Личный враг Наполеона

«Скажи-ка, дядя, ведь недаром Москва, спаленная пожаром, Французу отдана?

Ведь были ж схватки боевые, Да, говорят, еще какие!

Недаром помнит вся Россия Про день Бородина!»

Да, про день Бородина пом­нит вся Россия вот уже 200 с лишним лет. Но было еще одно сражение, о ко­тором мало кто знает, уже в самой Москве, у стен Кремля, — короткое и кровавое, оно позволяет сказать: нет, Москва не перешла в руки врага без боя. 14 сентября 1812 года пополуд­ни Мюрат, маршал Франции, король неаполитанский, командующий кавалерией, во главе своих эскадронов по Арбату продвинулся к Кремлю.

Настороженное, с саблями наголо, движение кавалерии, растянутой по долгой и пустынной улице, не было прервано ни случайным выстрелом, ни засадой. Местами на углах стояли кучки глядящих исподлобья москви­чей, платье определяло их как лю­дей различных сословий. Подойдя к Кремлю, Мюрат послал к Наполеону на Дорогомиловскую Заставу офи­цера с сообщением. Маршал писал, что командир русского арьергарда Милорадович (который был лен Кутузовым для взаимодействия с французским командованием, дабы отход русских войск и вход француз­ских прошел без эксцессов) выполнил соглашение, «мы позволили выйти из столицы, противник позволил войти.

Ворота Кремля ждут вас, сир».

Эксцесс, которого так не хотело ко­мандование ни одной из сторон, но без которого народное самосозна­ние навсегда осталось бы уязвлен­ным, случился уже после того, как вестовой отбыл к императору.

Фермопилы у Кутафьей башни

Кавалерия уже подъезжала к сте­нам Кремля, когда там раздался бла­говест к вечерне. Мюрат приказал остановиться. Что это, призыв к бою?

Похоже, что здесь действительно ве­лись военные приготовления. Во вся­ком случае, башенные ворота (это была Кутафья башня) были снаружи завалены бревнами и деревянными щитами. Когда саперная команда по­бежала к завалу, из-за запертых ворот раздались несколько выстрелов. Вы­валились из седел один, затем второй всадник, а за воротами послышался «крик немногих голосов». Конница Мюрата отступила, вперед выдвину­лись пушки. Первое ядро выбило во­рота, второй выстрел картечью уло­жил всех защитников Кутафьей башни.

Лев Толстой в романе «Война и мир» пишет: «За щитами больше ничего не шевелилось, и пехотные французские солдаты с офицерами пошли к воротам. В воротах лежало три раненых и четыре убитых чело­века. Два человека в кафтанах убега­ли низом, вдоль стен, к Знаменке. «Уберите это», — сказал офицер, указывая на бревна и трупы; и фран­цузы, добив раненых, переброси­ли трупы вниз за ограду. Кто были эти люди, никто не знал. «Уберите это», выбросили и прибрали потом, чтобы они не воняли».

Французский историк Тьер в своей «Истории консульства и империи» посвятил этому эпизоду, по выражению Толстого, «несколько красно­речивых строк»: «Эти несчастные наполнили священную крепость, овладели ружьями из арсенала и стреляли во французов. Некоторых из них порубили саблями и очисти­ли Кремль от их присутствия». Стало быть, французы все-таки провели какое-то следствие и установили, ка­ким образом защитники Кремля во­оружились. Но историк не мог пове­рить, что их было меньше десятка, и пишет, что они «наполнили» Кремль.

Любопытный штрих добавляет академик Тарле в фундаменталь­ном труде «Нашествие Наполеона на Россию. 1812 год»: «Когда фран­цузы ворвались в крепость, один из защитников с необычайной яростью бросился на французского офицера, стараясь задушить, и зубами при­кусил ему руку. Он был убит, как и остальные. Конечно, подобный эпи­зод не мог задержать французов перед Кремлем. Крепость была за­нята».

Да, это не могло задержать врага, Кремль пал. Но сказать, что его сдали без боя, уже было нельзя. У народа складывалось собственное ние к этой войне, не барское: «Мы позволили то, противник позволил се». Вы там как хотите, а уж мы по­воюем по-своему. Это был первый взмах «дубины народной войны», после этого она молотила без пере­дышки.

Кто же были эти защитники Крем­ля? Отчего они решились на такое безрассудство? Что двигало ими, бросившимися на верную смерть?

С каким отчаянием встречали они врага — даже зубы в дело шли! Чего они хотели? Отдать жизнь просто так, ради упоения в бою? Или чего-то еще? Согласитесь, короткий крова­вый эпизод у Кутафьей башни в на­шем русском, простецком варианте, но напоминает Фермопилы, когда 300 спартанцев пытались остано­вить великую персидскую армию. Но здесь-то что? Удержали на какое-то мгновение, даже благовест к вечер­не не кончился, а они уже мертвы...

Этого мы, скорее всего, не поймем и никогда не узнаем. «До сих пор не выяснено, что это были за люди.

Трупы их были куда-то выброшены, и установлением их личности никто не занялся», — пишет академик Тарле.

Брат Готлиб и его провожатый

Однако с некоторой долей уверен­ности мы можем сказать, что о двух защитниках Кремля спустя 2 века все же кое-что известно. Один из них —тот самый, который бросился душить французского офицера и прокусил ему руку, выжил. Да, ошиблись мюратовские конники, а вслед за ними и Тьер, и Толстой, и академик Тарле.

Ударенный прикладом по голове {выстрела из ружья не было) и сбро­шенный в ров, он уцелел и прожил потом долгую (фантастически дол­гую!) жизнь. Про таких говорят: «Бог его окликнул в толпе». И второй — старший товарищ первого — тоже был там, но участия в бою не прини­мал: пел псалмы.

Года за три до описанных собы­тий появился в предгорьях Кавказа миссионер Готлиб Шредер. Прибыл он туда из Сарепты — поселения немцев на Нижней Волге. Сарепт- скую общину учредили члены про­тестантской Гернгутской религиоз­ной ассоциации. Та в свою очередь была основана таборитами, после­дователями Яна Гуса, называвшими себя богемскими братьями. Главной их деятельностью было миссионер­ство. Еще в 1756 году посланцы брат­ства проповедовали среди канских аборигенов, диких племен Канады, Гренландии и готтентотов мыса Доброй Надежды. Пытались сарептские братья обратить в христи­анство и российских калмыков.

Шредер же миссионерством не занимался, ему было поручено най­ти потомков богемских братьев, из­гнанных в 1481 году из Чехии и, по слухам, поселившихся на Кавказе.

Достигнув предгорий, Готлиб услышал о некоем народе, живущем в тесных ущельях. Их, мол, около 30 тысяч душ, и называют они себя чегемами. «А не чехами ли?» — за­дался вопросом обстоятельный брат Готлиб. Ведь за несколько ве­ков самоназвание могло исказиться.

Еще он узнал, что красивые и вы­сокие ростом чегемы кротки и бес­хитростны и потому, по восточному определению, простоваты и глупы, одеваются по-кавказски, не бреют бороды. Ныне исповедуют ислам.

Хотя когда-то, очень давно, стояли в этих ущельях храмы, потом раз­рушенные соседними черкесами.

А были они языческими или хри­стианскими, теперь уже установить нельзя. Брат Готлиб решил, что хра­мы вполне могли быть христиански­ми, и отправился в горы.

Он проник в те ущелья и нашел тот народ. Выучил их язык, полюбился им своей честностью и открытостью, стал жить их жизнью и даже однаж­ды сломал ногу: косил на склоне, не привязался веревкой, как его учили, вот и покатился вниз. Нога срос­лась криво. А посему, когда Готлиб собрался в Бертельсдорф, где на­ходилось общинное руководство, с тем, чтобы сообщить, что он узнал о чегемах-чехах, отец семейства, при­ютившего чужестранца, считая себя виноватым в его хромоте, дал тому в провожатые сына, чтобы юноша сопроводил гостя до места.

Хотя Исе только исполнилось 14 лет, был он уже крепким парнем, широким в кости, с ясным взглядом и острыми зубами, не только звонко щелкавшими дикий фундук, но и лег­ко перегрызавшими баранью кость.

А такие зубы — верный признак здо­ровья, которого хватит на век, а то и на два.

Весной 1812 года и отправились они в путь — тучный хромой миссио­нер и сильный быстрый подросток.

Железный старец

А теперь перенесемся в новейшее время. В 1944 году балкарцев (они же чегемы) выслали в Среднюю Азию — весь народ разом был загнан в эше­лоны, увезен и выброшен в степи. До места назначения шли несколько су­ток, погибла почти половина пересе­ленцев, умирали в основном старики и дети. Но один старик, про которого говорили, что ему чуть ли не 150 лет, к всеобщему удивлению, прошел весь путь и при этом никому не был обузой.

Алиму тогда было 7 лет, он тоже прошел этот путь, видел и запомнил этого старика. В ссылке в Киргизии их семьи оказались по соседству.

Однажды Алим, уже третьеклассник, сидел возле дома на лавочке и читал книжку про Бородинское сражение, когда рядом сел Иса Ботпаев, тот са­мый старик, 2 года назад удививший всех своей несгибаемостью и вынос­ливостью. Он попросил книгу, пере­листал ее, долго смотрел на портрет Наполеона и, ткнув пальцем, сказал: «Мой личный враг. Мой кровник. Не сумел я отплатить за кровь своего ку­нака».

Старые люди любят иной раз по­говорить — не был исключением и этот железный старик. Вот что рас­сказал он...

Воробей

Только к осени брат Готлиб и Иса добрались до Москвы. Наверное, и старый Иса через век с третью мно­гое забыл, и третьеклассник Алим чего-то не понял, во всяком случае, какое стечение обстоятельств при­вело их, горского джигита и сарепт- ского брата, 14 сентября в Кремль, осталось неясным. Иса лишь пом­нил, что к заваленным воротам странной приземистой башни дер пришел сам. (Потом уже, лет через 30, Алим Магомедович узнал, что сарептские братья считали На­полеона Антихристом.) Готлиб уго­варивал Ису уйти, но разве джигит мог оставить кунака, а вдруг с ним что-нибудь случится? Как он тогда на глаза отцу покажется? Русские мужики тоже гнали его прочь, но он только мотал головой.

Брат Готлиб от ружья решительно отказался. Иса стал требовать ружье себе, но ему не дали, обругали и ве­лели стоять подальше, но он не от­ходил от Готлиба ни на шаг. А кунак достал из кармана книжечку в ко­жаном переплете, все время корот­кого сражения прижимал ее к груди и пел какую-то заунывную песню, понятную только ему. Сквозь щели в воротах Иса видел, как солдаты выкатили пушку. Человек с длинны­ми волосами и в пестрых перьях, в одежде, расшитой золотом (скорее всего, это был сам маршал Мюрат), махнул саблей, и пушка выстрелила.Первым зарядом вышибло ворота.

Когда взорвался второй снаряд, Гот­либ успел закрыть Ису: все причитав­шиеся им двоим картечины он полу­чил один.

В этот момент в проломанных во­ротах показался первый враг. Иса, оглушенный, в отчаянии бросился душить его и, когда тот, схватив джи­гита за лицо, стал отталкивать, проку­сил ему руку — тот хруст на зубах он помнил долгие годы.

Очнувшись, Иса пошел искать своего кровника. Конечно, это был человек в разноцветных перьях, ведь это он велел стрелять пушке, которая убила его кунака. У одного из павших защитников Кремля Иса взял кинжал и несколько дней бродил по горя­щей Москве. Это долгая история, но, разумеется, он нашел того, кого ис­кал. Но когда нашел, тот, который велел пушке стрелять, разговаривал с другим человеком. И видно было, что этот другой — невысокий, в серой одежке, носатый, похожий на крепкого чегемского воробья — очень большой человек, а тот, что в золоте и перьях, — совсем маленький. Бу­дучи выше на голову, он все время кланялся, так что перья колыхались перед лицом «воробья», и тот досад­ливо отводил их рукой. От человека в сером исходила такая сила, что Иса понял: беда, случившаяся с ним и с его кунаком, от него! Пусть там, на месте сражения, он его не видел, но настоящий убийца Готлиба — он.

Теперь Иса выслеживал «воро­бья». (Выходит, тогда на Наполеона охотились уже двое, вторым был, как известно, Пьер Безухов.) Но тот жил в Кремле под большой охраной, а глу­бокой осенью уехал. Так брат Готлиб остался неотомщенным.

Чайная коробочка

Через 100 лет после боя у Кута­фьей башни, весной 1912 года, в лавку их аула Кюнлюм привезли чай в жестяных коробках. На коробочке были рисунки: Кремль (его 114-лет­ний Иса узнал сразу), горящие дома, сражение, где было много людей и пушек, и... тот, которого Иса про себя окрестил «воробьем». У молодого муллы Кязима Мечиева Иса спросил: «Кто это?» И он рассказал, что чай в таких коробках выпущен в честь победы в войне 1812 года, а тот, о ком спрашивает Иса, император Наполе­он, который 100 лет назад напал на Россию, но его разбили и изгнали.

В общине знали, что Иса был в Моск­ве, когда там стояли французы. — А что, Иса, может, ты видел На­полеона? — спросил Кязим Мечиев.

Иса кивнул: — Да, видел.

Больше старик ничего не сказал.

Кязим улыбнулся и тоже ничего не сказал. А Иса подумал: не призна­ваться же в 114 лет, что был у него кровник, которому он не сумел от­платить за пролитую кровь кунака, умного и доброго человека. Тогда Иса был еще не стар, и такие вещи имели для него значение.

В 1946 году рядом с читавшим книгу о Бородинском сражении мальчиком Алимом сидел совсем другой Иса — ему было уже 148 лет, за последние 34 года он набрался мудрости и понимал, что, убив кров­ника, беду не излечишь, а, напротив, обретешь новые. Но брата Готлиба все равно было жаль, очень жаль...