Это цикл рассказов "Истории о чём-то важном, или счастье не в колбасе". Название, конечно, шуточное, но не все мои истории такие уж беззаботные.
Предыстория размышлений здесь
Алёша
Памятник защитникам Заполярья заглядывал за сопки на границе с Норвегией. Его бетонная каска со звездой подпирала тяжёлое серое небо. Жгучий ветер истязал каменное лицо солдата, а его автомат и плащ за спиной покрылись инеем. Где-то внизу плескались беспокойные воды Кольского залива.
«Алёша» так звали свой любимый памятник мурманчане, когда возлагали живые цветы у его подножья. Это было его свинцовое небо! Его – суровые сопки!
«Спи спокойно, Мурманск! – думал Алёша. – Не сдвинусь с места ни в мороз, ни в метель, ни в самую лютую стужу!»
Но вот что-то мелькнуло на, казалось бы, безжизненной высоте. Алёша тут же насторожился, дрогнуло пламя вечного огня у его ног, затрепетало словно флаг на ветру, скрипнули заиндевевшие зенитки и повернули стволы на запад.
Но, нет, показалось. По-прежнему всё спокойно.
Только эхо давно минувшей войны прокатилось над заливом. Прислушался Алёша к далёким раскатам, и привиделся ему 1941 год.
Время года – зима. Ночь. На подступах к городу скребётся враг, будто крылатые львы, будто чёрные вороны с крестами на груди. А наши солдаты грязные и очумелые от злости скрежетали зубами в ответ! И не сразу понял Алёша, то ли это тучи ползли с громыханием и молниями, то ли канонада боёв приближалась к Мурманску.
Прислушавшись, Алёша угадал звуки дождя…
Весь день хлестал ледяной ливень, бил по лицам, по каскам, по замёрзшим рукам, винтовкам и автоматам. Дождь насквозь пропитал и солдат, и орудия, и серые камни. Было так промозгло и зябко, что затихла стрельба. Замолчали, испытывая боль, взрытые снарядами сопки. Казалось, заледенело всё живое и даже звуки. И только зимняя гроза то и дело распарывала полярную ночь, и было видно, как вдоль всего Кольского залива вздымаются столбы дыма и гари.
К полуночи погода всё же сжалилась над людьми. Рассеялись тучи, выглянула озябшая луна, а молчаливые, далёкие звёзды увидели замерзающих в окопах солдат. Вот только солдату было совсем не до звёзд. Человеку было невмочь, настолько все устали от голода и рытья окопов, что глаза застилало пеленой.
Не свистели больше пули, не жужжали рваные осколки, не визжали полевые телефоны. Уснули, налаявшиеся за день, пулемёты. Уснули ручные гранаты и автоматы. Уснули, посвистывая своими стволами, миномёты. Перестали грохотать пушки, и разбрасывать снаряды. Всё утихло. Устало от работы. Умаялось. Выдохлось. И только немецкие сигнальные ракеты продолжали взмывать в небо, и с шипением, будто бы змеи, медленно-медленно опускаться на землю...
И никому не хотелось шевелиться. Да и куда пойдёшь? К тому не притронься – там колючая проволока! Туда не ступи – там мины! Кругом только товарищи будто тени, смерть, да бездушный, студёный ветер. А последний, будто и вовсе сошёл с ума. Он сбивал с ног, срывал шапки, швырял острую снежную крупу. Жестокий, стальной, арктический воздух втыкал свои кинжалы, разгуливал среди солдат, заглядывал в шинели, подвывал на высотах и пел свои заупокойные песни.
Накатился морок. От холода и бессилия солдаты засыпали один за другим. И всех, кто тогда уснул, ждала лишь смерть. И каждый думал о сне, как о спасении. И даже раненные перестали стонать. Опустились тяжёлые веки, рассеялся разум, махом пропали все тревоги, и всякий кто задремал, обрёл своё счастье.
Неожиданно один из бойцов пошевелился – сбил с себя ледяную корку. Затем он запустил дрожащую руку во внутренний карман тоненькой шинелки и выудил оттуда ещё тёплый сухарь. Разломив паёк надвое и, протягивая половину полевой почте, спросил:
– Нет ли письма, Василий?
Где-то в заснеженном Архангельске у бойца остались жена и дочка. Они тоже мёрзли, и не было у них ни дров, чтобы согреться, ни хлеба, чтобы утолить голод, ни сил, чтобы написать простое письмо...
Но боец всё-таки ждал весточки из дома. Хотя бы несколько тёплых слов:
«Здравствуйте, дорогой муж Алексей!
Прошу вас принять горячий привет с далекого тыла. Я сегодня купала Нюру и как раз вспомнила про вас и даже покатились слезы. Но неожиданно открылась дверь, и почтальон подаёт мне письмо. Это письмо было от вас. Я взяла его и стала читать. И очень была рада, что у вас всё хорошо!
Первым делом я вам сообщу про нашу жизнь – живём мы ничего, всё так же, как и жили. Нюра растёт. В отношении хлеба и прочего очень тяжело. В магазинах всё очень дорого, а купить не на что. На те деньги, что вы нам высылали, я купила Нюре ботиночки и несколько картошек. Я очень благодарна вам за деньги и за то, что вы думаете о нас! Но вы не волнуйтесь о нас, мстите за наших братьев, товарищей, за любимую родину, честь и свободу!
Ещё я очень рада, что вы наконец-то стали получать ниши письма.
На этом всё, прощаюсь! Надеемся на скорое свидание и счастливую, светлую жизнь.
Крепко обнимаем вас и целуем!»
– Нет ни письма, ни Бога. Все мы здесь поляжем, сгинем без вести, – ответил простуженный голос.
– Врёшь ты, почта! – с досадой отрезал Алексей.
Оттаяв и разлепив смёрзшиеся ресницы, выцарапав скрюченными пальцами гранату из ящика, с большим трудом выбрался он из окопа и, шатаясь, побежал на вражеский дот.
– Наши души бронебойным не возьмёшь! – кричал Алёша. – Мы все отсюда прямо в рай!
Но не смог он добежать до немцев. Не смог добросить гранату. Раздался выстрел – упал солдат на острые ледяные камни. И снова застучали пулемёты, заухали мины, озарилось небо северным сиянием! По рукам, по лицам, как хлыстом секли осколки, град и ветер. И всё вокруг начало таять, плавиться, сливаться в единое целое. И воздух на высотах вдруг раскалился от стрельбы, от разрывов бомб, от мин, от снарядов и криков бойцов. И, кажется, стало теплее солдатам. Отогрелись обмороженные лица, зашевелились окоченевшие пальцы, ударили с новой силой замученные сердца. Заходили сопки ходуном.
– Огня! Огня! Дайте огня! – кричал наводчик артиллерии, сжимая в кулаке трубку полевого телефона.
– Не могу! Нету! Нету! – отвечала трубка.
– Ну, дайте же хоть что-нибудь!
– Нету! Ничего нету!
И срезали наших бойцов без огневой поддержки немецкие пули, впивались в их пылкие сердца обугленные осколки, били по уставшим рукам и ногам бездушные, серые камни. И падали наши солдаты, будто подкошенные. И засыпали они там навсегда, укутанные лишь снежным одеялом под траурным звёздным небом…
И ещё до самого 1944 года кружились в небе голодные чёрные птицы, горели и уходили на дно залива корабли и баржи с хлебом, взлетали в воздух ветхие домишки. И тысячи солдат находили покой среди серых скал и вечной мерзлоты. Но уже никто не сомневался в победе.
В конце концов умолкли взрывы…
И вот уже много лет ходят по заливу атомные ледоколы, пассажирские пароходы и рыболовецкие сейнера. Постукивают возле причала грейферные краны, разгружая уголь. Гудят и грохочут подъезжающие к морскому порту грузовые поезда. И лишь колючий снег по-прежнему продолжает царапать замёрзшие руки Алёши и всё пытается забраться ему за шиворот.
Порой случается, что сильная метель скрывает залив и спрятавшихся в нём буксиров, окутывает защитника своими сетями, убаюкивает его. Дремлют заснеженные сопки, крепко спят птицы и карликовые берёзки. Даже норвежские валуны, что ещё осенью понадвинулись на российскую сторону границы – откатились обратно. И только Алёша не спит! Возвышается над облаками. Слушает. И всякому иноземцу напоминает своим грозным видом: «Кто наступит на русскую землю с войной, тот оступится!»
Самую первую историю из этого цикла вы найдёте здесь