Внезапно — снова малоприятная новость, связанная с королевской семьей лишь косвенно: приходится вернуться к вопросу о разрушительных последствиях беседы герцогов Сассекских с Опрой Уинфри, 8–9 марта транслировавшейся в США и Великобритании. Напомним: 10 марта Пирс Морган покинул программу Good Morning Britain, а на следующий день, 11 марта, Ян Мюррей оставил пост исполнительного директора британского Общества редакторов — обе «отставки» были связаны с громким скандалом, вызванным реакцией публики на комментарии Моргана и Мюррея к интервью принца Гарри и Меган. Сегодня, 27 марта, стало известно о третьей «жертве» скандала — Шэрон Осборн, известная телеведущая, была вынуждена покинуть программу The Talk, в которой работала больше десяти лет. Произошло это после двухнедельного «внепланового хиатуса» — телеканал CBS прекратил трансляцию шоу после того, как Шэрон Осборн публично заявила о поддержке Пирса Моргана.
Телеведущая адресовала слова поддержки Пирсу Моргану в своем твиттере — но уже на следующий день их бурное обсуждение вышло за пределы соцсети. В последнем вышедшем в эфир эпизоде The Talk коллега Шэрон Осборн начала расспрашивать ее о том, почему она защищает Моргана: «Ваш друг произнес нечто расистское, даже если вы не согласны с этим, — и когда вы встаете рядом со своим другом, людям кажется, что вы поддерживаете его во всем». Осборн категорично ответила: «Как я могу проявлять расизм по отношению к кому бы то ни было?» — и сказала, что Пирс Морган — ее старый друг, и сейчас, когда многие называют его расистом, она чувствует себя так, как будто ее саму «вот-вот посадят на электрический стул».
Через день она опубликовала в своем твиттере сообщение, в котором извинилась «перед всеми цветными, которых могли обидеть» ее резкие слова, и объяснила: она ни в коем случае не потворствует расизму или женоненавистничеству — но в нынешних условиях «страх быть обвиненными в расизме» заставляет людей паниковать и защищаться. После этого CBS объявил, что выход в эфир новых серий программы приостановлен.
Вчера, 26 марта, руководство телеканала выпустило заявление, в котором сообщается, что Шэрон Осборн «решила покинуть The Talk», — при этом уточняется, что «ее поведение по отношению к соведущим во время эпизода, вышедшего в эфир 10 марта, не соответствовало рабочим ценностям» CBS. Было заявлено также: телеканал не отказывается от ответственности за то, что произошло во время трансляции, «потому что госпожа Осборн и ее соведущие не были должным образом подготовлены к сложной и деликатной дискуссии, связанной с расовыми вопросами».
Кажется, долгосрочные последствия интервью герцогов Сассекских могут стать намного разрушительнее, чем все подозревали, и коснутся не только королевской семьи, молча сплотившейся перед бурей, но и — если не в большей степени — британской журналистики в целом. Возможно, тем, кому интересна поднятая тема, любопытно будет прочитать небольшую колонку двухнедельной давности, посвященную Пирсу Моргану (и — в его лице — британской журналистике в целом).
Джайлз Корен, победитель British Press Awards, журналист и телеведущий, 12 марта — в то время, когда скандал достиг пика, — опубликовал в Times невеселый и честный комментарий «Вы никогда не угадаете, что я думаю о Пирсе Моргане»:
«Если вы ожидаете, что я встану на чью-то сторону в битве «Морган против Меган», знайте: вы сможете оплатить мои счета, когда мне придется вернуться к работе в баре.
Это не статья в защиту моего друга Пирса Моргана. Во-первых, потому, что он не мой друг. А во-вторых, потому, что я не собираюсь его защищать.
И знаете, почему я не собираюсь его защищать? Потому что я не посмею. Я боюсь того, что может случиться со мной, если я это сделаю. Но это не значит, что я сделал бы это, если бы осмелился. Может быть, я с ним не согласен. Может быть, я думаю, что всему, что Меган сказала Опре Уинфри, следует верить, о чем бы ни шла речь, — потому что она черная женщина, а я белый мужчина, и я не пережил того, что пережила она, и поэтому не могу выносить суждений.
Но вы никогда этого не узнаете. Потому что я никогда не скажу вам. Потому что я не посмею. Вы думаете, я хочу потерять все, как потерял он, и вернуться к ночным сменам и работе в баре?
Нет, сэр!
Когда-то я тоже любил полемизировать. И действительно, сперва я делал это просто ради удовольствия. В студенческие годы я следил, куда дует ветер в обсуждениях Тэтчер, России, Израиля, футбольных хулиганов, принцессы Ди, — и спорил на вечеринках, утверждая совершенно противоположное тому, что думали все остальные, просто для острых ощущений и смеха. Неудивительно, что с тех пор у меня осталось не так уж много друзей, — но те, кто остался со мной, понимают и любят меня, несмотря ни на что.
(Здесь вы должны думать о Пирсе, даже если я не называю его имени.)
Позже — как журналист — я не особенно любил полемизировать, потому что не обладал достаточной уверенностью для этого. Я писал короткие смешные тексты о чем-то не особенно важном — в основном о еде. Затем грубое письмо с ругательствами, которое я отправил коллеге, вдруг стало вирусным — задолго до времени, когда все, что угодно, могло стать вирусным, — и оказалось на первой полосе Guardian.
И все изменилось.
Поначалу я был совершенно убит. Я боялся, что из-за этого глупого письма, которое я написал нетрезвым посреди ночи, я лишусь работы на всю жизнь и буду разорен (пугающая деталь: всего через несколько месяцев будет запущена социальная сеть «Твиттер», которая монетизирует этот самый принцип). Но этого не произошло. Случилось так, что телевизионщики и литературные агенты начали писать мне электронные письма со всякой чепухой — «Это так остро и горячо!» — и я получил шестизначный контракт на книгу, две колонки в глянцевых журналах за огромный гонорар и карьеру на трех телеканалах.
На одном откровенном письме я заработал за год больше, чем за десять лет беспристрастного комментирования, — и жребий был брошен. Больше никаких безупречно уравновешенных комментариев от меня! Все мои дальнейшие позиции нельзя будет оправдать ничем: например, «Обложить толстых людей налогом, чтобы наказать их за то, что они слишком много едят» или «Образование — пустая трата времени», — и я буду защищать их до смерти!
Разумеется, на самом деле я не разделял все эти позиции, — но некоторые из них отстаивал. И игра состояла в том, чтобы посмотреть: сможете ли вы определить, какие именно. Помимо всего прочего, высказываться неоднозначно было намного эффективнее с точки зрения заполнения пустоты и привлечения внимания, чем быть вдумчивым, умным или по-настоящему смешным.
(Продолжайте думать о Пирсе.)
Я завел себе аккаунт в «Твиттере», где говорил возмутительные вещи и много ругался, быстро набрал 200 тысяч подписчиков (тогда это было много) и регулярно получал сообщения о том, что мои яростные твиты — моя «лучшая работа».
Затем, в 2017 году, когда разразился скандал с Харви Вайнштейном, я написал колонку, в которой спрашивал, как это дело отразится на мне, нарциссе средних лет, вынужденном профессионально взаимодействовать с молодыми женщинами. У нас было три дня комментариев о том, каким чудовищем был Вайнштейн (он таким и был, и я об этом сказал). Я думал, что моя работа состоит в том, чтобы представить точку зрения, которую вы еще не слышали. Оказалось, что нет. Во главе с горсткой разъяренных молодых комментаторов Guardian «Твиттер» пошел в атаку. Поэтому я воспользовался юридической консультацией и опубликовал неискренние извинения, выразив сожаление, которого не чувствовал (что явно отказался сделать Пирс), — на этом все должно было уйти в прошлое.
Но этого не произошло. Теперь, когда они взяли меня на прицел («они» означает «молодые левые, возбужденные возможностью действовать коллективно» — я не чувствую необходимости навешивать пренебрежительные ярлыки), они удвоили усилия. Они откопали старые твиты, вырывая их из контекста, и полуфразы из древних статей — и заявили о случаях, когда я проявил себя расистом (первое место в трендах «Твиттера»), а потом — и гомофобом (снова первое место)...
Я ненавидел это. Я начал лишаться сил. Я помню, как пару лет назад пожаловался на это Пирсу (он не мой друг — но он достаточно надежный парень, находящий время для других людей, которых он не воспринимает как угрозу). Он сказал: «С какой стати тебя это волнует?! Мне действительно наплевать, что обо мне говорят!»
Господи, как же я завидовал ему, которому было на все наплевать. Посмотрите на это грандиозное личное королевство, которое этот пофигист построил для себя! Хотел бы я быть таким сильным. Но я не мог. Каждый раз, когда я высказывал свое мнение о чем-нибудь, люди (молодые левые) выстраивались в очередь, чтобы крикнуть: «Расист!», «Сексист!», «Гомофоб!» — и я просто не мог с этим справиться.
Поэтому я покинул «Твиттер» на год — без объяснений и извинений. И к тому времени, когда я снова начал вести блог, они забыли обо мне. Это было так просто. Теперь я пишу конкретные вещи, редко делаю вид, что у меня есть мнение об актуальных вопросах, и жизнь снова становится мирной. Но меня не заставили замолчать. Меня никто не отменил.
(Надеюсь, вы все еще думаете о Пирсе.)
На этой неделе — неделе, полной многословных, серьезных мнений — писатель, которым я восхищаюсь, в некотором роде друг, написал в «Твиттере» (с интонацией, которую разделили многие): «Белые люди не могут понять, что иногда — только иногда — их мнение не имеет значения и не требуется».
Но некоторые белые могут. Я могу. Вот почему — по несколько иным причинам, чем у Пирса, — у меня нет мнения для вас на этой неделе. И, возможно, больше никогда не будет».