Было это в те далёкие времена, когда мир воцарился на земле, города процветали, и жители маленьких деревушек выходили на рисовые поля, не опасаясь оставить свои дома без охраны. В ту пору знатные господа отпускали своих воинов, освобождая их от клятвы верности, и тогда благородные самураи становились родинами — воинами без войска, рыцарями без обета, слугами без господина.
Конабо Анипуру шёл по дороге, куда глаза глядят. Самурай верен своему пути, даже если его господин больше не нуждается в нём, и, когда Конабо повелели оставить службу, он, знающий, что путь самурая — это долг, понял, что его долг — путь. Многие его братья по оружию остались в Киото, приобрели лавки, начали торговать, что, как знал Конабо, есть отступление от пути. Он выбрал путь, он остаётся самураем. Да и денег, честно признаться, у Конабо не было вовсе, ведь самурай не должен заботиться о богатстве, а на службе ему всегда хватало того, что давал ему его господин.
Путь, которому остался верен Конабо, был поистине тяжек. Зимняя дорога сулит путнику опасности и лишения, но не ночи в заснеженном лесу, не вой волков, не мороз и голод вызывали страдания, — Конабо был воином, он не боялся трудностей, — страшным был тот таинственный, чуждый мир, который окружал самурая. Это был мир без господина, которому надо служить, мир странных людей, которые из страха или милости кормили его рисом в харчевнях, но не разговаривали друг с другом в его присутствии, мир демонов, которых эти люди боялись, кажется, меньше, чем его, благородного самурая.
Когда Конабо подошёл к подножию горы Тёфокуяма, начинало темнеть. Деревушка, прилепившаяся к горе, не показалась ему гостеприимной, да и не встречал самурай нигде на своём пути особенного радушия — спасибо, хоть не гнали и подавали миску риса. А в харчевне было тепло, толпился народ, что-то горячо обсуждалось, и на Конабо не сразу обратили внимание, а когда обратили...
- Благородный господин, рассуди! — в ноги Конабо повалился толстый человек, одетый в богатое кимоно, впрочем, богатым это кимоно казалось здесь, в глуши, а в Киото на него вряд ли бы польстился какой-нибудь бедный бондарь.
- Слушаю тебя, мой друг, — Конабо улыбнулся толстяку: толстяк ему показался очень симпатичным, ему сразу же захотелось помочь — судить простолюдинов Конабо умел, а вот терпеть их недоверие — нет.
- А чего тут судить! Сам Аруцо всё и устроил! — харчевник ткнул пальцем в толстяка, который, похоже, с колен подниматься не собирался. И мигом харчевня снова зашумела, говорили все одновременно, даже не говорили — кричали, каждый доказывал что-то своё, так что разобрать что-либо было совершенно невозможно.
- Молчать! — Конабо стукнул кулаком по столу, стало тихо. Эта тишина не понравилась Конабо — была она глухой и настороженной, той самой, на которую он наталкивался в других подобных деревеньках. Тишина страха и... ненависти? Да как они смеют!
Конабо знал, почему крестьяне его боятся: он — самурай, он может безнаказанно убить простолюдина за высказанное неуважение, вот люди и молчат — мало ли в чём благородный самурай увидит неуважение? Но от этого знания не становилось легче: знал Конабо и то, что привычный мир он оставил навсегда, так как не мог жить там, где путь самурая мужественные воины меняют на жалкие гроши, а значит, придётся ему жить с этими людьми. Он думал, что крестьяне будут просить его защищать и судить их, а они вместо этого боялись его и ненавидели, и вот, когда ему показалось, что наконец-то они поняли, что нуждаются в нём, снова эта глухая тишина... Но самурай не вправе поддаваться гневу, ибо, как сказал великий Сиба Ёсимаса, «самурай должен умиротворять своё сердце и смотреть вглубь других».
- Расскажите мне, что произошло, и я рассужу вас, — Конабо говорил тихо, взвешивая каждое слово. Он должен найти выход, должен выжить среди этих людей! Он будет бороться и победит, потому что верен пути самурая! Но, боги, насколько же эта борьба тяжелее и мучительнее честной схватки с достойным врагом!
- У меня была чашка, древняя, чашка из тонкого розового фарфора, вспыхивающего на солнце гранатовым отблеском, древняя, очень ценная, я... — толстяк сидел на циновке, губы его дрожали, да и сам он дрожал всем телом, уже не от страха — из-за своего горя толстяк забыл о страхе.
- Продолжай, — благосклонно кивнул Конабо не столько толстяку, сколько всем разом.
- А вчера я вижу у этого харчевника такую же! Благородный господин, я был в гневе! Эта бесценная вещь — моё сокровище! Она — единственная в мире!
- Эта чашка много веков принадлежала моему роду! — перебил харчевник, — а Аруцо разбил её! Я прошу справедливого суда!
- Да, разбил, ну и что?! Я дал тебе денег! А ты...
- А я их не взял — кому нужны твои жалкие тридцать серебряных монет! Убирайся отсюда!
- Благородный господин, выслушайте меня! Когда я вернулся домой, я открыл сундук, в котором хранилось моё сокровище, а там... — толстяк вдруг начал всхлипывать, — там...
- А чего тут говорить, — усмехнулся кто-то, — все и так знают, Аруцо весь вечер только об этом и твердит. Там осколки розового фарфора с гранатовым отблеском и тридцать серебряных монет.
- Господин, я прошу справедливого суда! Это — он! — толстяк показал на харчевника.
- А вот так, Аруцо, говорить не надо, — харчевник угрожающе распрямился, — все видели, вся деревня, — я не выходил из харчевни до поздней ночи. Да и ночью вышел лишь затем, чтобы обновить обереги от гранатовой лисицы.
- Кроме тебя больше некому! — Аруцо снова бросился на колени. — Рассуди, благородный господин!
- Да Аруцо! Аруцо это! Он сам всё придумал! Я видел! — народ снова зашумел, но Конабо будто бы не слышал. Он думал. Он умел судить простолюдинов.
- Аруцо, ты не должен был бить чашку харчевника, если он не взял твои деньги. Множество свидетелей есть тому, что харчевник не бил твою чашку, да и зачем? Он бы взял её себе, оставив тебе твои деньги.
- Благородный господин, но моя чашка! Её разбили! — На глазах толстяка высохли слёзы, щёки и руки его больше не дрожали. Конабо заметил, что Аруцо уже не жаль чашки, ему важно победить в споре. Но Конабо знал и то, кто победит в споре.
- Аруцо, харчевник не разбивал твоё сокровище. Это... — договорить Конабо не успел, да и знал ли он, что сказать?
- Гранатовая лисица! — прошептал кто-то, и снова — тишина.
Как ни расспрашивал Конабо про гранатовую лисицу, больше ничего не услышал. Харчевник принёс ему рис и сладкие лепёшки, и даже чашу саке, — в других деревнях самурай не видел подобной щедрости. И ночлег в тепле ожидал Конабо, но вокруг него снова возникла тишина — люди о чём-то тихонько переговаривались, настороженно оглядываясь на незваного гостя, а вскоре и вовсе разбрелись по домам. Горько стало на душе у Конабо, доел он свой рис и сладкие лепёшки, допил саке, да и отправился в путь — как ни мягка постель в жарко натопленной харчевне, как ни теплы рисовые лепёшки поутру, а обида сильнее.
А что бы сделали вы, если бы были на месте самурая?
Прочитать другие сказки Рушеля Блаво можно в сборнике "СКАЗКОТЕРАПИЯ РУШЕЛЯ БЛАВО"
Сказки доступны на официальном сайте:
https://blavo.ru/katalog-tovarov/virtualnye-tovary/skazkoterapiya-rushelya-blavo-elektronnaya-versiya/?sphrase_id=9024