Пробило шесть, но отец не появился. Никогда не опаздывал – и нате вам.
Лёля зашевелилась в простынях, приподнялась на локтях, прислушалась, но не услышала ничего. В квартире стояла мягкая тишина, и только в зале глухо бухнули и замерли часы. Внутри у Лёльки тоже бухнуло, отозвалось тяжело и нерадостно. Она представила, что отец не придет – ни сейчас, ни через час, никогда после. Вообразила, как станет жить с этой , навечно запертая в комнате, как в гробу.
От одной только мысли об этом Лёле сделалось нехорошо, так что ноги, и без того предавшие её, вмиг стали слабее, превратились в две разваренных макаронины.
А все она, мачеха. Едва в доме появилась – все к рукам прибрала, мамины орхидеи – и те вывела, засушила. А там и за Лёлю принялась. Почуяла, видно, что она тоже – мамина, кусочек ее, который нужно замести в угол и вытоптать, чтобы сердце отцовское освободить и все его без остатка занять.
Так, чтобы никого больше.
Словно услышав, что о ней думают, пусть и не вслух, мачеха появилась в дверях – живая, крепкая, с румянцем на круглых щеках. Лёля в который раз подумала, что она во всем – не мать, во всем против и наперекосяк, так, что не полюбить ее и не принять.
И что только отец в такой нашел?
– Лена, я сполоснусь, а ты просыпайся пока, – мачеха назвала ее именем, которым только мама звала, легко, вскользь, не улыбнувшись даже. – Скоро ужинать будем.
Лёля хотела спросить про отца, но не решилась, и только кивнула – слабо, напугано. Знала, если совсем не ответит – только хуже сделает: мачеха глянет в глаза, шепнет под нос что-то свое, ведьмовское, и Лёля весь вечер икать и корежиться будет.
А так – малой кровью: мачеха и не заметила, как Лёля вздрогнула вся.
Наверное.
Не говоря ни слова, мачеха расправила простынь, скатавшуюся у лёлькиных ног, коснулась ее холодного лба и вышла, смутно улыбаясь.
Обрадовалась, небось, что болезнь падчерицу доедает, косточками хрустит. Подождать чуть – и дело само сделается. Была девочка – и нет ее, пропала. Волки съели. И никто не увидит, не узнает, потому что и искать-то некому. Отца – и того нет.
Вдруг никогда уже не придет? Вдруг забыл ее и оставил на потеху мачехи?
Что ж, пусть. Лёлька не заплачет, не станет прятаться.
Вместе с мачехой из комнаты весь ее страх вынесло. Не верилось даже, что что-то – плохое или хорошее – может случиться. Не в ее жизни, не с ней. После болезни, что уже здесь, рядышком, – не страшно.
Так ведь только в книжках бывает – про счастливый конец.
Да и отец все равно не поверил бы, расскажи она, что мачеха ей смерти желала. Выслушал бы внимательно, ни разу не перебил, но спасать кинулся не ее.
Словно нарочно всегда не ту утешал.
Лёлька ненавидела мачеху за это. Так сильно, что, едва заслышав ее шаги, отвернулась к стене и, пряча красные от обиды щеки, притворилась спящей.
Мачеха коснулась ее плеча, потрясла легонько, но Лёля не поддалась, ничем не выдала, что не спала.
– Поешь, дитё, – в голосе мачехи послышалась доброта, от которой Лёльке стало не по себе, в которую она не готова была поверить. – Обязательно поешь.
Мачеха убрала руку с ее худого плеча, тихо встала и вышла.
Едва за ней закрылась дверь, Лёля села на кровати, яростно, с внезапной для себя силой, откинула простыни и, подхватив тарелку с супом, что мачеха оставила на табурете у кровати, принялась есть.
Не хотела, само вышло. Суп был горячий, обжигал, но она ела и ела, не в силах остановиться. Откусила от бублика, сделала долгий глоток чая и только к яблоку, румяному и сказочному, не притронулась. Вспомнила, как мама рассказывала, что съешь такое яблочко – и упадешь замертво, будто тебя и не было никогда.
Неужели мачеха отравить ее вздумала? Решила, что она, глупая и маленькая, про такое и не подумает?
– Не надо так смотреть, – нахмурилась Лёля, натолкнувшись на строгий бабкин взгляд, стрельнувший на нее с портрета над антресолями. – Сама знаю.
Приоткрытая дверь скрипнула, и Лёля чуть не подавилась очередной ложкой супа. Представила, как мачеха увидит ее такой – жалкой и отвратительно довольной, с полным ртом несчастного супа.
Хороша картина.
Однако на пороге, протиснув толстый бок в щелку, появился лишь мачехин черный, точ-в-точь ведьмовской, кот.
– Пошел вон, – яростно шепнула Лёля и взмахнула перед ним руками. – Тебя сюда не звали.
Кот не послушался, и, будто бы улыбнувшись в длиннущие усы, пошел на нее. Мяукнув, забрался Лёльке на колени и в любопытстве потянул морду к тарелке.
Лёля оттолкнула его и даже сама удивилась, как сильно и зло у нее вышло.
Коту это не понравилось, и, не предупреждая, что будет худо, он рванул ее когтями. И снова. Лёля вскрикнула, закрылась руками, но кот не пощадил, вцепившись в нее накрепко. Когти его царапали, а зубы, маленькие и такие острые, что жуть, рвали. Бой был неравный, и Лёля быстро поняла, что проиграла.
И тут, словно чудо, в комнату ворвалась мачеха – бушующая, уверенная и быстрая, как фурия. В шаг оказавшись у кровати, она взвилась, вспыхнула и махнула полотенцем у самого лёлькиного носа.
Лёля вся сжалась, приготовилась к удару, но так его и не почувствовала. Только потом поняла, что мачеха приложила не ее, а любимого кота, прямо по ощетиненной спине.
Правда ли?
Лёля поверила только после крепких и сырых мачехиных объятий, и то не до конца.
Кот с визгом бросился прочь, но мачеха, казалось, этого не заметила.
Она поцеловала Лёльку в висок, правый глаз, уголок расстроенных губ.
Та выдержала смирно. После такого должна была хотя бы попытаться – для отца и немного для себя, наверное. Один разок.
Так они и сидели, прижавшись друг к другу лбами и думая каждая о своем, пока в гостиной не зашумело, и голос отца не позвал – их обеих.
Послесловие,
Писалось на литературный конкурс, но сразу вышло неудачно. Не нравилось даже мне самой (как часто бывает – в задумке ничего, но потом – совсем-совсем не то).
Отлежалось в столе и вдруг стало тем, что сейчас. Хотела бы написать о них еще – когда-нибудь :)
Всего вам доброго.
С любовью и благодарностью, К.