Трагическая судьба талантливого художника Карлиса Падегса, который прожил всего 29 лет
Часть 2. Начало ЗДЕСЬ
В 30-х годах о Падегсе говорила вся Рига. Прежде всего – о его неожиданном сальто в рекламную сферу. Требовалось оповестить о карнавале в академии? Шарль с мольбертом торжественно высаживался из грузовика у часов Laima и, как на Монмартре, начинал углем рисовать обнаженных прелестниц. Когда вокруг собиралась толпа любопытных, он вдруг разворачивал большой транспарант с надписью: «Через два дня в Клубе офицеров – карнавал».
А однажды в конце года покупателей большого гастронома ошеломил огромный плакат с надписью: «Дед Мороз застрелился, чтобы в этом году рижане закупались сами».
В начале 30-х годов он занялся оформлением витрин фотомастерской на улице Марияс. Это был изысканный салон, где делались рекламные фотографии для журналов, фотоафиши, тут же фотографировали поэтов и актеров. Оформленные Падегсом витрины стали яркой брошью на груди Риги.
Как вспоминал скульптор Мартиньш Заурс, изображенные в работах Падегса женщины «казались красивее звезд кино и умиротвореннее ангелов», а мужчины «могли быть знаменитыми атлетами, мефистофелями, интеллектуалами». Бывали случаи, когда стоящая на страже пуританской морали полиция приказывала очистить витрину от «непотребных» картинок.
Нередко в витринах салона появлялись портреты самого Падегса, на которых он представал в разных карнавальных костюмах – как чикагский гангстер или аристократ, как беспризорник или как Мефисто… Он любил позировать. И не только для фото, но и в жизни.
Тело как произведение искусства
Постепенно свой образ изысканного денди Падегс отшлифовал до бриллиантового блеска. «Сначала он ходил в шляпе-борсалино, в которой пока еще не было ужасающе широких полей, как позже. Ему также очень нравилось носить сразу несколько шарфов. А еще трость, которую одним концом он засовывал в карман.
На нем были полосатые «брюки финансиста» и лаковые туфли, которые стоили шесть латов. И белые холщовые гетры», -- так описывал Падегса его приятель-художник Гунарс Виндедзис.
Падегс обращался со своим телом как с произведением искусства. Моделируя образ, он расставлял акценты: выкрасил волосы в черный, нарисовал мушку около глаза, выщипал брови, до тонкой полоски выбрил бачки и даже подбрил волосы на лбу. Чтобы соответствовать образу «джентльмена испанского типа» (как его называли газеты), требовалась и более темная кожа -- и «загар» он приобрел, припудриваясь так называемой «китайской ржавчиной». В петлицу часто вставлял свежую гвоздику, в узел галстука – жемчужину, а на его пальце сверкал зеленый четырехугольный драгоценный камень. Так он со своей высокой, чуть сгорбленной фигурой медленно фланировал по рижским бульварам.
Птичка вспоминала, что к прогулке он готовился полчаса – как актер перед выходом на сцену. А в кармане он всегда носил маленькую щеточку для одежды и тряпочку для лаковых туфель. Для провинциальной Риги это было чудом.
Но иногда поведение Шарля было вовсе не изысканным: его находили мертвецки пьяным, притулившимся на лестничных клетках -- или даже в сточных канавах, прямо в белоснежных гетрах и лаковых туфлях. «Хорошую же он делает себе рекламу!» -- посмеивались знакомые. А на самом деле Падегс уже в те годы осознал идею, ставшую триумфальной к концу столетия: и плохая реклама – это реклама. Он стремился к тому, чтобы каждый день в газетах о нем была хотя бы строчка. И его приятели фотографы и корреспонденты об этом заботились.
Шарль был любимчиком бульварной прессы – на сплетни о нем газеты не скупились.
Они предостерегали девушек появляться в обществе Падегса, чтобы потом не поползли слухи. То писали, что видели, как он в кафе страстно целовался с некой брюнеткой, то сообщали, что он женится на богатой и для своих лет все еще кокетливой «англичанке Дж». Однако, скорее всего, все это были чистой воды домыслы, сочиненные самим Шарлем.
Рижское привидение
Падегс по-прежнему жил у матери и отчима. В доме постоянно царила напряженная атмосфера – отчим ворчал по поводу его богемной жизни, мать была апатична. Несмотря на то, что по Риге ходили слухи о некой мистической мастерской Падегса со стенами, задрапированными черным заморским шелком, его единственным местом работы был обеденный стол в узкой двухкомнатной квартирке. Здесь он рисовал, рядом за цветной занавеской стояла кровать, под которой хранились работы. Он был слишком беден и непрактичен, чтобы начать самостоятельную жизнь.
А настоящим домом Падегса были бульвары, кабаки и кафешки. «Он всегда бродил по улицам как некое рижское привидение или душа», – писала Птичка. Он часто сидел в кафе Luna или в заведении короля танго Оскара Строка Barberīna. Но каждый вечер в обычный час подобно таинственному отшельнику он появлялся в изысканном интерьере Café del ’Opera Отто Шварца.
В то время «Шварцитис», как фамильярно называли это кафе, был излюбленным местом встречи высшего общества и богемы. Мебель из Парижа, зеркала из Бельгии – для Падегса это был вожделенный европейский оазис. В роскошном зале, где до полуночи звучал джаз, салонная музыка и вальсы Штрауса, он, бывало, сидел за белым круглым столиком у окна, медленно потягивал великолепный эспрессо, который можно было выпить только здесь, интриговал окружающих дам и любовался через окно бульварами и Бастионной горкой.
«Как сон он выныривал их темных ворот, легкой и быстрой походкой, с высоко поднятой головой проскальзывал через толпу гуляющих, исчезал в Верманском парке, появлялся уже на бульваре Бривибас, где его ждала дама сердца и модель – красавица Цецилия», -- эти воспоминания принадлежат художнице Эрике Романе, которая жила напротив дома Падегса и часто наблюдала, спрятавшись за шторой, как он приходит и уходит. Цецилия была продавщицей в магазине модных товаров. Изящная кокетка с личиком мадонны и большими карими глазами.
Оба дефилировали, провожаемые цепкими взглядами: молчаливый Падегс и Цецилия в маленькой черной шляпке, надвинутой на один глаз, щебечущая без умолку. Цецилия позировала для многих картин Падегса -- тем не менее довольно скоро он сменил ее на некую оперную певичку...
Окончание ЗДЕСЬ, подпишись на наш канал!
Антра Була (с) "Лилит"