Вечно хмурая Ниночка ликует, распевая в полный голос: "Детство! Детство! Детство - это свет и радость!" Всё как полагается, в соль миноре... Несомненно, шедевр массовой песенности! С Ольгой Сергеевной на хоре выучили.
Нина не просто так поёт-самоутверждается по пути из музыкальной школы к метро. Четвероклассница каждый раз застывает на одном и том же месте - в неуютном переходе под Садовым. Спускаясь по крутым прорезиненным ступенькам и вдыхая удушливый запах, она уже предвкушает встречу с черноглазой скрипачкой.
С тех пор, как музыкальные школы воскресли после дистанта два месяца назад, - ожидания ни разу не обманули мою тревожную дочку. Женщина, упакованная, без вариантов, в тёмное пальто и красный шарф, едва показывая лицо, вдохновенно играет творение Чичкова - Пляцковского. И не только его, ещё много иных популярных песен и мелодий. Но "Детство..." - чаще других. Играет, без преувеличения, круто. Талантливо. Абсолютно раскованно, звучно, мощно и энергетически здорОво.
Ниночка останавливается чуть поодаль - и поёт с ней "дуэтом". Колонки исправно выдают "минусовку", прохожие привычно швыряют в футляр сотенные, а скрипачка с моторчиком, атлетически сложенная, трудится дальше как заведённая. Заприметив Ниночку с её узнаваемым ярким ранцем, она из любой мелодии гладенько модулирует в "нашу" сокровенную песню.
Большую "Смоленскую" - ту, что на синей линии столичной подземки, - закрыли на реставрацию ещё до первого ковида. Открыть обещают к лету, да вот беда: четвёртый класс Бетховенской школы Ниночка к тому времени закончит, а братец Петька разделается со вторым. Выбираем другие маршруты... Как и прочие граждане, послушно ныряем под Садовое, попадая на Филёвскую линию.
Этот переход нынче взял на себя немалый пассажиропоток, а уличные музыканты, закономерно, сориентировались. Дама в алом шарфе делит сутки с певцом- аккордеонистом и другим скрипачом, постарше, погрубее. Дядьки лабают поочерёдно туманными утрами, когда оголтелый работающий люд жмёт в свои офисы и магазинчики, обливаясь солёным потом. Знаю не понаслышке, ибо проскакиваю этот отрезок с детьми примерно без двадцати восемь.
Тонкая и умелая артистка заступает "во вторую смену" - на радость неспешно бредущим, усталым гражданам после долгого трудового дня в переулках близ Арбата. К восторгу детей, ведомых из школ, секций и студий! Заступает тогда, когда особенно нужна... Глубоко заложенный переход дышит центровым смрадом и звуками её волшебной скрипки.
Я прекрасно знаю, отчего она прячет глаза.
Лет двадцать назад - а может быть, чуть больше - мы с молчаливой брюнеткой, колоритной красавицей горской наружности, одновременно учились в консерватории. На соседних курсах... Она на оркестровом, чуть старше, я на композиции. Жили в одном общежитии на Малой Грузинской. Мы не были представлены (консерватория большая), поскольку обе в лишних контактах не нуждались. Я и по сей день не знаю, как этого человека зовут. Внешне друг другу запомнились, ведь "цеховая" солидарность - страшная сила.
Много лет спустя я встречала женщину-скрипачку в Ниночкиной начальной школе на Новинском, напротив посольства США. Подумала тогда: молодец южанка, создала семью - тоже, как и я, кого-то родила, пусть поздновато, но ничего, теперь в школе обучает. Слава Богу... А то ведь казалась нелюдимой.
Можно было предположить, что она поселилась в арбатских краях, - но это не точно. Я порадовалась тогда за скрипачку, воображая: дитятко на уроках, мама в оркестре трудится. Плохо ли? Впрочем, не стоит лишнего додумывать. Не исключено, что ребятишек у неё восемь. Или одиннадцать. (Ведь четверо - даже у меня, в которую никто из нашего круга не верил совсем.)
Но факт остаётся фактом. Струннице не может быть меньше сорока, у неё всё те же упругие, роскошные косы, сильные руки и отменная интонация.
Она играет в переходе.
Я теоретик, прилично владею роялем, к скрипачам же питаю искреннее восхищение, граничащее с преклонением. В нашей музыкантской иерархии труженики смычка были и остаются "особой кастой". Есть в мире эксклюзивно-тонкие материи, доступные им одним, более никому. Я семнадцать лет преподаю в училище и веду на струнном отделении сольфеджио-гармонию. Я - знаю, но стараюсь реже об этом говорить.
- Мама, почему она всегда ЗДЕСЬ? - не унимается Нина, вдоволь напевшись своего "Детства", наслушавшись американских шлягеров и "Славянских танцев" Дворжака. - Вот ты, мама, в "Мерзляковке" работаешь, и утром. А после - ты всегда с нами. У этой тёти детки вечером С КЕМ? Отчего она выбрала так поздно работать?
Милая Ниночка, мы ни капельки не знаем об этой женщине - кроме одного: ей приходится в жизни несладко.
Ты пока... вряд ли чувствуешь, Ниночка, насколько оно страшно - сидеть посреди подземного сооружения и прятать глаза. Ты полагаешь, что это вариант нормы для музыканта: можно работать в аудитории, можно на сцене, а можно, оказывается, и под Садовым кольцом.
Ведь ты, Ниночка, помышляешь учиться примерно тому же, поступать в колледж, штурмовать консерваторию. В тебя мало кто верит - а мама вполне настроена побороться, знай себе планирует прыжки выше головы. Мама печёнкой чувствует, что дело сладится!
Между тем, где-то уже занесена над клавиатурой рука карающая и беспощадная, готовая чеканно вывести чёрным по белому: "В переход Ниночку!!!"
Мы говорим здесь о судьбах музыкантов.
За каждым из них, ворвавшимся во взрослую жизнь, стоит подвижнический труд семьи времён его детства - концентрация сил, мобилизация ресурсов во имя славного будущего.
Как сложится дальше?
Общих ответов и рекомендаций нет и быть не может... За одним лишь исключением.
Чем бы конкретно мы ни занимались в музыкантстве, надобно сохранять человеческое лицо.
Скрипачка в подземелье вдохновляет детей... Респект, низкий поклон.
Всё будет хорошо. Она прорвётся.
Во всяком случае, у Ниночки в том не возникает сомнений.
