звездами огромная работа была проведена, чтобы ничего не делать, а лишь наблюдать наши простые мучения, своих фанатов, я фанат звезд, которых не видно на небе из-за задымления городского нашего приземленного мышления, но там нас тоже не видят, думают, что планета эта безжизненная и безынтересная, пресная и скучная, и я их понимаю, в чем-то они правы, наши дорогие инопланетяне, что не спешат лететь знакомиться, останемся мы рядовыми землянами похоже навсегда, не питайте свои птичьи иллюзии, что мы кому-то там нужны, вы просто биологические роботы, мыслящие животные, ничего в вас нет такого особенного, что бы перевернуло вселенские познания
(оправдания заурядности земного происхождения Миклуши Мамина)
надо размять язык, стал он лен и полог, как подмосковное поле, на котором ничего не происходит, кроме естественной и привычной жизни маленьких неизвестных, низменных и кротких тварей, чувствуется усталость в них и во мне от всего происходящего и не происходящего, и слава Богу, этот великий замысел вечен и неизменен, и никакой дурак не сможет переставить нужные винтики так, чтобы этот механизм заскрипел как-то по-новому, мы собираем и разбираем велосипед бесчисленное количество раз и ничего не можем придумать с ним, мы просто тащим его в гору, разговаривая о своем на своем о тебе, а потом катимся, что окнам, глядящим издали на нас, становится немного страшно, ведь резина наша голая, и как удивительно, что сколько бы одежд не одели, все равно мы голые, эволюция полностью нас раздела, но ты засмеешься от моих волос на руках и ногах, что я выгляжу при всем этом дико и страстно глупо среди этих стыдящихся деревьев тяжелых негой, я давно не разговаривал с собой, прости, Миклус Шаманин
(описания собственности языка Миклуши Мамина)
я за анонимностью скрываю только доброту и любовь, то есть, получается, я скрываю добро и любовь ко всему человечеству, которое мне искренне жаль, получается я себя тоже жалею, я ведь тоже человек, как никак, каждый день себя в зеркале в этом убеждаю, но я не умею ни учить, ни убеждать, у меня слабость убеждения, я неубедительный, я заговариваюсь, завираюсь, быстро тушуюсь, меня нельзя увидеть в шумной компании, только в тихой, потому что я ее душа, там так растворяюсь, что меня сложно отличить от других, а не только потому, что я избегаю шумные компании, и предпочитаю домашнюю кухню, сидеть там и избегать разговоров о политике, однажды даже дошло дело до того, что мне приснился президент, он лежал полуобнаженный на кровати и тихонько матерился на лидера другой страны, что тот поступает, как идиот, на кухне я люблю попить чай вместе с лидерами других государств, они домашние все люди, им чужды все эти идиотические разногласия, мы смеемся и плачем над проблемами и ищем выход нашим чувствам, можно ненароком подумать, что я несу какую-то чушь, но это только так кажется, я советник мира по чуши, я насоветовал много всякой чуши, и вот теперь человечество вынуждено смеяться над моими ценными советами, мои советы как ценные бумаги, то дорожают, то падают листвой и красиво летают, зависают в воздухе, словно бабочки, похожие на осенние листики, в них нет никакой логики, только совесть и душа
(разбавляя непонимание происходящего неосознанностью Миклуши Мамина)
не могу отделаться я от этой любви, во мне божественные задатки и пределы, любить не могу ненавидеть, нежен я и слаб, не могу быть мужиком грубым и неотесанным, дрожу на сквозняке, стучу зубами в холодном море, покрываюсь гусиной кожей, чтобы гуси не щепались больно, ручки у меня, как у ленивого пианиста, которого приучили к труду, но он ничего делать не хотел, а лишь играл себе и играл на сцене каких-то придурков, не его это были роли, но как докажешь всем остальным, что ты умный, только пройдя все эти бесконечные тесты на профпригодность и интеллектуальную совместимость, я отказался их проходить сразу, а лишь действовал наугад, и о чудо, меня приняли за своего, но я не такой, я другой, теперь-то я другой, но тот же самый, Миклуша я, Мамин , и не надо думать, что я маменькин сынок, маменькины сынки от мам бегут, чтобы показать свою взрослость, а я бегаю от взрослой жизни, как от лисы колобок, успею еще я стать взрослым, дайте продлить свою молодецкую удаль, я продлеваю детство какое-никакое, продлевать будете, буду, но у вас уже седина и бесы, я их контролирую, иногда седой и бешу, иногда чернобровый и кареглазый, а иногда сам не свой хожу бледный и болотный и заявляю издалека, что это я, чтобы не пугать собак, они всегда неадекватно реагируют на мое появление, за человека меня не считают, я для них стайный соплеменник, они радуются, конечно, мне, но и требуют от меня многое, мы бегаем с ними по лужайкам, какаем и ссым и нам хорошо
(еще немного от себя Миклуши Мамина)
Позвонил президент Молдавии Майя Санду и спросила, почему я решил сбрить бороду, ведь она мне так шла. Я засмущался и повесил трубку и не поверил сначала, потом перезвонил и сказал, что я устал прятать свое лицо, мое лицо устало от того, что я все время его прячу, так долго прятал, что оно превратилось в жирную попку младенца. Я и так человек с тонкой кожей да еще без лица. Я всегда стеснялся своего лица, а тут спрятался за бородой и успокоился, разве это жизнь. Майя поцеловала меня в трубку, я раскраснелся. Вот и поговорили. Между наших стран, решили мы, должна быть любовь, а не дружба.
(дипломатические сказки Миклуши Мамина)
сегодня какой-то странный снег был, как страстный снег, нелепый, он летал крупинками очень одинокими куда-то вправо, мне кажется, его даже никто не заметил, кроме меня, любимого
(снежный очевидец Миклуша Мамин)
везде останавливаю себя философствовать и умничать, стараюсь больно молчать, глушу в себе всякое чувство, сопротивляюсь этому животному инстинкту человека чувствовать, поэтому хожу чувствительным и лезет в думы эта гадость любить, беспокоиться, бояться, надеяться и верить, а ведь я человек холодного рассудка, такого ледяного, что бросает в дрожь от понимания всего, отмахиваюсь, зажмуриваюсь, морщусь, вздыхаю, и тонкое это существо мое сопредельное со всем скучающим миром унывает, а я может хочу горы двигать и небо держать и властвовать над всем, но свобода эта внутренняя мешает, сковывает все, я бессилен что-то изменить, и вообще перестал разговаривать с великими, отчего лезут они в мои сны в виде обычных, но достаточно развитых людей современников моих безучастных лопухов придорожно пыльных и растерянных, просят они у меня мысленно мудрого совета и душевной помощи, а я так неуверенно в себе просто пью с ними их сухие слезы в бутылке
(внешние переживания Миклуши Мамина о сущем и вездесущем)
я боюсь глубины, высоты, космоса и микрокосмоса, боюсь смотреть в подзорные трубы, боюсь женщин и мужчин, больших собак и маленьких насекомых, боюсь ненависти и силы, люблю только слабость и трусость, боюсь открытых пространств с запахом свободы, люблю затхлые помещения и тесные кухни, боюсь обидеть и обидеться, боюсь быть знаменитым, боюсь учиться, боюсь любить и дружить, боюсь-боюсь, боюсь терять и обладать
(ваш незаменимый безупречный пугливый Миклуша Мамин )
так то на минуточку человек животное, я не знаю, откуда он столько пуха взял и накинул, возомнил из себя парящее свободное существо, даже до муравья недотягивает, муравьи-то, простите меня, прекрасны и сильны, а мы слабые и иногда настолько бессмысленные, что страшно становится, и судорожно ищешь себе занятие, чтобы просто не исчезнуть от этой неизвестности, низкая, ползучая тварь, и лиц надо своих стесняться, точно также как и гениталий, все-таки скромность не порок, а достоинство великих, в лицах нет ничего красивого, если ты их не любишь
(самокритичные заметки Миклуши Мамина)
перед заморозками решил провести балконную цветочную инспекцию, ставил герани и обдирал обсохшие листья и цветы, сбрасывая их с балкона и стал причиной листопада, дошел ответственный момент до цветка в горшке очень колючего с бархатными недотрогами гордыми листочками, я бережно и торжественно его внес в комнату и поставил на самое солнечное место, а это оказалась просто крапива, за лето подросла, правда, я не понимаю, откуда она взялась, кто ее притащил в горшок, но я к ней относился со всем почтением, не как к сорняку какому-то, впрочем, я не мог ее идентифицировать и принял за какой-то экзотический ядовитый экземпляр, и теперь она стоит в комнате и растет, кому расскажешь, что у меня в комнате растет крапива не поверят и не нужно мне верить, я с детства мечтал врать, но не умею
(бытовые небылицы подготовки к зиме Миклуши Мамина)
чем дальше они от меня, тем труднее придумывать себе изысканные и приятные эпитеты, читаю иногда "о себе", а вдруг понимаю, а ведь это не я придумал, а просто записал за "ними", а они такие талантливые, такие откровенные придумщики, куда мне до них со своим тупым косноязычием, и чувствуешь себя иногда так беспомощно в языковом плане, ведь никто не скажет о тебе лучше, чем они, даже если завистники какие или ревнивцы, каждое их слово ранит особенно нежно, даже если это слово ласковое, а ведь народ обо мне не думает, не вспоминает, вот пройдешь умозрительно в толпе незамеченным, проедешь по памяти в метро или троллейбусе, или в змее автобуса, и понимаешь, что все эти люди даже не думают о тебе, не говорят, не обласкают даже матом, даже мысли небезынтересной, а ты как в детстве себя чувствуешь, воображалой из себя, придумываешь о себе всякое, что ты как герой фильма, главную роль себе сам дал и идешь в гущу статистов, а они ноль внимания — обидно жить в таком обществе, в котором никто ни о ком ничего не думает, не представляет, бессовестная безызвестность, неизбывное забытье, и мы так живем, даже шмели на моей памяти больше общаются взглядами, трогают друг дружку, спорят, толкаются, а у нас эти времена прошли, нет очередей, даже электронных, и ты идешь уже по пустым улицам и по памяти восстанавливаешь вот здесь вот играли старики, здесь сплетничали дети, а здесь безобразничали те у кого кризис среднего возраста, не выдумывай, ладно-хорошо-не буду
(то скучное чувство Миклуши Мамина)
заплесневели все мои корки, вся моя противо-комариная оборона была расформирована, теперь нужно открывать новые апельсиновые просторы, рощи, проспекты, бульвары; как я обнаружил это, случайно, думал пополнить коркины ряды еще гусино-кожим составом, достаю, а они сверху там слиплись, а мне ведь не видно, рост-то у меня практически гномий, это я хорохорюсь на цыпочках вытягиваюсь, стараюсь обрезать фотки так, чтобы не было залысины и коротких ног, только длинные руки в стороны, махаю им, стараясь по сонной привычке преодолеть силу и слабость, нарушить гравитационный закон; я клал корки сразу же после употребления, еще мокрыми, да, были сомнения, а нужно ли так делать, но все равно сделал, назло аргументам против и фактам за, и вот взял, хотел одну корочку только достать, а за ней потянулись зелено-черные ряды плесени, я задержал дыхание, потому что такой дымок пошел как от индейца у костра, разрушились мои корки, плесень пожрала, насытившаяся, довольная, потянулась, полетела дымкой черного тумана, полностью истлели корочки, пришлось все выбросить в помойку, и теперь там счастливая плесень доедает, еще и птичий корм заодно, вот раздолье, застолье, яства, а отправить бы ее в полет по двору, эту плесень, чтобы неповадно было поедать народное добро, я, генерал гераней, покусанный сегодня дважды, вчера был укушен той-терьером Лялей, ветеран самоизоляции, призываю сдаться, комариная орда
(первые потери на комарином фронту Миклуши Мамина)
спустя какое-то время веют перед мной крохотные суки, подлетают и бреют, словно нерешительные брадобреи-любители перед особо запущенным случаем клиента, я вижу краем глаза эти мизерные пьяные вертолетики, а ведь мы им во всем подражаем, этим насекомым тварям, по образу и подобию вплоть до космических аппаратов, креветки нам зубы будут чистить, а они так с нами бесчестно доминируют, и везде они и их мизерный мир над нами, это незримое царство непристойности, воды никакой не хватит отмыться от этого природного греха пота и крови, дышит над нами земля, зрит, я открываю холодильник, а там паучок что-то высматривает, я его выгоняю салфеткой аккуратно, чтобы не замочить его репутацию, имбирный корень заплесневел, надолго же его хватило, я по кусочку пытался его кушать, только в спирте замочить годится, и вот это миникосмическое рабство человека, этого дурака, который считает себя вершиной всякого мироздания, идиот, даже в сравнении паучка он кажется ничтожеством, и я поклоняюсь им, этим страшным маленьким монстрам, хожу на цыпочках, пресмыкаюсь, чтобы не потревожить их дела, а они смотрят на меня с пониманием и где-то даже с усмешкой, что я такой большой и глупый по сравнении с ними, да не иду я ни в какое сравнение и от этого обидно, ни летать не умею, ни ползать толком, вот полежать люблю, походить по строго отмеренному пути, заранее перехоженным тропам; я заметил за собой, что хожу строго по комнате по одной и той же траектории, не в силах даже изломать эту привычную линию точек, А и Б, сказал А, говори и Б, нерешительно подлетела ко мне какая-то мушка, показался я ей особо вкусным экземпляром, и я хлопал как дурак, как дураки в зале на премьере этим раздражающим актрисулькам, к которым я испытывал неприязнь из-за вожделения от красоты и обиду одновременно, боль ладоней от хлопков, что они выше меня, как эти мушки, эти существа; кто я, вопрошаю у ночной спящей темноты, которую пронизывают отовсюду со двора кровавый туман смеси смога, дыхания спящих, сонных автомобилей и заблудших огней от тепла задумчивых фонарей, а я не могу написать ни одного рассказа который год, который год сейчас, 2020, два ноль, два ноль, ты два, я ноль; я смотрю в окно на уроке физики, физик наш бард по призванию напевает на весь класс сквозь острые усы через дребезжащий свой тембр какие-то избитые законы, но в окне я понимаю больше всяких формул, больше насекомых, шмели танцуют для меня, пожарники поют, маленькие птички мигают глазками, удивляясь, кто я такой, не птица и не зверь, а какое-то чудо, зеркала меня не выдерживают, я устаю от самого себя, но больше я устаю от молодости, набрали на реалити-шоу молодую поросль, какие же они скучные, не повезло им быть молодыми, скорее бы пройти это пубертатную скуку, мне не о чем просто рассказать, и я молча выхожу на балкон и смотрю в бинокль, высматривая тьму подробностей мира, как только я замысливаю важности, то все прячется и замолкает, пугается, зачем ты такой, перестань отделяться, гудит рой буквенных недотыкомок
(ниочемные новости беспричинности слова Миклуши Мамина)
очень кстати апельсиновых корок накопилась целая гора за несколько месяцев изоляции, каждый раз когда я насыпаю сверху еще корочек внутри возникает страх, как бы это все не свалилось сверху, а они сыплются и сыплются под потолок: обычно я делю апельсин на четыре части, надрезаю попку, и от нее линии, к самой вкусной части, где бывает такой вкусный нарост как готовый цукат, чтобы можно было спокойно покушать, наслаждаясь рыжим апельсиновым совершенством, но все равно иногда он брызнет, пахнет, руки липкие, и сквозь дневной сон комариные войска смотрят на меня со страхом, но к вечеру я уже от апельсинового зноя выветриваюсь и вот, они уже самки эти голодные детям кушать просят меня сосут, ну все, геноцид комариный кровным врагам обеспечен, но я милосердный и иногда мне становится жалко всякую тварь и смотрю я завороженно на их робкий полет в полной темноте, освещенный лишь монитором, восхищаюсь природой и даю этим вурдалакам кровушки сладкой, и пируют они после своих утомительных облетов пируэтов
(безмерно решительный щедрый до цедры Миклуша Мамин)