Молоко звонкими струями стекало, громко ударяясь о стенки ведра. Наста привычными движениями сильных рук освобождала вымя своей Марты. Грех жаловаться, добрая корова, дойная и покладистая. Да и молока много дает, жирное оно и вкусное. Вся деревня об этом знает. Не то что у соседки. В хозяйстве у той вечно наперекосяк.
Вот и сейчас Зорька соседская отказалась снабжать молоком в самый неподходящий момент. Сын Аксиньи приехал из столицы, да еще с товарищем. Неожиданно объявился, без предупреждения. Даже на стол нечего поставить. Известное дело, зима в разгаре. Ну разве что сало осталось с картошкой, да самогон припрятан на всякий случай.
Наста с Аксиньей по-соседски не очень ладили. Однако родственные связи обязывали, та была вдовой брата Анастасии. Так что молочка племянничку Петру надо было занести свеженького, да яиц с пяток хотя бы, и колбасы-«кровянки» обязательно. Такой в городе точно нет.
Племянника своего Наста любила по-своему, жалела. Он хоть и бирюк был неразговорчивый, нелюдимый даже. Но уж больно на брата ее похож. И рост под два метра, и стать. Такой же светлоглазый, с глазами огромными в пушистых ресницах, как у телка.
Второй племяш — тоже москвич. Он — из другой породы, красавчик чернявый, шустрый такой. На мать свою похож. До женщин больно охоч (или они до него). Уже раз пять женился (и это только официально), много сюда приезжало дамочек вздыхать о покинувшем их Ярославе. И все с дочками.
Не было у Яры сыновей. Как в насмешку, от каждой жены — по хорошенькой дочке. И каждую из них он Ларисой называл. Всех любил, ни от одной не отказывался. Но снова вскорости женился, и опять на свет выходили Ларочки. Чудно как-то.
Летом собирался у Аксиньи небольшой отряд отдыхающих: девчонки Лариски, их симпатичные мамаши, да внучок Вадим, единственный Петин сын. Вот такая веселая команда.
Ну а сейчас зима на дворе лютует, конец января. Завьюжило, занесло дороги вокруг деревни. Как только гости московские добрались, удивительно даже. Не ходит сюда транспорт, пешком идти от автобуса километров шесть. И чего приехали, непонятно. Надо проведать их сейчас, гостинцев отнести.
Наста жалела племянника. Видела, что-то не так в его жизни столичной, много пить стал. Минувшим летом это стало особенно заметно, когда весь отпуск провел в деревне «без просыху». Нет, чтобы матери на сенокосе помочь. Но он такой молчун, все привык в себе держать. Непонятно, что на душе у него творится. Вот и сейчас. Чует Анастасия нехорошее, будто беда близко подступила. Может, удастся разговорить.
Молочко теплое пока, завернула в пушистый платок, прихватила «кровянки» и яиц домашних.
— Добрый вечер в хату! — шагнула в полутемную комнату… — Как больно, деточка, за что…
Это были ее последние слова. Молоко растекалось по полу, смешиваясь с красной жидкостью, заполняющей все вокруг. Наста, выпустив кувшин, закрывала рану руками. Жизнь быстро покинула ее, в секунды. Она так и не узнала, за что. Очень точным и мощным был удар. Вернее, два удара, один из них — прямо в сердце.
С диким ревом кинулся Петр, в чем был, из хаты. Нашли его через пару часов в лесу.
Что это было? Не узнать уже. По словам приятеля, они, выкушав самогона, принялись играть в карты. На теплой печке разомлели. Когда зашла в дом тетушка, Петр, едва ворочая языком, что-то о чертях начал говорить, что они повсюду, за печкой, по стенам. А вот уж и в дверь входят.
Не знаю, как было на самом деле. Аксинья подтвердила слова приятеля. Ведь все-таки сын, родная кровь. Освидетельствовали Петра врачи, признали невменяемым. Он, оказывается, уже давно состоял в Москве на учете. Только в деревне об этом не знали. Мать, скорей всего знала, да молчала. Позор на всю деревню ведь.
Так что транспортировали его в столицу и определили на долгие годы в «скорбный дом». Там его и не стало.
А в нашу семью постучалась той ночью самая страшная в жизни телеграмма. Подробности я узнала через третьи руки, и то через время. Родители берегли мое детское воображение от потрясений.
Мы еще приезжали летом в деревню пару раз. Но без бабушки все было чужое вокруг, и мы там тоже лишние, чужие. Дом осиротевший. А на соседский посмотришь — просто трясти начинает.
И вообще, мама одним махом решила отсечь от общения всех родственников по этой линии, даже многочисленных моих сестер Ларисок мы больше не видели. Ей так было легче. А никто не смел возразить.
Детство резко закончилось. И начались недетские вопросы о добре и зле, о преступлениях и наказаниях. Вопросы без ответов.
А что, если бы у Аксиньиной коровы не закончилось молоко?