Рассказы о Беларуси
Глава двадцать восьмая
Рука
Заключительную главу первой книги мне хочется начать со строк ответного письма губернатора нашего края в ответ на письмо нашего исправника. В своем письме Аполлон Игнатьевич доносил губернатору о предосудительных действиях нашего помещика, позволившего себе преступное заигрывание со своими холопами. Ответное письмо губернатора начиналось с цивильной фразы: «Милостивый государь!». Имя и фамилия исправника в первой строке губернаторского письма отсутствовало. Это сразу же насторожило исправника. И, надо заметить, не напрасно. Далее шёл сам текст: «Неужели вы думаете, милейший, что у меня есть время читать ваши бессодержательные письма? В своем письме вы пытаетесь обвинять помещика Скавронского в антиправительственных действиях, не предоставив никаких веских доказательств. Хочу напомнить вам, что любой помещик в нашем государстве наделен правом поступать со своими крепостными крестьянами именно так, как ему самому покажется необходимым и правильным. Сообщаю вам также, что ваше письмо я переслал в адрес того, кого вы в нем пытались обвинять. Ваша карьера начиналась в армии, и сие правило вам наверняка известно. Если впредь у вас возникнут какие-либо сложности в общении с дворянином Скавронским, то попрошу вас не искать моей защиты. Думаю, что и в Тайной канцелярии при Сенате, учреждённой по соизволению нашей матушки-императрицы, вы тоже сочувствия себе не найдёте. Не время сеять раздоры в дворянской среде. Советую вам скорее это понять».
- Предал! - скомкав письмо губернатора и бросив его себе под ноги, прокричал Аполлон Игнатьевич. - Бросил! Пусть бы пригрозил! Даже избил! Приказал бы арестовать, но не бросил бы, как надоевшую шлюху! Да, моя карьера начиналась в армии! - глядя на скомканное письмо, лежавшее на полу, продолжал исправник. - На войне все решалось просто. Врага, будь он хоть трижды шляхтич, следовало убить. А сейчас враги спелись. И пробуют обвинить меня в том, что это я сею раздор и смуту!
Выкрикивая всё это, Аполлон Игнатьевич начал топтать письмо губернатора сапогами.
Зная привычки нашего исправника, можно было предсказать его желание утопить своё горе в стакане. Посылать за вином ему было не надо. В подвале его дома было столько вина, что в нем можно было утопить горе десятка бравых гусар.
Уже начинало смеркаться, когда Аполлон Игнатьевич своими руками перенес из погреба в кабинет шесть бутылок с вином. По три бутылки в каждой руке. Потом, перенеся из кухни в кабинет кусок варенной телятины, несколько соленных огурцов и краюху хлеба, Аполлон Игнатьевич вышел на крыльцо, чтобы предупредить охранника о том, что в течение двух-трех дней он никого принимать не будет. После чего он собственноручно закрыл входную дверь в свой дом на ключ.
Сметливый местный мужичок, нанятый для охраны дома исправника в вечернее и ночное время, вполне мог рассчитывать на то, что сегодняшнюю ночь он проведёт не на холодном господском крыльце, а возле теплого бока одной местной вдовушки. Надо было только дождаться часа, когда исправник, напившись вина, заснет мертвым сном. Сон у исправника в эту ночь и впрямь оказался мертвецким.
Выпив первую бутылку вина и закусив телятиной, Аполлон Игнатьевич решил зажечь все свечи, чтобы вовремя успеть разглядеть врагов, притаившихся в углах его просторного кабинета.
Откупоривая вторую бутылку вина, Аполлон Игнатьевич начал вести беседы с самим собой.
После третьей выпитой бутылки Аполлон Игнатьевич, цепляясь руками за стену и поминутно приседая, кое-как смог добраться до дивана. Его тревожный сон длился около трех с половиной часов.
Пробудившись в первом часу ночи, Аполлон Игнатьевич ощутил в своей душе непреодолимое желание продолжить свое одинокое застолье. Но прежде ему хотелось выглянуть в окно, дабы убедиться, что в его саду никто не притаился. Не сумев сохранить равновесие, Аполлон Игнатьевич, стоя возле окна, ухватился обеими руками за штору и, сорвав её вместе с карнизом. уронил все это на себя.
Падая, тяжелый карниз, ударившись одним концом о пол, опрокинул канделябр с догорающими свечами, стоявший на письменном столе Аполлона Игнатьевича.
Пока Аполлон Игнатьевич чертыхался, штора, упавшая на пол вместе с карнизом, загорелась от упавших на неё свечей . Пламя охватило обивку кресла. Сумев осознать, что произошло, Аполлон Игнатьевич сперва начал громко звать на помощь, а потом попытался залить огонь вином из бутылок, все еще стоявших на его письменном столе. К несчастью, в тех двух бутылках, которые он долго не мог откупорить, оказалось не вино, а крепкий коньяк пятилетней выдержки...
Первой зарево от пожара увидела вдова, у которой намеревался скоротать ночь охранник горевшего дома. Забыв о цели своего визита к вдове, охранник, наскоро одевшись, побежал будить жителей нашего села. А дом исправника продолжал в это время гореть.
Утром на пепелище почти невредимой удалось обнаружить правую руку нашего исправника, придавленную во время пожара тяжелым металлическим сейфом. Возможно, Аполлон Игнатьевич хотел что-то забрать из своего сейфа, но раньше задохнулся в дыму. В самом же сейфе, вскрытом при понятых нашим урядником, обнаружилась булава гетмана Огинского, которая якобы бесследно исчезла во время боя в селе Столовичи. Там же были найдены сто золотых дукатов польской чеканки, предположительно из казны того же гетмана. Остальная часть казны, как мы помним, осталась у того клирика, который развел огонь на колокольне церкви, дабы указать верный путь отряду майора Суворова.
Никто из губернии на похороны нашего исправника не приехал. Новым исправником был назначен урядник Петр Иванович, приказавший освободить из-под стражи нашего корчмаря - дядьку Макея, а второго узника этапом отправить в губернский полицейский участок для учинения над ним следствия. Как мы увидим в дальнейшем, Петр Иванович не особо хотел вдаваться в любые тонкости своей службы, маскируя свою отстраненность грозным выражением лица. Привычку своего предшественника столоваться в корчме у дядьки Макея задаром, Петр Иванович перенес на себя.
Психологического портрета Аполлона Игнатьевича народная традиция не велит касаться сорок дней после похорон. В силу этой традиции, автор решил начать свою вторую книгу с описания психологических особенностей покойного. Найдется место в ней и для описания судеб наших дорогих мальчишек. Янка, например, начал мечтать о поступлении в литовский гусарский полк. Юрка стал усердным прихожанином той лютеранской общины, какую учредил в нашем селе помещик Скавронский. Генусь уже не смог работать помощником дядьки Макея в корчме, так как о его доносе стало всем известно от стражников, арестовывавших дядьку Макея. Прослышав про сто золотых дукатов, найденных на пепелище в металлическом сейфе, Генусь не отказался от своего намерения когда-нибудь отыскать большой клад. Лучшим местом для таких поисков был Несвижский замок князей Радзивиллов. Но, чтобы туда попасть, Генусю требовалось сперва подрасти. Ведь речь в первой книге шла о тех временах, когда нашим мальчишкам было тридцать лет на троих. Но уже скоро им станет по тридцать лет на каждого.