавший по улице автомобиль остановился, из него вышел рослый человек в чёрном длинном плаще, без знаков различия, и трое автоматчиков. Они вошли во двор и что-то спрашивают у меня, а я не слышу, о чём, знать, ору, машу руками и показываю в огород, где сейчас вот-вот расстреляют моего отца. Человек в чёрном кожаном плаще быстро сообразил, что к чему, и почему я ору. Он что-то сказал двум автоматчикам, те бросились в огород, один из них выстрелил вверх, и тот, который уже вынул пистолет, чтобы застелить отца, не успел, слава Богу, нажать на спусковой крючок. Отца подвели к человеку в длинном плаще, а автоматчики и тот убивец отошли в сторону. Военный человек стал расспрашивать отца, что произошло, я не слышал, что отвечал ему отец, думаю, рассказал правду. Я стоял в сторонке и плакал, теперь уже от радости, что отца не расстреляли. Этот военный самолично развязал отцу ремень, бросив наземь, - я потом подобрал его и припрятал, он много лет хранился в нашей семье. Затем военный приказал двум автоматчикам зайти в дом и привезти к нему тех двоих. Солдаты привели их и поставили перед этим судьёй. Теперь этот человек задавал им вопросы, они сбивчиво отвечали. Военный человек в длинном плаще выслушал этих иродов и что-то приказал автоматчикам; они тут же отвели в огород эту троицу сволочей, поставили на то место, где стоял ещё несколько минут назад мой отец, прозвучали выстрелы, и всё закончилось. Человек без знаков различия ушёл со двора к машине, за ним двое автоматчиков, а один замешкался, приотстал. Отец и спрашивает у него, дескать, кто этот военный, спасший ему жизнь?
- Моли Бога крестьянин, - ответил ему автоматчик, - Жуков это – Георгий Константинович.
- Покойный отец, Серафим Спиридонович, с той поры, как восстановили нашу церковь, каждый праздник ходил в храм, - вот тот, полюбуйся, - и ставил самую толстую свечу Георгию Победоносцу - за здравие нашего Маршала Победы.
14.03.2021