Мы продолжаем прогулки по Старой Москве, и сегодня я предлагаю вам отправится в один из самых красивых переулков – Петровский, сумевшего сберечь свой исторический облик и хранящего множество тайн и знаковых для столицы событий.
…Мне нравится приходить сюда в весенних сумерках. Когда еще не смолкли отголоски колокола на звоннице монастыря. В голове тут же всплывают строки стихов Юрия Песковского:
«Засыпают дома, остывает асфальт
И ступает по крышам домов
Настороженным шепотом чьих-то шагов тишина.
И замирая в ночи тревожной
Так непонятно и осторожно
Над чешуею крыш внезапно
Зазвучала чья-то песня:
«Аве Мария, Аве Мария»…»
Сегодня мы с вами будем бродить по Хлебному, Богословскому переулкам и по улице Москвина. Но если ваша рука все же потянулась и обескураженно чешет затылок, и вы не в силах сообразить, где, собственно, это все находится, то внесу окончательную ясность – все это старые названия роскошного Петровского переулка, изящно соединяющего Большую Дмитровку и Петровку.
Что замечательно в этом месте, так это то, что в Петровском переулке хватает всего: в том числе и цвета. Направо – палевое здание мастерских, дальше оливковый особняк Терентьева, рядом – серо-голубоватый дом Бахрушина… Мощным аккордом в палитре звучит цвет бардовый: словно пылающий осенним костром, возвышается посередине переулка Театр Наций, возглавляемый сегодня Евгением Мироновым. Этот же бардовый оттенок ярким мазком ограничивает переулок стеной Высоко-Петровского монастыря , возвышающегося вдалеке.
Перезвоны колоколов монастыря и навевают мысли о «Аве Марии». Вот все и стало на свои места…
Итак, кажущаяся малая протяженность нашего пути в 290 метров – именно такова длина Петровского переулка – компенсируется событийностью историй его домов и людей, в них живших.
… Четная сторона начинается с дома № 2/28. Здесь, как правило, дежурит одна или несколько полицейских машин. Но переживать не стоит, просто именно в этом здании много лет располагается отдел МВД по Тверскому району. Но так было не всегда: поначалу особняк принадлежал совершенно другому «ведомству», связанному не с охраной порядка, а с искусством. В XVIII веке князь Шаховской, увлекающийся сценой, «заселил» в это сооружение костюмерные мастерские своего, крепостного в ту пору, театра. А еще одна легенда гласит, что уже в 1917 году, в здании был обнаружен лаз, ведущий в подземный ход, тянущийся аж к Страстному монастырю, Тверской улице и дальше – к Кремлю. Более того, в подземелье «старателями» были найдены сундуки, изначально не открытые: оставили до лучших времен. А когда по прошествии нескольких лет, участники тех событий попытались вернуться и открыть сундуки, лаз уже был прочно замурован. Подобная история, естественно, не могла не заинтересовать ОГПУ, но попытка расчистить подземный ход успеха не принесла: в проход хлынула вода. Так что секрет старых сундуков так и остался тайной за семью печатями.
Но упомянутый дом № 2 – лишь увертюра к театральной теме, одной из главных в этом удивительном месте. Двигаясь вперед по переулку, минуя помпезную и одновременно скучную сероватую коробку Совета Федерации, мы чуть углубимся во двор, где перед нами предстанет здание школы постройки 1935 года.
Это учебное заведение неоднократно меняло номер, при этом оно имело самое непосредственное отношение к современному искусству и культуре. Ведь именно здесь на скромной школьной сцене радовал своих одноклассников первыми этюдами Андрей Миронов. Здесь учились Вертинская, Радзинский, Петрушевская, Василий Ливанов, Борис Мессерер и Елена Боннэр… Здесь читал отрывок из поэмы Горького «Девушка и смерть» восьмиклассник Марк Розовский.
Вот что рассказывает о том периоде своей жизни и об этой школе нынешний худрук театра «У Никитский ворот»:
– После эвакуации, – говорит Марк Розовский, – мы с матерью оказались в подвале на Петровке. Комната наша была – на двадцать метров. Это считалось не мало, так как нас было всего лишь трое. Бабушка работала в артели, шила парашюты. Мама по ночам чертила, работала инженером-строителем. Ну, а я ? Я бегал в эту школу. Причем, мне надо было лишь перебежать дорогу, перелезть через забор, и я был уже в школе. В школьном заборе была специальная дырка. Когда эту дырку заделывали, мы проделывали ее вновь – слишком далеко было ходить вокруг. Но когда я все-таки бежал вокруг по улице Москвина (так тогда назывался Петровский переулок, по которому мы с вами гуляем – прим. автора), то навстречу мне шли высокорослые люди в шубах с дорогими воротниками. Я тогда не понимал, что это все были народные артисты МХАТа.
Эти воспоминания Марка Розовского потом вошли в его спектакли театра «У Никитских ворот» – «Песни нашего двора» и «Песни нашей коммуналки».
Из этого же первоисточника, то есть из уст тогдашнего мальчишки Марка Розовского, мы узнаем дальнейшие подробности жизни дворов домов, прилегающих к Петровскому переулку.
– Двор тех лет – это и была сама жизнь, – рассказывает Марк Розовский. – Отсюда уходили на фронт. Отсюда увозили в Сибирь или в тюрьму. Здесь, кстати, я испытал первую любовь, первый поцелуй. С моим двором связана и первая женитьба, и первый развод. Двор нашего детства вмещал в себя все проявления жизни.
Конкретно мой двор был интересен и тем, что он выходил к стадиону (Речь идет о доме 26 на Петровке, располагающимся напротив стены Высоко-Петровского монастыря – прим. автора). Дом наш был знаменит тем, что когда-то, как поговаривали, он принадлежал купцу Обидену, и потому наш дом назывался “обиденка”.
В соседнем подъезде от меня жила будущая чемпионка мира по конькобежному спорту Инга Артамонова. Я катался на катке под ручку с ней. Это была рослая, красивая девочка. С ней, кстати, были связаны мои первые детские эротические переживания. Я сидел дома перед окном в полуподвальном помещении и делал уроки. А Инга играла перед окном в лапту, ловя периодически мяч подолом платьица. У нее были красивые сильные ноги, уже детско-женские. И я все в тайне ждал этого волнующего «обнажения». Очень Инга мне нравилась. Сейчас все это, конечно, вспоминается с улыбкой.
Насколько же игры тогдашней столичной детворы отличаются от сегодняшних?
– Вот говорят, что теннис – президентская игра. Ничего она не президентская, – продолжает Марк Розовский. – Я играл в теннис. И первый раз заработал деньги, когда подавал, еще будучи мальчишкой, мячи на чемпионате Советского Союза Николаю Озерову в финале его встречи. Мне тогда заплатили двадцать рублей. Я сейчас смотрю теннис, вижу, как мальчишки и девчонки подают мячи, и вижу себя в юности.
… А мы тем временем движемся дальше по четной стороне переулка, оставив позади и корпуса школы 2054 (их несколько, поскольку изначально обучение – женское и мужское велось раздельно). Оставляем позади и школьный двор, вызывающий в старожилах столь нежные воспоминания.
Торцом к переулку стоит желтовато охристый особняк с белыми колоннами богатой лепниной. Это дом № 6, стр. 1.
Его история тоже связана с театром, на этот раз с Большим: здесь располагались его мастерские, а ныне три этажа занимает российское военно-историческое общество. Дальше следует дом купца Терентьева (№ 8), фасад которого кокетливо венчают женские головки в локонах.
Известный советский и российский историк Сергей Романюк, считает, что именно эти перестраивающиеся строения олицетворяют три сотни лет истории московского зодчества в его главнейших этапах – московского (или нарышкинского), барокко XVII столетия, классицизма XVIII столетия и модерна грани XIX и XX вв.
Если говорить о «доме архитектора Бове» (дом № 6), то очень долгое время считалось, что он был построен в 1830-м.
Но сорок лет назад, при реставрации, неожиданно выяснилось, что в своей основе здания находятся неплохо сохранившиеся палаты XVII века. В свое время палаты выходили на Трубецкой переулок (по фамилии домовладельца), и лицом были повернуты к Высоко-Петровскому монастырю. Над их высокими окнами красовались пышные белокаменные резные наличники.
И вот загадка: каким же образом дом, находящийся во владении Трубецких, стал в итоге домом Бове? Причина – великая и красивая история любви. Красавица Авдотья Трубецкая – вдова погибшего в 1813 году под Лейпцигом Алексея Трубецкого, решила выйти замуж за известного к тому времени архитектора Осипа Бове. Творения Бове – это и спроектированный Большой театр, и Александровский сад, и здание Манежа, Москва обязана Осипу Бове тридцатью четырьмя архитектурными ансамблями. Но при всем этом его брак с Авдотьей Трубецкой сочли в обществе неприличным. Любопытно, что после неравного замужества, княгиня утратила титул и стала обычной «чиновницей седьмого класса». Но Авдотья любила мужа по-настоящему! Молодые были счастливы, в браке родилось четверо сыновей. В качестве приданого Бове получил усадьбу «Архангельское». А мы – потомки – в свою очередь, получили в «наследство» выстроенную Осипом Бове в «Архангельском» великолепную Церковь Архангела Михаила в стиле ампир.
На этом удивительная история имения Трубецких не заканчивается. Уже в самом начале XX века особняк в стиле ампир был до неузнаваемости изменен другим архитектором – Иваном Шицом. Дело в том, что хозяином дома стал богатый бакинский купец, предпочитавший новомодный в то время стиль модерн устаревшему ампиру. Так на карте столицы появился «дом Терентьева».
В двадцатых годах XX века в здании размещалось Мексиканское посольство, а затем особняк был надстроен двумя этажами.
Налюбовавшись домом номер 8, мы все же вернемся к главной теме Петровского переулка – пылающей громаде Театра наций.
Старинная надпись «Театр Корша» над входом в театральный ресторан, напоминает о том, кто именно построил это сооружение. Кстати, именно в буфете театра Корша в 1887 году, за рюмкой чая произошла первая историческая встреча Станиславского и Чехова.
В начале своей карьеры Федор Корш взял на вооружение утверждение Станиславского о том, что театр начинается с вешалки, и претворил его в дело в буквальном смысле: коммерсант начинал с того, что арендовал вешалку для верхнего платья при Пушкинском театре.
Актриса Павла Вульф писала, что «Корш был настоящим коммерсантом и выжимал из театра все соки». Как человек неглупый, понимающий свою выгоду, «он привлек к театру лучших актеров из провинции и не скаредничал…» Актриса вспоминала, что «задачи и подход у Федора Адамовича были весьма современными: сделать так, чтоб театр мог выжить без дотаций. Потому в репертуаре преобладали комедии и фарсы «с любовным уклоном», что нравилось основной массе зрителей. Дешевыми билетами на «утренники» и праздничные дни он привлек к театру и молодежь».
Кстати, актер Москвин, чьим именем в последствии назовут нынешний Петровский переулок, вспоминал, что в молодости был «отравлен» театром именно благодаря Коршу, который «за 20 копеек давал возможность посмотреть первоклассную труппу…»
Следует добавить, что само здание было построено с помощью братьев Бахрушиных архитектором Чичаговым и оборудовано по последнему слову техники – даже электрическим освещением, которого еще не было в Большом и Малом театрах! Именно поэтому предприятие Корша имело подобный успех.
Но на смену театру актерскому пришел театр «режиссерский. “Корш” с появлением в 1898 году МХТ теряет свои позиции, после революции преобразовывается в Товарищество артистов, а 31 января 1933 года отыгрывает последний спектакль. Здание театра Корша со всем инвентарем передано МХАТу. Часть труппы Корша также переходит в МХАТ.
После того, как в бывшем Театре Корша поселился МХАТ, переулок (в то время носивший название «Богословский») был переименован в улицу Москвина.
И наконец, заканчивается левая сторона Петровского переулка комплексом доходных домов Бахрушина, один из которых венчает барельеф Есенина! Да-да! Именно здесь Сергей Александрович проживал вместе с лучшим другом поэтом-имажинистом Анатолием Мариенгофом. Дело происходило осенью холодного и голодного послереволюционного 1919 года.
Сам Мариенгоф описывал совместный с Есениным быт в своих записках так.
«…В комнате было ниже нуля. Снег на шубах не таял….Спали с Есениным вдвоем на одной кровати, наваливая на себя гору одеял и шуб. Тянули жребий, кому первому корчиться на ледяной простыне, согревая ее теплотой тела».
А потом сообразительный тандем решил пожертвовать и письменным столом мореного дуба, и превосходным книжным шкафом с полными собраниями сочинений… ради махонькой ванной комнаты.
«Ванну, – пишет Анатолий Мариенгоф, – мы закрыли матрасом – ложе; умывальник досками – письменный стол; колонку для согревания воды топили книгами. Тепло от колонки вдохновляло на лирику. Через несколько дней после переселения в ванную Есенин прочел мне:
Молча ухает звездная звонница,
Что ни лист, то свеча заре.
Никого не впущу я в горницу,
Никому не открою дверь.
Действительно: друзьям приходилось зубами и тяжелым замком отстаивать «ванну обетованную».
– Вся квартира, – продолжал Мариенгоф, – с завистью глядя на наше теплое беспечное существование, устраивала собрания и выносила резолюции, требующие установления очереди на житье под благосклонной эгидой колонки и на немедленное выселение нас, захвативших без соответствующего ордера общественную площадь. Мы были неумолимы и твердокаменны».
Имажинизм был для Есенина в те годы своеобразным университетом, он бесился, когда его называли «Лелем» или «пастушком», и хотел считаться европейцем. Проводником в этот неведомый мир стал для Есенина «истинный денди», «циник» Анатолий Мариенгоф.
Кстати, Анатолий Мариенгоф и приоткрыл еще одну тайну – тайну знаменитых есенинских цилиндров.
«…В Петербурге шел дождь. Есенинская золотая голова побурела, а кудри свисали жалкими писарскими запятыми. Он был огорчен до последней степени. Бегали из магазина в магазин, умоляя продать нам «без ордера» шляпу. В магазине, по счету десятом, краснощекий немец за кассой сказал:
– Без ордера могу отпустить вам только цилиндры.
Мы, невероятно обрадованные, благодарно жали немцу пухлую руку. А через пять минут на Невском призрачные петербуржане вылупляли на нас глаза, «ирисники» гоготали вслед, а пораженный милиционер потребовал документы. Вот правдивая история появления на свет легендарных и единственных в революции цилиндров, прославленных молвой и воспетых поэтами».
…Гуляя, мы незаметно прошли весь Петровский переулок вплоть до монастырской стены. С этим монастырем связаны интересные эпизоды объединения земель вокруг Москвы в годы правления князя Иоанна Калиты, особое место он занимал в жизни первого Русского императора Петра I, с ним переплетаются возвышение и трагические страницы истории знаменитого рода бояр Нарышкиных. Обитель неоднократно горела вместе с Москвой, но неизменно возрождалась.
Но все это уже – совершенно другая история, поскольку монастырь стоит уже на улице Петровка.
