- Ты можешь ко мне прийти? Он меня ударил.
Позвонила мне на мобильный Лиля, моя соседка.
Я тут же пришла.
Малогабаритки наши зеркальные по отношению друг к другу. Дом - девятиэтажная панелька, одноподъездный, родной брат хрущёвки, с совмещенным санузлом и сидячей ванной.
У Лили на кухне голодные коты залезают на плиту в поисках еды, вокруг следы отчаянной попытки хоть как-то навести порядок, офисная одежда на плечиках, вывешенная чуть ли не на люстру, дабы от кошачьей шерсти подальше.
Ей около сорока, она из разряда маленькая собачка – всю жизнь щенок. Хрупкая, худенькая, девчонка-девчонкой, даже голосок у нее как у Диснеевской принцессы.
Ударить ее – все равно что ребенка ударить.
- мне стало так больно, он ударил меня по лицу
Скула красная и отекшая
- потом под дых, потом по голове, потом испугался и ушел
В её глазах оторопь, недоумение и боль.
Я – её соломинка, человек, который просто рядом, я – её возможность ощутить, что это все – реальность, что происходящее - правда, не сон, не бред, что она не сошла с ума.
Что он действительно ее ударил труднее всего осознать, потому что верить в это не хочется, отчаянно не хочется. Это просто не вмещается в голову.
- Водка есть? – спрашиваю её.
Кивает, достает из шкафчика початую бутылку.
Наливаю ей и себе –
- пей
Выпивает.
- Сейчас займись какой-нибудь работой по дому, тупой физической, унитаз и ванную отдрай до блеска, я пошла звонить за скорой помощью.
Она кивает. Она поставлена на рельсы и может пока держаться за соломинку.
Я ухожу на свою зеркальную половину и звоню знакомым, ищу психолога, который примет прямо сейчас.
Нахожу, вызываю такси, едем.
Сдаю ее в кабинет, который открыли в пустом и гулком здании, специально для неё. Сижу за дверью. Заплатила за её прием.
Принимаю её обратно всю в слезах, с красным носом, размазанной тушью, опять беру такси, возвращаемся к бутылке водки.
Даша, ее школьница-дочь у бабушки. Воскресенье. На улице серая осточертевшая зима.
Вокруг нее старая, осточертевшая квартира, осточертевший день сурка.
Илья, её муж, в долгах, продал на днях машину, его искал какой-то кавказец. Звонил в дверь, спрашивал Илью, якобы надо доверенность на машину переделать.
На ком сорвать свое раздражение, слабость, неудовлетворенность, страх?
На этой хрупкой девочке? Которая твоя жена? Которая родила вашего ребенка? Которая живет во всем этом рядом с тобой, с этими тараканами, котами, теснотищей, безденежьем, невозможностью привести зубы в порядок?
- Что тебе сказал психолог?
- Сказала, что в следующий раз я могу оказаться на столе в морге, - ответила Лиля, не веря своим словам, словно слушая их по радио.
- Что делать будешь?
Молчит. Думает вроде.
- Знаешь, я пойду ванную домою.
- Хорошо, заходи в любой момент.
Потом он писал ей записки, оставляя их на столе кухни. С ласковыми словами, просил прощения: девочка моя любимая, прости…
Они не разъехались. Жили как соседи. У нее появился мужчина, который заезжал за ней и отвозил ее на работу, отвез её и к стоматологу, оплатил ей зубки.
Я не знаю, где она сейчас, вся эта история была много лет назад. Мне было 27.
Искать ее не стала бы, зачем?
Иногда, очень редко, вспоминаю её и этот вопрос в глазах, застрявший колом посреди сознания:
- за что?
Не знаю, милая. Да какая разница, собственно.
По мне так тех, кто попробовал человеческой крови – пристреливают.
Не знаю, как насчет пристрелить, а сковородкой я бы его, суку, двинула, как битой в подаче. Смачно, с оттягом и с удовольствием. И думайте, что хотите. Девочек нельзя обижать.
Ваша Ия.
мой инста: