Здравствуйте, мои дорогие подписчики и читатели!
Произошла эта история давно, августовским летом 1973 года. Мне тогда не было ещё семи, однако я уже много читала, писала без ошибок и сочиняла неплохие стихи. И вообще, в сентябре уже в школу, пусть и семь мне исполнится только в последний день сентября.
В то лето меня возили от бабушки к бабушке. Весь май и июнь я провела в подмосковном Мещерино Ступинского района – там жили родители папы.
В июле меня отвезли в Тулу – мамина мама (моя бабушка) Паша по мне отчаянно заскучала.
И уже с ней мы ездили навестить её сестру Аглаю в Мещерино, что в Тульской области в Павловском районе. И жила я там с обеими бабушками до конца августа.
Про бабушку Аглаю я обязательно напишу серию статей. В одной о ней не расскажешь. Уж очень интересная и загадочная она была – травница-ворожея.
Дом её стоял на краю деревни, а сразу за ним, на берегу реки Плава расположился в то лето небольшой цыганский табор.
Да, кочевые цыгане в СССР в 70-х – 80-х прошлого века не были такой уж редкостью.
Летом они и в подмосковном Мещерино появлялись, и даже рядом с нашим городком пару раз располагался цыганский табор.
Вообще-то, они все вели осёдлый образ жизни – в так называемых цыганских колхозах. Но летом часть поселения обязательно отправлялась в дорогу, торговать и выменивать, гадать и ворожить. Против природы – никуда!
В таборе, что встал на постой на берегу Плавы, были ещё кибитки – телеги с крытым брезентом верхом, похожие на бочку. Такими же были временные жилища – всё тот же, растянутый под могучими вётлами палаткой, брезент. И там были в основном, лошади.
Не так, как в Подмосковье, где таборы могли похвастаться настоящими туристическими и даже армейскими палатками, а так же «Жигулями» и «Москвичами», а то и парой-тройкой ГАЗ-69, вместо гнедых да вороных скакунов. Нет, лошади тоже были – куда же цыганам без них! Но красавцы кони были для души, передвигался табор, в основном, на механизированной тяге.
Днём молодые цыганки ходили по деревне, в основном, гадали, а ещё продавали всякие безделушки – бусы, колечки, броши, кисеты, кошельки и сумочки, сделанные своими руками, а так же неописуемой красоты ножи с чеканными узорами на лезвиях и резными деревянными рукоятями.
Это уже работа по мужской части – был в таборе старый кузнец, которого звали Ярош. Вот он-то и делал эти ножи, которые и ножами-то считать было нельзя – настоящие произведения искусства! Но не в походных условиях, а в цыганской деревне под Орлом, откуда и приезжал табор. В деревне же Ярош работал в колхозной кузне – не мог без любимого дела сидеть. И выходили из-под его умелых рук добротные подковы, элементы лошадиных сбруй, вычурные ажурные ограды, дверные металлические засовы и амбарные замки и ключи к ним, а так же разные детали к тракторам и прочей колхозной технике.
Цыганские дети всегда оставались в таборе – им не разрешалось контактировать с деревенскими детьми. Почему – не спрашивайте, не знаю. Но нам тоже воспрещалось подходить к табору без взрослых.
Вечерами цыгане жгли большой костёр, ставили дровяные самовары и пели до рассвета свои красивые колдовские песни под гитару и чай с фруктами в компании деревенской молодёжи.
Алкоголь в таборе был запрещён.
Местные цыган не боялись, как, к примеру, боялись сельчане в подмосковном Мещерино. Там сразу – калитки на засов, собак с цепи, чтобы не дай Бог, не зашли смуглые шумные гости, не спёрли бы чего, не сглазили бы, порчу б не напустили…
Под Тулой же деревенские любили табор и каждое лето ждали его прихода. И цыгане отвечали тем же. Никогда ни у кого ничего не брали, не спросив, никогда не было ссор. Наоборот, цыган привечали, угощали, как в праздники, вели долгие беседы.
К бабушке Аглае приходили цыганки в возрасте. Уж очень схожее было у них всех мировоззрение. Так же травничали, лечили людей и животных, судьбу предсказывали.
Меня на такие встречи не пускали – мала ещё. Но я всё равно подкрадывалась с торца дома, забиралась в птичник и подслушивала, о чём беседует моя бабушка с цыганками.
Правда, бабушка Паша всегда меня ловила за этим занятием. Но не ругала, а стыдила. Я прилежно краснела, каялась, просила прощания и у неё, и у Аглаи, но едва зашуршат цветастые юбки в сенях – я уже за домом, с ухом, как у слона))
В тот год старый Ярош захворал, да так сильно, что в осёдлом таборе-колхозе на Орловщине ему помочь не смогли, в больницы цыгане старались не обращаться, так что привезли его к бабушке Аглае. Прихватило старику спину, так, что одна нога отнялась совсем, на вторую он едва опирался.
Бабушка Аглая держала пасеку. Помимо сбора и заготовки мёда, перги, пыльцы и прополиса, она ещё и лечила пчёлами.
Вот и ходила она в табор с заветным туесочком, в котором пчёлки жужжали.
И Яроша на ноги всё-таки поставила.
Ничего в нём необычного не было. Смуглое лицо, седая борода с ещё черными усами, густые кустистые брови над ясными, как у молодого, угольно-чёрными глазами.
Курил дед Ярош папиросы «Герцеговина Флор» (меня тогда название зачаровывало), носил круглую шляпу с полями, добротный серый пиджак на белую рубаху, широкие штаны, заправленные в начищенные до блеска сапоги.
Лошадей он просто боготворил, и всё свободное время проводил с ними либо в таборе, либо на выгоне.
Однажды дедушка Ярош зашёл к нам, когда обе моих бабушки куда-то ушли.
Я мирно качалась в гамаке, между двумя яблонями, в обнимку с котом Дымкой, перечитывая ему в двадцатый раз «Руслана и Людмилу» – поэму я знала наизусть, но каждый раз с удовольствием разглядывала роскошные красочные иллюстрации большой книги, созданные художниками Палеха.
Я очень обрадовалась приходу деда Яроша. Он такие интересные цыганские сказки рассказывал! Про волшебных лошадей, про заколдованных зверей, про говорящие цветы, про ведьм и Лесовика, про колдунов… да много про кого, я уже всё и не помню.
Кстати, это странно, но именно от дедушки Яроша я впервые услышала «Вересковый мёд» Роберта Льюиса Стивенсона. Не знаю, откуда он знал эту балладу в переводе С. Маршака, но в тот год, вернувшись домой, я выучила её, и помню до сих пор.
Дед Ярош присел на лавочку у крыльца, и я тут же повисла у него на шее. От него всегда пахло лошадьми, дымком и металлом.
Он взял мою книгу, рассматривая картинки. Потом так хитро прищурился и говорит:
- Аглая сказывала, ты стихи эти наизусть знаешь. Вот почитай-ка мне, дочка, старому, эту сказку, только глаз от меня не отводи. Посвящение не читай, сразу сказку.
И, зная назубок вступление, я начала гордо декламировать, глядя в бездонные чёрные цыганские глаза:
- «У Лукоморья дуб зелёный, златая цепь на дубе том…»
И неожиданно, вместо избы с кружевным крыльцом, яблоневого сада, палисадника с цветущими маками, оказалась я с дедушкой Ярошем на берегу моря, возле огромного дуба, обмотанного толстой золотой цепью. На цепи вальяжно развалился Дымка, явно не собираясь ни песни петь, ни сказки сказывать.
Прозрачные тёплые волны накатывали на берег, где мы стояли, доходя до щиколоток.
От восторга я замолчала, не в силах проронить ни слова.
А дед Ярош только усмехался, да просил продолжать.
И вот, мелькнула огромная тень за дубом – Леший, а в густой кроне – светлокудрая красавица с серебристым рыбьим хвостом рассыпала хрустальный смех.
В каком-то почтительном ликовании глядела я вслед могучему лохматому Духу Леса, скрывшемуся в глухой еловой чаще.
Но тут лес туманом заволокло, а как рассеялся он, то вместо непролазных дебрей – поляна, а посреди – избушка на курьих ножках…
И по мере того, как я читала, видения сменяли одно за другим, согласно тексту Александра Сергеевича.
Я не понимала, как это происходит, но мне и не было важно: это было так захватывающе – оказаться в сказке наяву!
Но едва я дошла до фрагмента, где старец рассказывает Руслану о том, в кого в старости превратилась красавица Наина, как всё исчезло.
Мы снова сидели дедушкой Ярошем на лавочке у резного крыльца, Дымка спал в гамаке, растянувшись на подушке, а со стороны калитки слышались голоса обеих бабушек.
Дед Ярош тихо сказал:
- Бабушкам – ни слова. Потом, когда подрастёшь, я тебе много чего ещё покажу, и научу, как мару на плохих людей навести, как узнать. кто чистый, а кто - нет. Пригодится в жизни.
Я заговорщески кивнула, чмокнула его в морщинистую щёку и отправилась на речку.
Но не суждено мне было снова увидеть деда Яроша.
В ту же ночь табор ушёл – что-то случилось в их колхозе под Орлом. Что-то серьёзное.
А мы с бабушкой Пашей вскоре вернулись в Тулу, откуда меня забрали родители. В школу собираться надо было.
Но меня ещё долго посещали видения Лукоморья и сказки о Руслане и Людмиле. И сердце сжималось – где же ты сейчас, дедушка Ярош?
У бабушки Аглаи я больше не была – умерла моя бабушка Паша, и, несмотря на обилие близких и дальних родственников в Туле, отвезти меня в Мещерино было некому...
Потом, после аварии в 1987-ом, когда я вынесла головой лобовое стекло «восьмёрки» Жигулей, я многое забыла из своего детства и ранней юности.
Что-то вспоминалось отчётливо, что-то до сих пор в небытие.
Вот и дед Ярош забылся.
А вспомнила я его потому, что зашёл у нас с подругой недавно разговор о фобиях и гипнозе, который их лечит. И тут меня как током ударило – вмиг всплыли картины детства: бабушка Аглая, пасека, Дымка, Плава, табор, дед Ярош, седлающий лошадей… и Лукоморье.
Вот такая история.
Комментируйте, ставьте лайки и подписывайтесь на канал!