1221 год. Изгоном вырезав квартал Танура, монгольский авангард не может удержаться в Гургандже. Бой у ворот оканчивается ничьей.
Тумены Угедэя и Чагатая охватывают столицу с юго-востока. С севера подтягивается Джучи. Первенец не спешит, рассчитывая уладить миром. Парламентеров посылают и средние царевичи.
Вражда сыновей Завоевателя оставляет жемчужине Хорезма последний шанс.
Продолжение. Предыдущая часть и похмельный султан трясутся ЗДЕСЬ
У государей и сыновья – соперники.
В замыслах Чингисхана Великому Хорезму места не было. Страна загодя дробилась на части, отходившие сыновьям. Львиная доля отводилась старшим – Джучи и Чагатаю.
Ненавидевшие один другого, они враждовали с детства, не примиряясь ни матерью, ни долгом. Заводилой выступал Чагатай. Какой-то проклятый наушник рассказал ему меркитскую историю раньше чем потерять язык (голову он потерял прежде).
До того Чагатай считал Джучи помехой, после недоразумением, само наличие которого (на земле) – досадно. Вражда то угасала то вспыхивала, в зависимости от разделяющего братьев расстояния. Перепалкой завершалась (да и начиналась) любая встреча. Лишь чудо и бдительное око Отца не доводили до поножовщины.
Но! Если двоим тесно в одной юрте, тесно им и в одной стране.
До поры острые углы сглаживал Чингисхан, прибегавший к строгому внушению Чагатая. Выросший избалованным строптивцем, привыкшим перечить всему и всем, второй сын боялся только и исключительно Родителя. Замешанное более на почтении, чем на животной робости, послушание его, тем не менее было лишено любви.
Чагатай буквально ослеп от злости, не сознавая что отца с матерью его выходки в отношении Джучи, ранят куда больше чем старшего брата.
Что до Джучи.. Он был бы рад не враждовать, но явность оскорблений не оставляла ему (отцу и мужчине) возможности пропустить их мимо ушей. К тому же старший сын с юности проводил годы в походах и Ставке бывал гостем нечастым.
Брата своего, Джучи воспринимал щенком, что прудит прямо посреди юрты, еще глупый для выговора и малый для взбучки. Иной раз даже кинжал не выдерживал чагатаевых насмешек, сам собою ворочаясь в ножнах! А Джучи терпел. Терпел потому что любил отца, а еще больше мать. Зная это, и они отвечали ему любовью...
Но даже любя сыновей, прежде всего цари думают о государстве.
Посему завоевав сартаульские земли, Потрясатель Вселенной разделил их между старшими, оставив за младшими долю с податей и добычи. Соприкасаясь друг с другом, Улусы давали выход и неутоленным обидам Джучи и вредной враждебности Чагатая, занимая взаимную ненависть делом.
Трудное решение спасало от междоусобиц родовые земли монголов (и государство в целом), оставляя за Ставкой третейскую роль в спорах.
Замысел оказался верным и так оно и было, пока мстительная кереитка Сорхохтани жена Толуя не обрушила искусный строй Чингизова Царства.
Змеиным своим умом Сорхохтани нащупала путь к сыновьям Джучи. Тем особенно, что рожденные мусульманками маялись между Багдадом и Каракорумом.
В наших детях течет кровь и наших жен тоже... Одна из немногих вещей, что и предусмотренные - неизбежны.
Но это уже другая история, отделенная от Темуджина четырьмя десятилетиями и завоеванным монгольским оружием миром. Обстоятельный рассказ о ней дожидается своего времени, и повествователя.
Пока же как Чингисхан и предполагал, вражда вспыхнула сразу и с новой силой. Получив разоренную Бухару и сожженный Самарканд со всем Мавераннахром в придачу, Чагатай не собирался оставлять целый Гургандж за Джучи.
Не сумев сжечь город сразу, Чагатай настойчиво убеждал эмиров открыть ворота, готовый на любые посулы, лишь бы брат не вступил в законное наследство раньше.
В свою очередь посланники Джучи уговаривали горожан сдаться на его условиях, обещая милость.
Скорее всего, послушай они ханов (что того, что другого) судьба Гурганджа оказалась бы трудной, но иной. Отличной от дикой участи, выбравших сопротивление горожан.
Если другие города Хорезма увидели расправу, то столица не пережила бойни. Отсюда пошел миф (а это не миф) о кровожадности завоевателей, хотя кровожадность не самое худшее что принес с собой враг. И оно тоже коснется Гурганджа
Но могут ли столицы великих империй, умирать по другому?
Шахи и шейхи
Иные города сильны стенами, а Гургандж кварталами. В особенности людьми кварталы населявшими. Мозолистыми руками города, его пытливым умом и порывистым сердцем. Людьми что с равным усердием брались за кетмень и пряжу, книгу и меч.
С презрением жители отвергли и монгольских посланников, и тех из своих кто открыл уши бесчестным посулам. Удивительно, но среди последних оказался... сам Хорезмшах Мухаммед. Партию мира он возглавил в изгнании, говоря так:
Этот враг — враг одолевающий, и вы должны заключить мир, [избрав] самый добрый путь, и отвести зло наиболее подходящим способом
Письмо было написано на Каспийском острове, где несчастный доживал век, не питая иллюзий. Тем удивительнее способность Мухаммеда Второго поступиться собственным наследием ради будущности народа.
Все-таки это был мужественный человек, с большим сердцем.
Партию войны возглавил другой человек. Не менее великодушный, он был тем кто сделал себя сам, с младых ногтей предавшись ученым занятиям и поиском лучшего.
Наджмаддин Кубра звался в народе шейхом шейхов и полюсом полюсов. Не имея должностей и титулов, свое влияние он простирал на каждого, от вельмож до бродяг.
Неудивительно, что когда льстивые посланники склоняли гурских и кипчакских эмиров к покорности, именно слово шейха оказалось решающим.
Ответил он лаконично
Нет
Отметя дальнейшие обсуждения. Ибо в то время, слово этого человека не оспаривал и безумец.
Звезда учености шейха, затмевалась солнцем его полезности.
- У меня болит спина! - кричали из толпы.
- Перестань обижаться.
- Страдаю желудком!
- Прекрати злиться.
- Кожная сыпь!
- Избегай нечистоты в помышлениях и еде.
- Болит голова!
- Найди занятие по душе.
- На людях трясутся руки!
- Не думай о себе много.
И так каждое утро! Только по дороге в медресе! Молва о шейхе распространилась на весь свет, стыдя невежд и вразумляя благовоспитанных.
Медресе не вмещали всех желающих послушать почтенного сединой мужа. Не вмещала их и библиотека Гурганджа. Огромный дом учености, обиталище мысленной жизни среднеазиатского междуречья, затмевающее уже междуречье ближневосточное.
Толпы горожан и гостей Хорезма наводняли улицы и, жадно внимая словам мудреца, наслаждались медом его разумности, усвоенной не столько книгами, сколько жизнью!
Как обрести чистоту?
Осознай, что рядом некто, кому известны мысли других. Твои мысли.
Самое похвальное в жизни?
Не задабривать угнетателя.
Самое сложное?
Не ждать милостей от мучителя.
Самое удивительное?
Интерес к чужой жизни, и отсутствие интереса к своей
Как выправить дела?
Не берись за два. Доводи одно.
Ловец неуловимого и внимательный к мельчайшему, он отличал даже тщеславие от гордости. Первой называя желание выказаться перед людьми, а второй сердечное самолюбование, не нуждающееся в зрителе.
И если тщеславие готово принять ближнего и... фоном, то гордость только ножной подставкой.
Но это все о дальних. Ближних своих добродетельный муж покорял вниманием и радушием, умея общаться с давним знакомым с чуткостью первого знакомства, сохраняя при этом теплоту старой дружбы…
За это души тянулись к нему как весенняя трава к солнцу. Он же всегда открывал в друзьях новое. Присовокупляя (для себя!) что мы не знаем своих знакомых.
Поданный к житейскому столу как пирог Искуснейшего из пекарей Наджмаддин Кубра избежал обоих искушений ученого человека. В юности он не впал в младостарчество, поучая без запроса. В зрелых летах не обратился в старомладца, заискивающего перед юнцами из страха оказаться ненужным.
Как-то дерзкий невежда, надменно посмеиваясь выставился с богохульным вопросом, не постеснявшись ни толпы, ни седин. Вопрос презреннейшего звучал так:
Может ли Бог создать камень, который Сам же не сможет поднять?
Удержав взглядом немедленную расправу над нечестивцем, добродетельный муж парировал:
Камень этот называется - человек
После (по настоятельной рекомендации благословенного) богохульнику влепили палок, по три удара за каждое слово, навеянного сатаной вопроса. Ибо (как разъяснил вдумчивый) лукавый змей ползает по веткам человеческой скуки и надменности, что растут из единого корня поверхностности суждений.
Кабы время и терпение слушателей позволяло и дальше говорить о почтеннейшем, то всех чернил Хорезма не хватило бы для письма и (весь!) тростник Джейхуна пришлось бы пустить на каламы!
Умер благословенный столь же достойно как и жил. Отчаявшись взять город уговорами, монголы не скрывали угроз. Угрозы же их не были неподкрепленными и всегда исполнялись на деле.
Словно выхватывая жемчужину из пламени, даже не Царевичи, но сам Чингисхан отправил Наджмаддину Кубра послание
Я предам Хорезм избиению и грабежу. Тому святому своего времени нужно покинуть среду их [хорезмийцев] и присоединиться к нам!
На что добродетельный ответил
Вот уже семьдесят лет, как я довольствуюсь и переношу горечь и сладость [своей] судьбы в Хорезме с этим народом. Теперь, когда [наступила] пора нисшествия бед, если я убегу и покину его, это будет далеким от пути благородства и великодушия!
Убили его вместе со всеми. И тела не нашли
THE CLASH OF CIVILIZATIONS
Яблоки раздора не принадлежат себе, а обреченные царства лишены соломоновых решений.
В Гургандже монгольская война обрела экзистенциальный окрас. До того армия Чингисхана мусульманам представлялась досадной неизбежностью, неприятностью вроде пахотного дождя.
Очередной блевотиной Великой Степи, способной затруднить жизнь, не меняя ее.
После во весь рост встал конец света. Кошмар абсолютного зла. Осязаемой реальности, оспаривающей существование человека и его мира.
Эмиры, шейхи, простой народ столкнулись с силой, невоспринимающей их недовольство и не ставящей ни во что их гнев. Осознав это их смирение испарилось.
Гургандж явственно показал монголам религиозный фактор войны.
До его обороны, донесения лазутчиков о неистовой ярости людей населяющих исламские земли, их способности отстаивать себя и уклад, могли показаться вздором.
В Бухаре и Самарканде встретилось слабое, спорадическое сопротивление. В Отраре (и Ходженте) дрались кипчаки. Обреченность сартаулов носила овечьи черты. Покорностью они превосходили китайцев. Те под мечами всегда кричали, а эти не всегда и не все.
В Хорезме, монголы походили на людей, обманувшихся насчет вулкана, когда потухший внешне, он вдруг извергает лаву. Неведение высветило недоработку киданьских офицеров, отвечавших за разведку.
В совершенстве владея Сунь-Цзы и военными трактатами, они упустили из вида Книгу, где как на ладони раскрывается происхождение Исмаила и характер его потомков.
Он будет между людьми, как дикий осел; руки его на всех, и руки всех на него; жить будет он пред лицем всех братьев своих. Быт. 16;12
Без чего ни понять сынов Агари, ни поладить с ними невозможно. А чем реже человек предпочитает читать, тем чаще ему приходится драться.
В Гургандже воевала каждая улица, каждый дом, каждый кирпич.
Мужчина умеющий держать молот - бил молотом, женщина способная вскипятить воду - плескала кипяток, ребенок сильный достаточно чтобы поднять камень – кидал камень. Началось то что поэты и социологи назовут войной народной, войной тотальной.
Система столкнулась с укладом и забуксовала, затупившись как заступ и утомившись как мускулы.
Но и мусульмане столкнулись с врагом неведомым. Неумолимым и упорным. Врагом жутким в последовательности и последовательным в жуткости. Пыльным прообразом тоталитарных деспотий ХХ - ХХI веков и царства звериной цифры Последних времен.
Людей страшных. Для кого отбитый удар, основание нанести еще пять. А обещание, повод его нарушить. Готовых увидеть землю пустой, но покорной.
В кварталах Гурганджа, региональная война превратилась в цивилизационную, где бой ведется не за добычу, а за души.
Мир еще не знал, что в нем найдется немного уголков, до которых эта война не докатится.
Всему свое время.
Подписывайтесь на канал. Продолжение ЗДЕСЬ