Следующий день встретил нас дождем и он нисколько не походил на летнюю грозу. Он больше походил на мелкий, моросящий, пахнувший ранней осенью, и только его теплые брызги напоминали, что сейчас все-таки лето. Благо у нас была спиртовка и мы, соорудив в «предбаннике» польской палатки кофе, с полусонными лицами потягивали его.
- Первая чашка кофе похожа на глоток свежей воды в Сахаре, на поцелуй невинной девушки, на… - заговорил Алексей голосом рекламного агента.
- Стой – бесцеремонно прервал я его – не порти этот поцелуй своими банальными одами благородному напитку.
- Но я же только хотел влить в тебя толику просыпона. Ты неблагодарен и эгоистичен – дурашливо парировал он.
- А ты сладкоречивая свинья, если заставляешь меня не выкушав кофе и не выкурив первую сигарету, выслушивать твои опусы. – уже полностью проснувшись и улыбаясь ответил я.
- Доброе утро, сосед.
- Доброе.
Мы еще поговорили о птичках, повторили кофейную церемонию. Вылезать из палатки не хотелось. Также, видимо, рассуждали и обитатели других палаток. Мы послушали «КП» по радио, еще покурили, еще попили кофе.
- Блаженство, когда ничего не надо делать, когда не многие знают, где тебя отыскать – произнес я.
- Да, это чудо, но выпрыгни на минуту из своей лени и ответь мне на один вопрос: почему ты так не любишь немцев?
Признаюсь, вопрос обескуражил меня. (с утра затрагивать такие темы, но в этом был весь Алексей. Его практичный ум не терпел праздности). Да, я действительно с некоторой прохладцей относился к этой нации, правда не настолько, как… В прочем, речь не об этом. Но как Алексей узнал об этом? Я не особо стараюсь афишировать это и как можно реже позволяю себе высказываться на эту тему. Что ответить? Ладно. – решился я.
- Мое отношение к этой нации на самом деле довольно прохладное, но это не означает, что я плохо отношусь к ней и вижу в немцах только отрицательное. Наверное, они не лучше и не хуже французов или англичан, но именно с ними я связываю стремление Запада переписать историю России. Не будем далеко ходить и вспомним времена Ломоносова. Кто, как не Миллер, Байер, Шлицер пытались доказать, что все в России привозное. Власть, вера, письменность и прочее даны нам Западом, а сами мы лишь жалкие подражатели и несмышленыши, нуждающиеся в постоянном присмотре и руководстве. Они нагло переписывали историю и некому было после смерти Михаила Васильевича противиться им. Династия Романовых со смертью Петра с каждым последующим представителем теряла русскую кровь и только, как ни странно это прозвучит, Анна Иоанновна была на 100% русской. Да, та же Екатерина Великая любила Россию и много сделала для нее, но есть и в ее биографии дела, непозволительные русской императрице.
Педантичных немцев всегда раздражала некая расхлябанность и бесшабашность русских. Казалось бы, не лезь и не касайся наших дел, если тебе не вмоготу видеть их, но разработанный много лет тому назад план не позволял, да и сегодня не позволяет им отойти от него. Россия на коленях, русские в роли бессловесного раба, гораздо милее им, чем те, для которых слово «свобода» не пустой звук. Они до сих пор бесятся от того, что ничего не смогли поделать с нашим духом за все послепетровские времена. Им было дано все – чины, должности, земли, награды, не дано было только одного – понимания нутра, натуры русского человека. В их «бестолковках» никак не укладывалось, как можно биться с врагом насмерть, защищая угнетателей, они не могли понять, что вовсе не за них сражается русский мужик, он бьется за то, что зовется Родина. Им никогда не понять, как это дети репрессированных, сосланных в Сибирь «кулаков» без всякого принуждения отправятся защищать Москву и вместо ожидаемой благодарности возьмут, да и переломят хребет нежданному «освободителю»…
- Тук, тук, тук – неожиданно прервал меня приятный, девичий голос из-за палатки и чьи-то пальчики поскребли по ее тенту.- Нельзя ли к вам войти?
- Почему бы и нет – ответил Алексей.
После недолгой возни в палатке появились две гостьи – Галина, так ловко вчера разрулившая ситуацию и Юля, девушка лет 17-ти. Крепко сбитая, с румянцем, не закрашенным даже загаром, с ярко-голубыми глазами, круглолицая, она была симпатична мне. Именно ей принадлежал тот чарующий голосок, который просил у нас с Алексеем разрешения войти.
-Алексей – едва устроившись рядом с ним, произнесла она – я хочу говорить о Федичкине. Правда, это не совсем похоже на доклад, это не совсем…
- Не продолжай, Юля – улыбнувшись, прервал ее Алексей – мы же договорились, что ваши сообщения могут носить любую форму. Лучше не томи, а начинай, а то вот этот дяденька за утро уже утомил меня своей философией.
- Хорошо. Итак, рассказ о Федичкине Дмитрии Ивановиче, и не только о нем.
...Утро еще только размышляло, заглянуть ли ему в комнату, в которой за письменным столом сидел человек, и что-то быстро черкал на листе бумаги, белеющем в круге света от старинной настольной лампы. Справа и слева столешницу занимали стопки документов и рукописей, и лежали они, судя по всему, не просто так, их явно использовали для той работы, которой был занят этот незнакомец. Слева от стола возвышалась конторка, предназначенная для письма стоя, справа расположился еще один, стоящий перпендикулярно, неширокий, о четырех резных ножках стол, заваленный газетами и журналами.
Две стены комнаты занимали стеллажи, плотно уставленные книгами, третья несла на себе два больших окна с эркерами. Именно через них и пыталось пробиться в комнату утро. Еще один низенький столик, окруженный диваном и парой кресел, занял место где-то между стеллажом и сидящим человеком…
- Юлька, стой – раздалось вдруг из-за палатки – подожди минуту – возня, кряхтение. Пару раз палатку довольно сильно тряхнуло. Я недоуменно посмотрел на Алексея.
- Это наша гвардия устраивается. Явно навес из пленки сооружают, да коврики, чтобы штаны не промочить, раскладывают.
- Ну, скоро вы? – нетерпеливо спросила Галина.
- Все. Давай, Юлька, продолжай.
Та не теряла времени даром и стопка небольших, исписанных листочков, явно вырванных из блокнота, заняла место на ее коленях. Взяв в руки один из них, она зачитала:
«17 августа. Часть 2-ой Красной Армии, штаб которой квартировал в городе Сарапуле, в 60-ти верстах от Ижевска, силою в 6000 хорошо обученных и опытных латышей и мадьяр, с 4-мя артиллерийскими орудиями, при 32-х пулеметах наступали от пристани Гольяны по шоссе на Ижевск.
Отряд этот вел знаменитый своей свирепостью, большевик Антонов, который имел приказ от Ленина и Троцкого: «Взять Ижевские заводы во чтобы то ни стало» - можно было разглядеть выходившие из под его пера строки – теперь уже отложив шпаргалку, добавила Юля. - Человек отложил перо и откинувшись на высокую спинку стула, устало потянулся. «М-да, столько лет прошло, а каждый день отчетливо помню. И люди, многих из которых уж нет, по прежнему окружают меня».
Взяв в руки стопку уже ранее исписанных им листов, он, бегло просматривая, перелистал их. «В 6-ти верстах от Ижевска, на линии железной дороги ижевцы остановились и здесь испортили часть железнодорожного пути, чтобы поезда красных дальше этого места ехать не могли. Затем засели в растущие здесь по обеим сторонам густые, зеленые кусты и стали поджидать подхода поездов противника. Недолго ждали ижевцы. Появились впереди поезда противника. Машинист с переднего паровоза первый заметил разрушенный путь и, на счастье ижевцев, остановил поезд как раз там, где они его ожидали. На этот раз ижевцы не бросились на поезд с криком «Ура!», потому что красных было слишком много, но, продолжая скрываться от взоров противника за кустами, метко стреляли по дверям и окнам вагонов с обеих сторон поезда, не давая никакой возможности большевикам из вагонов выгрузиться» - прочел он на одном из них и отложил в сторону.
« Поняв, что мы их всех перестреляем, большевики сдались» - мысленно он опять был там - «человек 40 попыталось сбежать, но было поймано. Зря они решились на это, ижевцы узнали в них Бабушкина и иже с ним, лютовавшими не так давно на заводе. Я не допустил самосуда и по моей команде, крепко связав их, в их же поезде отправил для суда в Ижевск.» Он закрыл глаза и помассировал веки. Что-то свербило в нем, какая-то мысль вертелась в голове и никак не могла пробиться наружу. «Найдет дорогу, она не первая».
Человек поднялся. Прямая спина и развернутые плечи сразу выдали в нем военного. Он шагнул к окну, но перед этим на минуту оглянулся. Старик (именно старик, а не старец) с гладко зачесанными назад волосами, без усов и лишних морщин на волевом лице знающего себе цену человека, спокойно глядел на меня. Дмитрий Иванович! Федичкин!
Да, это был он, такое лицо не спутаешь. Какие-то неведомые силы подарили мне мгновенье взглянуть на него. А может не только мгновенье?
Федичкин подошел к окну. Лето. Рань. Тихо. Улица-дорога начинается где то выше его жилища, на вершине Русского холма и также змейкой, минуя, извивается вниз. Мощеная красным кирпичем, окруженная морем цветов, она невольно заставляет любоваться собой «Когда то, когда они только переехали в Сан-Франциско, здесь все было не так. Стройка, щебень, мусор, но и тогда, пусть и не в таком виде, она уже существовала. Хлопотные и тяжелые были те годы, а много ли он помнит прожитых лет спокойно? Нет. Может от того и жив, что кто-то или что-то постоянно тормошат его, не дают расслабиться и развалившись в мягком кресле, днями попивать кофе? В предначертанность судьбы я уже давно не верю. Бог, а есть ли он? Если есть, то почему столько страданий допускает на земле? Получается грешат сотни, а искупают все? Ну ты то, куда еще в философию полез» – оборвал он себя.
Оторвав взор от окна, он покружил по комнате. С минуту посидел в кресле, не понравилось. Закинув руки за голову, растянулся на диване. Прикрыл глаза и тут же - Казань. Молоденькая институтка Женечка и он, желторотик в погонах. Улыбка тронула его губы (где мои семнадцать лет?). Вот всегда так, сядешь писать об одном, а мысль раз, и увела неожиданно в сторону. Странно, но это нисколько не раздражает, наоборот, покружив по волнам памяти, вроде как и сил набрался. Вот и сейчас не войну с японцами, не ранения и плен, и даже не награды, а именно молодую Женечку, Евгению Михайловну Федичкину, увидел он сквозь прикрытые веки. Она и сейчас рядом. Спит или притворяется, там, за стенкой. Но даже если не спит, никогда не зайдет, боясь потревожить его, сбить с рабочей волны. Вот такая она у него. Характер тот еще, шутка ли и дед и прадед знаменитые на весь Ижевск архитекторы. Им, а не они, многие кланялись. По рассказам тещи его, ныне покойной Алевтины Николаевны, так не всем Коковихины в радость были.
За словом в карман не лезли и не боялись возражать тем, кто не по нутру. Особенно тем, кто о казарменной планировке поселка мечтал. Не будь такой закалки у его женщин, разве ж сумели бы они с малыми детьми Ледяной поход пережить? Порой мужики ломались, эти же, ижевских кровей порода, еще и других порой подбадривали…»
Полковник, свесив одну ногу с дивана, рывком поднялся. Пора за стол. Перо вновь заскрипело по бумаге. «Полковник Федичкин, выйдя из штаба армии со своим личным адьютантом поручиком Попковым, собрав на улице 600 первых попавшихся им навстречу ижевцев и взяв единственную имевшуюся в оружейном заводе пушку с самодельными снарядами, вошел в лес, в просеку, и здесь в продолжение целого часа удерживали продвижение колонны Антонова к Ижевску одним только ружейным огнем, так как пушка после шести выстрелов заклинилась от несовершенства выделки гильзы и в этот важный момент боя была отправлена на завод для починки…»
«Да, он тогда сумел-таки затащить красных в мешок и разгромил их. Достались им от товарищей и пушка и пулеметы и золото. Да еще в придачу куча коммунистической макулатуры, которую тут же и сожгли. Колокольным звоном встречал тогда победителей Ижевск…
Отряд Куракина я отправил в Гольяны. Интереснейший и загадочный человек был этот штабс-капитан Куракин. Он появился на моем горизонте неожиданно и также неожиданно исчез. Уже на чужбине я многих расспрашивал о нем, но никто ничего толком не знал. Так, слухи разные ходили, а конкретного ничего. А ведь одно то, что удача никогда не отворачивалась от него, говорило о многом. Что это было, тонкий расчет, мистика или просто везенье? Для меня это до сих пор загадка.
Невысокого роста, крепко сбитый, он умел приказать так, что невыполнение его приказа и добровольная пуля в висок были почти идентичны. То, что для других казалось невыполнимым, на поверку оказывалось тем, что в простонародье называют «не так страшен черт, как его малюют». Словом феномен, а не человек. Он, считай только с группой своих технарей, сумел задержать банду Антонова-Овсеенко, он дождался меня, воевал рядом, уже вместе мы дождались прихода подкреплений и ушел по моему приказу не на отдых в Ижевск, а в Гольяны. Он устраивал взрывы и диверсии, осуществлял связь с внешним миром через фронт, почти без боя взяв Сарапул, он одновременно проводил там зачистку, а его люди, переправившись через Каму, захватили Камбарский завод. Считай он перекрыл кислород всей камской флотилии. Следы его затерялись, но не думаю, что он пропал. Такие люди так просто не сдаются, не уходят из жизни за грош.
А были ли среди моих соратников люди недостойные, малозначительные, невзрачные? Конечно, были, но сейчас, когда прошло столько времени, даже их лица стерлись из моей памяти. А о тех, чьи образы изредка мелькают передо мной, хочется поскорей забыть. Судьба не так много дней оставила в моем распоряжении и тратить на общение с ними драгоценные мгновения жизни – непозволительная роскошь. Лучше провести их в обществе таких людей, как поручик Зебзиев, прапорщики Болонкин (о..о этот гигант со шрамом на лице) , Ермаков. Журавлев, Мудрынин… Много их было.
Пожалуй, только Юрьев стоял тогда и сейчас стоит немного в стороне. От него не отнять организаторских способностей и военного таланта. Но при этом он цирковой артист, жандарм, садист и пьяница. Может он и прав был, когда поменял фамилию Бимман на фамилию жены. Носить такую в самый разгар войны с немчурой – самоубийство, но по мне, так это все равно, что изменить своему Роду, предкам. Не для того они с петровских времен гордо носили ее и трудились на благо России, чтобы их потомок вот так вот, одним росчерком пера превратился в неизвестного Юрьева. Ну, да бог с ним. Нас, конечно, запрягли в одну упряжку, мы делали общее дело, но его жандармское нутро всегда стояло между нами. Никогда русский офицер без особой необходимости не подаст руки жандарму. Слишком они разнятся по природе своей. Это ж какую гибкую спину надо иметь, сознательно провоцируя человека, зная, что от того, что он скажет сейчас, будет зависеть его судьба. Какими змеинными глазами обладать, чтобы хладнокровно наблюдать, как человек губит себя, да еще и сознательно подталкивать его к пропасти…»
Федичкин в который уже раз за ночь подошел к окну. Осторожно ступив на эркер, он повернул голову вправо. Метрах в 200-стах угадывалась скрытая зеленью деревьев и кустов вершина Русского холма, одна из самых высоких точек Сан-Франциско. Название свое холм получил от трех могил, принадлежащих беглым матросам с корабля Хвостова, Резанова. Американцы не тронули их, не разорили, наоборот, бережно ухаживали за ними. «Может быть в память о той великой любви, случавшейся с людьми раз в столетие? Они ведь, тоже люди и ничто человеческое им не чуждо. Несмотря на свой прагматизм, они верят, что существуют светлые чувства. Пусть они доступны не всем, пусть кажутся красивой сказкой, но верить в то, что может быть и к ним придет нечто подобное, не минует и их – это ли не чудо? Жизненная суета-сует не должна заслонять собой веру в то, что не это главное для человека. Для них и для нас история любви дочери коменданта Аргуэлло - Кончиты и камергера двора его величества Резанова, священна. Она многим служит примером для подражания, но лично я, ни о чем подобном не слышал за более, чем вековой отрезок времени, протекший с тех пор.
Постой, а откуда я это знаю? А.., ну, конечно же, это моя милая Евгения Михайловна просветила меня. Я ведь солдат, а значит не подвержен сантиментам (улыбнулся он). Но так ли это? Лучше промолчим.
Да, то, что случилось тогда, в самом начале века 19-го, не должно затеряться на тропинках истории. Любовь сорокалетнего русского графа и юной испанки Конселсьон или Кончиты, любовь, которая готова преодолеть все – и разность происхождения, и разность веры – достойна уважения. Тут, конечно, можно заикнуться о некоторых должностных деталях, о некой меркантильности, но пусть лучше сказка остается сказкой. Чуть-чуть приукрашенная быль всегда лучше сухой прозы.
Им не повезло. Обвенчавшись, Резанов отбыл на родину, чтобы там получить разрешение на брак, но дорогой смертельная болезнь подкосила его. Кончита, напрасно прождав его годы, узнав, наконец о его смерти, так никогда и не вышла замуж. Она посвятила себя богу и благотворительности и до самой смерти пользовалась уважением и любовью окружающих. Место, где Кончита часами и днями ждала своего возлюбленного, вглядываясь в воды залива, сегодня служит началом Золотых ворот...»
Юля замолчала. Поначалу мы приняли молчание за паузу, но когда оно затянулось, мы осознали, что это все. Это конец. Больше продолжения не будет.
-Юлька, ты гений. – негромко раздалось из-за палатки. Ты сама не понимаешь, что ты сотворила. Вообще, дождя уже нет, вылазьте из своего схрона.
Не без удовольствия мы друг за дружкой покинули порядком поднадоевшее убежище. Толпа улыбающегося народа встречала нас у входа, но все смотрели не на нас, Юлька была в центре внимания. Она тоже устало улыбалась, попробуй несколько часов удерживать внимание толпы.
- Только я хочу покаяться – наконец вырвалась она из потока комплиментов. – Я дважды соврала, приукрасила, сместила события, называйте, как хотите. На самом деле Федичкин закончил писать свои воспоминания 5 октября 1931года. Впервые напечатаны они были в журнале «Первопроходник» в 1974г., уже после его смерти и чьей-то злой волей были искажены. Неясно, кем и для чего это было сделано, но историки долгие годы ссылались именно на этот, во многом не принадлежащий ему текст. Оригинал же хранится в институте Гувера Стенфордского университета.
Вы спросите, почему я так поступила? Просто мне захотелось показать вам этого человека таким, каким вижу его я. На самом деле я не знаю, где написаны его воспоминания, где он жил в Сан-Франциско, просто в интернете я нашла улицу Ломбард-стрит и мне так захотелось, чтобы именно там он обитал. Мне захотелось взглянуть на мир его глазами, глазами может быть не реального Федичкина, а того, который поселился в моей душе. Мне захотелось увидеть в нем не только солдата, но и человека. Вот в этом я виновата перед вами.
- Юля, ты помнишь наш уговор о том, что излагать свои мысли можно в любой форме? – та согласно кивнула. - Так вот, твой художественный рассказ имеет такое же право на жизнь, как и сухой исторический доклад. По мне, так он намного лучше монотонного перечисления фактов, заниматься этим и без нас есть кому. Важен человек в истории, он ее делает, ему она и должна быть посвящена.
- А может пообедаем? – вмешалась Галина – после каскада таких эмоций аппетит звереет на глазах.
- Ты предложила, ты и организуй – ответил Алексей.
