Прошу обратить внимание - я публикую не только свои произведения.
Нижеприведенную историю мне прислал Сергей Альтшулер - новый автор на моём канале. Он просил выложить её именно сегодня, ни вкоем случае не откладывая до завтра. Почему, поймете прочитав...
Два года назад, в этот день, 13-го марта, меня штрафанули. Не по-настоящему, а в карман – два ушлых мента. Один крупный, жироватый, и второй – не в коня ему корм – обычного телосложения. Я прозевал «кирпич», свернул под него, и они уже тут как тут были. Толстяк предложил мне в их машину пройти, и пока его друг меня разводил, прогуливался, как бы на шухере.
Обычного телосложения сокрушался: «Что ж такое? А? Ведь кирпич!»
«Кирпич, – говорю, - конечно».
Но он никак не смирялся: «Ну как не видел? Ну вот же, кирпич, кирпич…». Он, казалось, словно в кино, примерял разные роли. То, как простреленный солдат, повторял затихающее: «Кирпич, кирпич…». То, как испорченный робот: «Кир-пич. Кир-пич…». То говорил отрешенно, бесцветно, как герой, лишившийся в минуту всего – и семьи, и отчего дома.
Никогда я не умел предлагать взятки, даже и намекать на них. И сейчас понимал, что по-своему, наверное, счастлив – честность легко дается. Хоть расшибись, ничего не слетит с языка. Не то что нужных слов, а вообще никаких у меня для вас нет. И совесть, подсуетившись, остервенела по случаю. Загудела принципиальная злость: «Пугай, пугай, своим кирпичом, пугай, козел, частью третьей двенадцать.шестнадцать. Отбуду четыре месяца каторги на общественном транспорте, но хрен вам! Ни черта не получите!»
Он видел, что собеседник тугой. Даже номер страшной статьи, даже жуткие паузы ничего не дали. И говорил: «Осень будет. Дожди. В слякоть такую и без машины…». «А работа-то у тебя есть?» Я опять промолчал. «Вот! Еще без работы…» «А семья есть? Вот…» «А как фамилия-то твоя?» – тут ему совсем сделалось меня жалко. «Вот что, Валентиныч, - сказал он, в конце концов. - Ну не хочу, пойми ты, обрекать тебя. Вот так мучить. Я просто смотрю – ты же нормальный, нормальный. Ну прозевал. Но одностороннее-то здесь всего месяц назад сделали».
И еще он объяснял, что лучшим подарком будет, если я не позволю ему совершить это деяние. Не позволю оставить без колес настолько безработного, настолько разбитого, ущемленного человека. «А причем здесь подарок, ты спросишь, - добавил он, - все просто. Сегодня у меня день рождения. Да, тринадцатое третьего месяца – мои цифры, Валентиныч. И я не могу, хоть режь, сегодня делать такую дрянь хорошему такому парню!» Хорошему – именно так прозвучало. А только что был просто – нормальный.
И тут со всею внезапностью мне пришло слово. Само вырвалось, неожиданное. Сопровождаемое всполохами каких-то продажных зарниц, тягучим громом подлого компромисса. Я сказал: «Поздравляю». И этого было совершенно достаточно.
«Спасибо! Большое спасибо! - подхватил он. - Но, понимаешь, делом, делом надо поздравить. Давай, сколько есть. Сколько есть?» Уже шло, как по маслу. «Наличных, говорю, ни копья. На карте – полторы тысячи (при том, что лежало больше сорока). Снять надо». И пока ездили к банкомату, и они с толстяком меня ожидали и подавали из своей машины журнальчик, в который я неуклюже клал, и журнальчик возвращал им, то все еще жалел, что сказал про полторы. Ведь мог же сказать всего про пятьсот рублей. Вот, думаю, честность со мной расквиталась, подвела напоследок.
Но, главное, дата эта, тринадцатое, третьего месяца (мои цифры, Валентиныч!) въелась крепко, со всеми остальными подробностями. И спрашивается, на кой оно мне – помнить, когда у него? А буду ведь помнить. Хоть каждый год празднуй. Притом наверняка ведь вранье. Там день рождения может и двадцать седьмого случиться. И восьмого, причем уже сентября, и пятого апреля – кто когда под кирпич заедет, сразу же и у него и начнется тот единственный в году день. На дороге с односторонним движением. Но для меня вот такая дата. Сегодняшняя. Два года назад. Во всех нюансах, подробностях. До омерзения. Поздравляю.